Тоска.

      Тоска, которая, если внутренние часы не обманывали меня, длилась уже около дюжины дней, не поддавалась описанию. Мир потерял краски, события потеряли важность, да и я сам потерял — если уж не всего, то довольно значительную часть, — себя. «Стандартная» одежда моего Мира не давала чувство спокойствия, не была чем-то саморазумеющимся. Даже воздух был иным — более плотным, что ли. Но явно совершенно чужим.       Мир Паука выталкивал меня. И это чувствовалось всё сильнее и сильнее. По прошествии пары часов, после того как я — сбежал ли? сгинул ли? — из Тихого Города на меня накинулась лишь ожидаемая грусть. Через несколько дней соседи мои могли услышать протяжные тоскливые вои. Ну, а сейчас что? Сейчас слёзы могли спокойно течь из моих глаз, когда им вздумается — дорожки, проложенные для этих маленьких дьяволят были наготове всегда. И я не мог их контролировать, они взяли верх рад моим телом.       Я решился встать с твёрдого дивана. Прошёлся до кухни, увидел графин с кристально чистой водой и недавно початую пачку снотворного. Вторую пачку. Моё тело уже явно отказалось от отдыха от грусти как такового, и от сна — в частности. Где-то сбоку висел календарь, рядом лежал чёрный маркер. Почему-то здесь я обзавёлся вредной привычкой отмечать дни в календаре. Но не обводить их в кружочек, или подписывать, или что там ещё с этим куском лакированной бумаги делают. Я обычно полностью заштриховываю квадратик, пренадлежащий прошедшему дню. С педантичностью сэра Шурфа и упрямством того сэра Макса, что умер во время последнего диалога с Джуффином. И вот, я беру маркер в руки, медленно, будто что-то ожидая, открываю колпачок и делаю первый штрих. Ничего не происходит. Ещё одна линия накрывает квадрат календаря. И снова тишина. Выдохнув, я продолжил своё занятие. Вскоре площадь сегодняшнего дня была заполнена на половину. На три четверти. На семь восьмых…       Мне оставался лишь один штрих, чтобы сегодняшний день канул во тьму, как вдруг я услышал звук юитого стекла. С паникой загнанного в угол животного я обернулся и был столь озадачен, увидев не столько мой разбившийся графин и воду, что была в нём, на полу, сколько человека, который учинил этот беспорядок. До невозможного довольная мордашка сэра Мелифаро в ярко-малиновом лоохи и лазурной скабе взирала на меня сначала победно, а затем удивлённо. Этот цветной вихрь подлетел ко мне и начал осматривать со всех сторон:       — Ах, Чудовище, кто это с тобой сотворил? Выглядишь как нежравший дюжину дней вурдалак! Да и что это на тебе надето, изамонскую моду подцепил? Поверь мне, не стоит, они похуже магистра Нуфлина будут, не к ночи он будь помянут!       Я находился в состоянии шока. Я, конечно, пожирал снотворное тоннами, лишь бы вновь вернуться в те воспоминания, где был Ехо, Дом у Моста и все-все-все, и глюки у меня быть могли, но не он. Он не мог прийти ко мне. Даже в галлюцинациях. Внезапно я почувствовал, что слёзы — предатели! — начали спокойно течь из моих глаз. Мелифаро, увидев, что я плачу, сразу рванул ко мне на его почти-первой-космической скорости и начал утирать мне слёзы:       — Воу, Ночной Кошмар, я понимаю, ты безумно любил тот графин, но не реветь же из-за него, словно кисейная барышня! Давай, заплаканные глаза совершенно не гармонируют с этими твоими смешными штанами!       — Ты… пришёл. Ко мне. — слова с хрипотцой вырывались изо рта, когда я с надеждой и, возможно, с неким собственничеством прижал к себе удивлённого Мелифаро.       Думаю, в тот момент он понял, что шутки будут неуместны, моё состоние нужно чинить, при чём срочно. Думаю, именно поэтому Мел с нежностью ответил на мои объятия, именно поэтому он начал меня успокаивать, забыв про мои «смешные штаны» и не выпуская меня из объятий. Вскоре после этого краски вернули былую яркость, звуки вновь влетали в мой слух, но именно на данный момент, даже сквозь закрытые глаза, я видел этот родной яркий всполох. Именно сейчас я крепко-накрепко забыл все печали и тревоги, оставив лишь ощущение лёгкости в сердце и, пока что вяленьких, бабочек в животе. Сейчас было уютно, сейчас было хорошо, сейчас было правильно. Далеко, где-то на окраинах Миров Есть ветер, бушующий в разгарах грома, Бушует он, но нет ему раздора, Покой — всё, что обретает он. И я, будто ветер тот в грозе, Летел, метался на окраинах Миров. Но ты не дал грозе той победить меня, Отдай моё ты сердце, мой спаситель…