neon

За несколько лет знакомства с Сайксом, Джош уяснил две вещи. Первая: проповедование эскапизма не поможет, если демоны, от которых ты бежишь, находятся в твоей голове. Вторая: никакой рейв, пускающий по венам ток секса без обязательств, не заменит старую-добрую коленно-локтевую на продавленном матраце. Оли больно сжимает запястья и целует в скулу. За несколько лет знакомства с Сайксом, Джош изменил две вещи. Первая: он все-таки убедил Оли в необходимости купить нормальный матрац. Вторая? Ему больше не стыдно. Оли резок и груб, и пальцы на пояснице давят на все те же никогда полностью не исчезающие синяки. Алкоголь испаряется с каждым выдохом, и противная трезвость проясняет голову. Джош чувствует чуть больше, чем обычно, но никак не может зацепиться за это странное состояние. Он думает разобраться с ним позже. Кровать скрипит ржавыми пружинами, прогибаясь под их весом. На фоне шумит телевизор и часто прерывается помехами. Уже около двух лет нормально не работают ни телевидение, ни телефон. Мир изменился, но сделал это совсем нелогично, лишь выборочно выкидывая из бытовой жизни достижения цивилизации. Интернета нет, и пиратские радиостанции снова вошли в обиход. Про такие вещи, как сигнализация, камеры видеонаблюдения и датчики слежения давно забыли. Совет, в свое время так сильно беспокоившийся о контроле частной жизни, после обвала систем уже не был всесильным. Теперь патрули охранных отрядов каждую ночь совершают рейд по кварталам, разгоняя группы нетрезвой буйствующей молодежи, мелких воришек, парочки, которые для остроты ощущений решили трахнуться в «приличном месте», ведь теперь их н и к т о не видит. Со временем стало легче дышать, а после дистиллированной спертости струйка свежего воздуха сильно бьет в голову. – Джош, у нас молока не осталось! – слышится голос Сайкса, надеявшегося на тарелку шоколадных хлопьев после секса. Кажется, ему должно быть прохладно стоять у открытого холодильника при отсутствии какой-либо верхней одежды. Джош быстро влезает в растянутый коричневый свитер и рваные джинсы. – Купим завтра, – он заботливо забирает пустой пакет из рук парня и кидает его в переполненный контейнер с мусором. – Собирайся. Оливер думает, что залил бы хлопья оставшимся бурбоном, но каждое движение Франчески завораживают четкостью. Он растерянно смотрит, как тот, стоя у настенного зеркала во весь рост, пытается справиться с непослушными волосами, и в голове зачем-то возникает прискорбная мысль о давно закрытых круглосуточных. За окнами проползающий мимо автомобиль гудит мотором. Теперь ночью все сидят по домам. Теперь ночью всем п о л о ж е н о сидеть по домам. По коже уже бегут мурашки, Сайкс спешит захлопнуть холодильник, но оброненная Джошем фраза застает его врасплох: – Сегодня особая ночь, Оли. Будут многие. Джош тянет шею, чешет подбородок и немного хмурится. По спине Оли бежит озноб. – Справишься, а? – чертов Франчески берет его лицо в ладони и невесомо целует в лоб. – Справишься. Я в тебя верю. В понимании Джоша «особые» ночи ничем не отличаются от других таких же особых, когда они на свой страх и риск выбираются из дома в город, как и остальные, желающие почувствовать пьянящую свободу. Для Оли же они стали одновременно проклятьем и благословлением. В такие ночи на вечеринки в рабочем квартале люди стекаются со всего Лондона. Среди них можно затеряться, спрятаться от охранных отрядов, Совета, мира, но не от самого себя. В толпе резко накрывает осознание своего существования. Среди людей он понимает, что он есть, он существует, но с этим знанием так же резко приходит страх. Оли боится вылезти из раковины. Оли боится жить. В просторном пятиугольном помещении кирпичные стены выкрашены в черный, а над головами проходят сети таких же черных труб. Когда-то давно это был один из залов местного завода, позже, во время расцвета Совета, здесь все вычистили для лекций или публичных собраний по другим поводам. С наступлением кризиса режима собрания проводились все реже, и со временем территория оказалась оставлена. Завод выкупил то ли местный клан, то ли организация – никто точно не знает, но это были явно влиятельные люди: на рейвы ни разу не заглядывали служители закона. Внутри музыка пробивает перепонки, и широкоплечий бармен, одетый в лучших традициях клубов свободной любви, разливает за стойкой кислотно-зеленый алкоголь. Люди заполняют танцпол, бар, закоулки, коридоры, по которым стремятся к главному залу, словно рабочие муравьи к муравейнику. Масса тел, молодых, сильных, потных в одном месте в одно время – они танцуют, будто в последний раз. Они пьют и трахаются, и опять пьют, не напиваясь до беспамятства, но забываются в фиолетовом свете прожекторов. Свет преломляется в их стеклянных бусах и покрытой блестками коже. Джош теряет Сайкса в толпе. Тело почти немеет из-за выпитых шотов, но он чувствует каждое прикосновение разгоряченной кожи девушки, что танцует рядом. Она в очередной раз неловко проводит его рукой по плечам и явно надеется на окончание этого маленького заигрывания в его постели. Джош лишь движется в такт с музыкой. Она уносит его, и, кажется, на он миг забывается в ярких огнях. Когда алкоголь отпускает, Джош начинает волноваться за Сайкса: Оли всегда быстро удавалось найти его в толпе. Он пробирается к туалетам, чтобы умыться, и задней мыслью понимает, что Сайкс не справился. Кто-то трахается в кабинке, лишь немного прикрыв дверь. В зеркало видно черного орла на мускулистой спине мужчины, а вода настолько холодная, что сводит мышцы. В дрожащем свете флуоресцентных ламп плитка кажется только грязнее. Редкие капли воды разбиваются о раковину. Терзаемое ранее Сайксом запястье саднит, Джош думает: «Когда-то на месте этой парочки были мы». Ему будто слышится: «Теперь это нечто большее». Он обмывает лицо и клюквенный засос ближе к ключице и думает: «Все правильно. Все так, как должно быть». Он думает, пора уходить. Франчески методично ищет Оли и находит. В неоновом сиянии посреди толпы на адреналине и таблетках тот смотрит так затравленно, словно загнанное животное. Тяжело дыша, Сайкс пронизывает взглядом несколько десятков человек между ними, будто пытаясь прибить Франчески гвоздем к стене. Для Оли цвет паники скорее фиолетовый, чем красный. Бешеный стук собственного сердца сводит его с ума, и орущие отовсюду басы отдаются в ребрах. Он хочет крикнуть Джоши, чтобы тот забрал его: подбежал, схватил, потряс, утащил домой, глубоко целуя – но слова застревают комом в горле. Вместо крика он только слушает собственное сердце и медленно рвано дышит. Франчески берет его за руку, что-то шепчет на ухо, успокаивая возбужденные нервы, и увлекает в танец. Ближе к утру они решают уйти, и когда гроза за стенами утихает, Франчески аккуратно ведет второго за собой. Над кварталами еще долго висят тяжелые тучи, но идеальная тишина пустых мокрых улиц приглашает вдохнуть ночной холодок. В грязном свете фонарей вниз по улице какая-то пара медленно танцует, не боясь быть замеченными. Они двигаются в сырых сумерках, немного скованные, странные, нелепые для этих мест, но абсолютно органичные в своем танце. Легкое платье девушки колышет ветер, но Джош не запоминает его цвет. То ли голубое, то ли темно-зеленое – черт его знает. Он помнит лишь силуэт в начинающем образовываться тумане. Они успевают заскочить в подъезд перед тем, как патруль заворачивает на их улицу. Дома тихо и темно. Оли, опустив руки, стоит посреди студии, пока Франчески, ругаясь, пытается стянуть промокшие от луж кеды. У него в голове белый шум и в теле неприятная легкость после пробежки по Лондону, горло немного першит. Сайкс обводит взглядом дом. В предрассветной тьме полосы автомобильных фар молниями бегают по стенам сквозь открытые жалюзи. Сзади, наконец, слышится звук отброшенной в угол обуви, Франчески тычется ему в шею и слабо подталкивает вперед. Оли беспрекословно повинуется немому приказу, падая на незастланную постель, и сразу прячет лицо в подушки. Легкость в теле уступила место какой-то разбитости, и Оли тяжело закрывает глаза. Последнее, что он чувствует, – как рядом проседает новый матрац.