***
— Напомните, работали ли вы где-то по этой специальности? — голос женщины напротив сух и очень давит на черепную коробку. От неё пахнет приторной ванилью, которой, кажется, пропитался весь кабинет, и Арсений морщится от этого аромата, потому что сладкое он не любит. А еще он не любит вопросы о своей специальности, потому что у него и должного образования-то нет, а тут об опыте речь идет. У него инструмент подаренный, несколько курсов и основное самообразование. Поэтому от вопроса он мнётся, кашляет в кулак и отводит взгляд, потому что взгляд всё еще давит на него, заставляя сгорбиться и сжаться почти стыдливо. — Знаете, тут такое дело… — Попов готовит одну из своих привычных вроде-бы-действующих отмазок, когда его резко прерывают. Взгляд устремлен в его резюме, и Арсению от этого чуточку спокойнее. — Арсений Сергеевич, вы же понимаете, что наша музыкальная академия — не безликое место? У нас есть спонсоры, у нас есть постоянные клиенты, за счет которых мы улучшаем качество обучения детей и взрослых. В конце концов, за нашей академией закрепилась хорошая репутация как раз потому что у нас работают профессионалы своего дела. — Но я… — Послушайте, — тон женщины становится холодным, почти ледяным, — Я не могу рисковать всем и нанимать вас на должность преподавателя. У вас есть талант, определенно, но в любом случае вы будете ухудшать нашу репутацию в глазах будущих клиентов. — Я вас понял, — старается не выдать легкую обиду в голосе Арсений и молча забирает резюме из рук директора. Та мгновенно принимается за свои собственные дела, будто бы мужчина к ней зашел чисто на стульчике посидеть и поболтать о том, как он мечтает дарить свою музыку миру. В итоге просто побыл клоуном, над которым наверняка все преподавательницы посмеются на обеде. Вот уж умора, человеку почти сорок, а образование у него одно, и то, филологическое. И ведь не захотят они слушать, что Попову в юношестве выбирать не давали, отправив туда, куда потребовали. Не услышат, что он начал играть еще в подростковом возрасте, когда впервые влюбился. Не поймут, каково это: бояться лишний раз выйти из дома с инструментом, потому что школьные задиры грозились сломать скрипку, ведь игра нравилась какой-то непонятной девочке. Арсений не клоун, в конце концов. Жизнь у него просто не задалась. И прошлое теперь успешно давило на плечи, мешая нормальному будущему произойти. Он выходит из здания и вдыхает влажный осенний воздух, кутается в ветровку и не знает, куда ему идти. Не впервой такое ощущать, но каждый раз — как в первый. Страшно, очень страшно, потому что Питер — город большой, серый и потерянный как и сам Попов. В нем так легко запутаться, но это мужчину не пугает. Он давно сам в себе плутает. В своем прошлом, в своих отношениях к людям, в своих мечтах и стремлениях. Плутает и не видит выхода. Телефон в кармане вибрирует, но доставать его совсем не хочется, потому что Арс знает, кто пишет. И мать тревожить вновь и вновь не хочет, потому что и так в ее глазах наверняка кажется непутевым сыном: ни жены, ни детей, ни даже какой-либо профессии. И Попов не злопамятный, чтобы припоминать неприятные подростковые моменты, когда руки опускались, он просто принял это, принял близко и закрыл глубоко в себе, так, чтобы никто не ворвался, не смог разворошить эту боль, эту червоточину. Как он доходит до остановки, Арс не помнит. Телефон настойчиво вибрирует, но спустя полминуты трагично замолкает, и брюнет выдыхает почти с облегчением, но вина давит на него как взгляд той женщины. Когда транспорт подъезжает, Попов залетает в полупустой, — рабочее время, как никак, — транспорт, падает на рандомно выбранное свободное место и утыкается в смартфон, смахивая уведомление о пропущенном вызове. Не до общения сейчас. Он может еще успеет на какое-нибудь собеседование сегодня.***
У Димы дрожат руки, когда ему приходит отчет о продажах сольного альбома в соцсетях. Раскрутки, конечно, помогли, но не сильно, и Позов понимал, насколько в ярости будет Шастун. По телефону он о таком сообщал крайне редко, а сейчас, когда юноша весь на взводе, нервировать его на ночь глядя он даже под дулом пистолета не стал бы. Поэтому мужчина нервно комкает листы и бросает в урну, не обращая внимания на звукарей, которые на него смотрят сочувствующе. Ему жалость не нужна, он работает не чтобы ныть и кряхтеть как старый дед о том, какой дерьмовый у него начальник. Антоха ведь неплохой на самом деле. Чуть заёбанный внезапной популярностью, шумный, совсем не серьёзный в ответственные моменты, неуклюжий, зато забавный и к себе располагает. Правда с таким же успехом он и отталкивает, потому что держать свой длиннющий язык за зубами не может, Дима знает, Дима слышал этот позор на трёх конференциях, и Дима повторения вообще не хочет, потому что легче застрелиться, чем пережить это. Антон просто не выдерживает давления от общественности, поэтому ему привычнее подальше от всех взрываться, истерить, кричать и материться. На него, Позова, на коллег, на подчиненных. Просто потому что им легче прокричать все наболевшее, чем девушке, которая ждет его дома и верит, что у «Тоши» на работе все в порядке. Просто Димка поймет его лучше, чем родители, которые не упускают возможности задеть за живое, укорить и поругать. Дима Шастуну чуть меньше, чем друг и чуть больше, чем просто знакомый и коллега. И каждый из них знает, каким образом они могут помочь или навредить друг другу. Это как список правил для самых маленьких: что есть хорошо, а что плохо. И следовать этому стало дурацкой привычкой. Запоминать, что Антон курит во время записей примерно шесть-семь раз, что у Димы по вторникам всегда выходной, потому что надо проводить время с женой, дочкой и сыном, что оба ненавидят острую пищу и никогда не говорят о будущем проекта. Стабильность, которая была приятна им обоим как коллегам, как недодрузьям и перезнакомым. — Стасян, новых резюме не было? — потирая переносицу от очков, бормочет Дима звукарю, который вместе с ним спешно засобирался домой. В студии остались лишь одни, а лезть в очередной раз на одни и те же сайты Позов уже устал. Шеминов, натягивая кожанку, что-то проговорил в ответ, а после зашуршал, после чего зевнул и повернулся к нему. — Да есть одно вроде. Ещё утром подали. Некий Арсений. Резюме… — Стас прищурился, вчитываясь в приложенные документы, а затем обреченно покачал головой, — Не, Димас, не вариант. У него даже образования нет музыкального, лишь курсы, нахер его. — Да блять, какое нахер? — злобно шипит Позов, отбирая у немного ошалевшего Шеминова, — Сейчас в наше время люди и без образования херачат только в путь. — Но Тоха даже известных и наиталантливейших послал, неужели думаешь, что какого-то проходимца-самоучку он захочет видеть? — Поживём-увидим. Я сейчас, Стас, цепляюсь за любого, кто хоть раз скрипку в руках держал. Типа в начале было не похуй. А сейчас выбора нет. Ты вообще видел прослушиваемость альбома и сколько мы с этого получим в итоге? А я видел, и это просто отвратительно, — фыркает, набирая быстрое сообщение этому Арсению, Дима, кусает щеку изнутри и надеется. Просто надеется хоть на что-то. Пальцы его летают по клавиатуре, выписывая задание, которое он отсылал сотни раз уже всем прошедшим отбор. И вроде все просто: вот мелодия, придумайте, мол, под нее аккомпанемент со скрипкой, хотя бы начало, уже будет видно. И ребята правда справлялись, делали что-то интересное, пробовали для себя что-то новое, но вот Шастуну не заходило. В конце концов, если в итоге никто не найдется, то парня это точно подкосит. Дима хотел быть тем, кто этого не допустит. Хотя Антон ему все еще не друг. Но и не пустое место.***
Арсений давно так не нервничал. Ему, на секунду, почти тридцать шесть, а он перед дверь музыкальной студии мнётся как перед кабинетом директора не мялся. А ведь тогда он натворил кучу дерьма и был на грани отчисления, а сейчас он на простое прослушивание стремался идти, сжимал чехол с инструментов в руках, максимальное количество раз проходился глазами по нотам, выучивая их уже не в первый десяток раз. Конечно, надежда пока теплилась в его сердце, но здравый смысл шептал, что и здесь ничего не выйдет. Возможно невнимательно прочитали резюме или не читали вовсе, кинули приглашение и задание, номер и после замолкли, потому что дел еще наверняка полно. А ведь для Попова это чуть ли не шанс, который "один-на-миллион". Играть с кем-то известным, сочинять что-то свое. То, что ему много лет назад не было дозволено. А теперь вот она - мечта рядом, можно схватиться пальцами. Только вот держаться надо крепче, показать себя правильно, иначе всё выскользнет, исчезнет. Арсению страшно. Страшно хочется внутрь и страшно, что ноги понесут его подальше от этого места. Он неловко стучится, поправляет накрахмаленную и подготовленную чуть ли не за пять дней рубашку. На написание мелодии к странному ремиксу ему понадобилось чуть больше трёх дней. Пальцы сами стали играть что-то, только ему, Арсению, понятное. Он играл без остановки в одинокой пустой квартире почти полночи, пока соседка сверху самолично не пригрозила ему вызовом полиции, если тот не прекратит будить жильцов своей игрой. Дверь ему открывают почти сразу: не слишком высокий мужчина в очках на него смотрит оценивающе, но взгляд Арса уже направлен за его спину: он видит дорогущее оборудование, большое количество людей, слышит гомон и шум, словно все в этом месте увлечены своей работой. Легкие буквально наполняются этой атмосферой и дышать становится легче, намного легче. Мужчина коротко здоровается, не выражая недовольства или же неприязни к нему, и Арс надеется, что он в курсах о его "недообразовании". Его вначале проводят вдоль небольшого офиса, где снуют мелкие работники, которые, видимо, занимались макулатурной работой, зато справа Арсений четко видит небольшой кабинетик студии, и он точно уверен: она не одна здесь, потому что об исполнителе он наслышан. Как он там себя звал всегда? Шасп? Шамп? Шаст? "Позор" шепчет подсознание, и Арсу правда стыдно, что он лучше не ознакомился с тем, с кем ему придется работать. Возможно придется. — Для начала представлюсь. Меня зовут Дмитрий Позов, и я менеджер Антона. Его вы наверняка знаете, раз уж откликнулись на это, так называемый, зов о помощи, — Дмитрию хватило лишь кивка, что продолжить говорить. Тем временем они уже были у дверцы в студию, в которую Позов снова постучался: кажется, тот самый Антон не очень любил появления без предупреждения. Попов отметил это себе мысленной галочкой, не переставая разглядывать все вокруг себя, — Сначала Антон немного поговорит с вами, оценит вас с, скажем, этической точки зрения. Ну а затем вы пройдёте прослушивание. Надеюсь, с этим все в порядке? Ответить Арсений не успел: дверь распахнулась с шумом и с громким "Дима, блять, сколько можно ждать вас?!" на него уставился... мальчишка? Вернее еще совсем молодой парень, но с "высоты" годов Арса выглядел этот Антон так, словно только-только выпустился из школы. Смешные взъерошенные волосы, легкая мальчишеская щетина, немного потерянный взгляд. Ну не выглядел он как та самая звезда, которую мужчина представлял себе. — Короче, Тох, это Арсений... — Дима перевел на него многозначительный взгляд, и Арс вздрогнул, словно его ударили. — Арсений Сергеевич Попов, приятно познакомиться, — мужчина постарался улыбнуться, хотя на самом деле эмоции паренька сейчас почти смешили: они переходили от крайне сильного удивления до скуки. — Антон Шастун. Можно не так официально пожалуйста, а то от официоза блевать тянет. Диман, а ты не говорил, что он такой. — бормочет Шастун, но уже поворачиваясь спиной к ним обоим, махнув рукой, приглашая внутрь. И Попову резко становится насрать на то, "какой" он должен быть. Он студию жадно осматривает, потому что на столь дорогую аудиотехнику он мог бы остаток своей жизни ни в чем не нуждаться. За пультом уже сидел человек, кажется, настраивая внешние микрофоны, а вот внутри вовсю снова милая молодая девчонка, видимо, ассистентка. Она поправляла микрофон и что-то тихо бормотала в него через каждое действие, прикладывая наушник к уху. Попов выдохнул так, словно воздух ему был не нужен и снова занервничал. Взгляды работников обратились к нему, и он опустил взгляд, чтобы не казаться дурачком, впервые увидевшего студию. У стены, почти рядом с пультом было небольшое место, где удобно расположился небольшой диван и кофейный столик. Всяко удобнее, чем искать помещение для комнаты, где ты хочешь просто посидеть и поболтать с кем-то. Шастун сделал приглашающий жест рукой снова, но сам садиться не спешил: он проследил взглядом сначала за уходящим в коридор Позовым, а затем снова впился хвоей глаз в Арсения. И Попов понимал: он с ним не поладит. Этот парень как бомба: лучше не трогать, если не хочется подорваться. А разминировать никогда не сможешь: все провода одного цвета: ярко-ярко зеленого. — Итак, Арсений, — парень тянет его имя, словно пытаясь ощутить его вкус, и это уже напрягало и так далеко не расслабленного Попова, — Позов мне говорил, что у тебя образования ваще нет, — резко, в лоб, зато справедливо. Арсений поперхнулся от неожиданности и слегка виновато посмотрел на Шастуна, но тут же стушевался, потому что укора он не видел. Видел интерес. Словно ребенок, который не знает, что его ждет впереди, но все равно идет к неизведанному. — Типа того... — А играешь сколько? — Попов задумался, пока парень привалился бедром к спинке дивана, и только сейчас мужчина осознал, насколько же этот малолетка высок и худощав. — Ну, точно не могу сказать, но примерно начал лет в... десять-одиннадцать. — И в итоге сколько играешь-то? Диман, если чё, твой возраст не спалил, но выглядишь ты на все тридцать, — Шастун впервые улыбается, но очень криво и едко, и от этого Арсению даже не по себе. Он буквально слышит от парня характерное "тик-так" и запущенный таймер. — Двадцать пять. — Пиздишь. Таким молодым ты не можешь быть, — громко фыркает Антон, и Попов неосознанно краснеет. — Да я не... Я говорю, что двадцать пять лет я игрой занимаюсь, — взгляда он больше не поднимает, но слышит совсем тихое "тц" и выдыхает. Ему не страшно, он слегка раздражен, смущен, потому что это не собеседование, а будто общение психолога с мальчишкой-хулиганом. Кто вообще так ведет собеседования? — Окей, я не знаю, что еще обычно спрашивают, я обычно сразу всех прослушивал, а до меня докопались, мол, надо. А смысл, если я сужу сначала по музыке. Стасяо, мы начинаем запись, готовься и вытащи Окс уже, а то она там сейчас не настроит, а лишь ухудшит все, прошу, — мужчина за пультом кивает, переводя уставший взгляд на стекло, где до сих пор сновала та девушка, а после говорит в микрофон приятным тембром. Ассистентка вздрагивает, смотрит на "Стасяо", растерянно переводит взгляд то на Антона, то на Арсения, поднимает стойку микрофона выше и наконец покидает помещение, кинув Шастуну пару деловых фраз и кроткое извинение. Зайдя в комнату для записи, Арса снова начало трясти. Он еле, кое как достает инструмент и мысленно представляет ноты, ощущая, как сердце отбивает не то чечетку, не то гребанный дабстеп. По ту сторону на него уставились две пары глаз, и такое искреннее внимание действительно его... пугало? Вряд ли, но... будоражило наверное. Оно липкими следами оставалось на его руках, лице, шее, а затем впитывалось под кожу, проникая как можно глубже и заседая там как осадок. Приятный. — В наушниках ты услышишь мелодию, что Диман кидал. Ничего сложного, все как ты наверняка репетировал, — донесся наглый голос Шастуна из колонки под потолком, к которому Арсений голову сразу повернул, в это же время пристраивая инструмент поудобнее и берясь за смычок.the phoenix - lindsey stirling
Вот он - момент, которого он ждал. Шанс показать себя. Не как парень с образованием. Как человек с душой и сердцем. Стремлением творить не ради себя. Когда звучит готовая мелодия с наложенной, "искусственной" скрипкой, Попов прикрывает глаза и сосредотачивается на своих руках. Вдыхает как можно глубже и ждёт. Антон за ним наблюдает искренне и с огромным интересом, это Арсений знал. После десятков безразличных глаз ему такое внимание претит слишком сильно. — Диман, бля, он какой-то непонятный, — шепчет Шастун, а взгляда не отводит, хотя пальцы тянутся заранее, чтобы оборвать музыку, оборвать игру и оборвать еще один возможный талант. Дима, только пришедший, лишь плечами жмёт, а затем смотрит на Попова. Он в нем уверен. Не понятно, почему. Но когда Арсений начинает играть, все встает на свои места, потому что босс не трогает пульт. Рука так и замирает на кнопке "стоп", слегка подрагивая, и Дима впервые чувствует себя настолько гордым за свою работу. Шастун, не моргая, пялится на скрипача, а внутри все дрожит, кипит и полыхает. Словно он был погасшим некогда костром, в который этот Арсений буквально вылил бочку керосина и поджег одной спичкой. Это не была обычная игра, заученная, основанная лишь на одних нотах и правильности звучания. Попов играл так искренне, как должны играть подростки и молодые в переходах и электричках, пытаясь заработать себе на жизнь. Взрослые при нем играли то, что Шастун мог услышать на радио, увидеть по телеку и то, что прививали детям с давних времен. Игра Попова уникальная, потому что Антона от нее буквально трясет, а воздуха максимально не хватает. Он впивается пальцами в стол и кусает губу, пока там мужчина, незнакомый ему, отдает себя полностью своей игре и его, черт побери, музыке. Тот самый человек, который при нем мялся как ботаник, который отводил взгляд и который лепетал так жалко, что Антону еще в самом начале хотелось турнуть этого недотепу подальше. А теперь Шастуну нужен был этот мужик. Весь полностью и без остатка. Потому что эта бешеная игра сожжет все. Спалит дотла, не оставив ничего после себя. Его золотая жила, второе дыхание и новый путь. Попов - его законченная идея Когда Арсений заканчивает, в студии гробовая тишина. Антон боится выдохнуть. Антон впервые боится. Дима, переводя на него довольный взгляд, буквально чувствует, что с этим скрипачем Шастун еще как намучается. Впрочем, ради такой игры можно и потерпеть.