Николай Гоголь и Школа для трудновоспитуемых волшебников

Кольцо Николая выплюнуло сдвоенную красную искру. — Ну, в этом я не сомневался, голубчик, — сказал Яков Петрович и растянул губы в такой широкой улыбке, что казалось, еще чуть-чуть и его рот распахнется, чтобы выпустить наружу другой рот, немного поменьше, который укусит Николая за нос. — Идите, родной мой, идите. Знания не любят, когда их заставляют ждать. + + + По пути на первый урок он порядочно заблудился. Живые портреты, призраки и говорящие доспехи давали путанные указания, показывая то на один коридор, то на другой, то вообще вниз, влево или в окно. Николай закручинился и стал подумывать о том, чтобы выйти к столовой и остаться ждать свой поток там, но на очередном повороте столкнулся с прекрасной девушкой. Девушка на вид была чуть старше него и так бледна, что Николай решил бы, что встретил еще одного призрака, если бы от столкновения не шлепнулся на пол. — Ой, маленький, — она всплеснула руками и присела перед ним, сочувственно заглядывая в глаза своими огромными, желтоватыми у зрачка и зеленоватыми по ободку радужки. — Ушибся? — Н-нет, — помотал головой Николай. — Заблудился? — Н-нет. То есть, да. Девушка протянула ему руку и помогла подняться, но потом руку не отняла и повела его, как первоклассника, за собой. Николай был не против. — Тебе куда, маленький? — На зелья. — Что ж ты не спросил дорогу? — Я спрашивал. Доспех предложил мне выпрыгнуть в окно, — произносить это было странно, но Николай решил ничему не удивляться ровно с того момента, как вредная черная кошка превратилась в злющую ведьму, а её рука, почему-то летающая отдельно, попыталась его придушить. — Он был прав, только не учел, что ты не металлический, — девушка весело улыбнулась и постучала его по лбу костяшками пальцев. — Тебе по главной лестнице до первого подвального этажа, а там по запаху. Алексей дает младшим курсам самые вонючие зелья. Николай кивнул, соглашаясь непонятно с чем. — Вон туда, — девушка показала на большой дверной проем и отпустила его. — Дальше сам, у меня тоже урок. — По-подождите. А как вас зовут? — спохватился Николай. — Данишевская Елизавета Андреевна, — чопорно представилась девушка. — А вас? — Яновский. Гоголь-Яновский. Николай Васильевич, — попытался соответствовать Николай. — Очень хорошо, Николай Васильевич Гоголь-Яновский, — девушка — Лиза — тихонько прыснула. — Еще увидимся. Она уходила — прекрасное видение, самое доброе и нежное в этой безумной школе. — Стойте! А в каком вы классе? — крикнул Николай ей в спину. Девушка рассмеялась и махнула ему ручкой, не оглядываясь. — На каком вы хотя бы отделении?! Ответа снова не было, но Николай для себя решил, что такая белоснежная девушка может учиться только со светлыми, и заранее загрустил: в том, что два отделения школы разделяла недвусмысленная стена, он уже убедился. + + + — Я постараюсь научить вас, как околдовать разум и обмануть чувства. Я расскажу вам, как разлить по бутылкам известность, как заваривать славу и даже как закупорить смерть, — Алексей Алексеевич обвел притихший класс взглядом и вздохнул. — Гарри Поттер. Не читали? — С каждой новой группой одно и то же, — шепнула Николаю соседка по парте. — А ты откуда знаешь? — ответил таким же шепотом Николай. — А я эти зелья десятый раз сдаю. Данишевский меня ненавидит. Девушка и правда была ощутимо старше остальных учеников, на вид ей было лет пятнадцать, остальным же — по десять-одиннадцать, как самому Николаю. Он представил себе, как будет перепроходить один и тот же курс пять лет, и затосковал. — Расслабься, тебе это не грозит, — заверила девушка, правильно истолковав его печаль. — У нас с Данишевским личные счеты. Он мне завидует, потому что я могу в себя влюбить кого угодно, а ему такое со всеми его зельями не светит. — Прям кого угодно? — не поверил Николай. — Кроме тех, кто уже влюблен, — девушка прищурилась в его сторону, поморщила лоб с минуту и фыркнула: — Ты-то в кого успел, малявочка? — А? — Николай растерянно моргнул. — Бэ, — она высунула язык. — Ульяна! — прикрикнул Алексей Алексеевич. — Я вам не мешаю совращать малолетних? — Ничуть! — впрочем, испытывать судьбу девушка не стала, подмигнула Николаю, и, шепнув «на большой перемене продолжим», уткнулась носом в учебник. Николай же почувствовал себя неприятно нанизанным на пристальный взгляд Данишевского и затосковал ещё пуще, понимая, что с него ещё спросят за этот первый урок. Интересно, они с Лизой однофамильцы? + + + Большой зал делила пополам стена синеватого колеблющегося пламени. На стороне темного отделения сидели мрачные подростки, одетые так, как оденет себя мрачный подросток, если у него есть вся власть в мире и никакого родительского надзора; на стороне светлого подростки были чуть менее мрачными, но намного более шумными. Тут и там сновала мелкая нечистая сила, по ступенькам главной лестницы звонко прыгал козлик, оставляющий за собой золотые монетки, до которых никому не было дела. Все ждали. Николай не знал, чего, но тоже начал ждать, просто на всякий случай. Наконец за большим столом у стены расселись учителя — Николай увидел среди них Лизу, то есть, Елизавету Андреевну, закраснелся по самые уши и неуверенно помахал; она сидела на стороне темного отделения, рядом с Алексеем Алексеевичем, Николай хотел спросить Ульяну, кем она ему приходится, уж не дочерью ли — но тут два молодца вынесли большой резной ларец и подняли крышку. Ап! В воздух взлетело не меньше десятка скатертей, и они сноровисто запорхали по залу, выбирая столики для приземления. Яков Петрович небрежно щелкнул пальцами, выпуская маленькую красную искорку, и это, кажется, повлияло на решение скатертей, потому что часть из них тут же перелетела через стену пламени и легла на столы. Из скатертей стали вырастать кушанья: у Николая разбежались глаза, за одним столом повыскакивали шоколадные торты, за другим — запеченые рыбины, за третьим — вазы с фруктами... Со стороны светлого отделения донеслись стоны и невнятная ругань. Николай покосился туда и понял, что положение у противников плачевное. Ни тортов, ни свиней с яблоками во рту им не досталось, их скатерти пахли чем-то, подозрительно похожим на рыбные котлеты и молочный суп с пенками. — Скатерти-самобранки — это русская рулетка, — пояснила Ульяна. — Никогда не угадаешь, что тебе попадется. Чистое везение. — А искра, которую выпустил Яков Петрович? Ульяна широко усмехнулась. — Ну с чистым, предположим, я немного загнула. Видишь ли, Яков Петрович говорит, что если его студент будет плохо кушать, он испортит себе здоровье, а здоровье — это основа долголетия, а долголетие... Она говорила что-то ещё, но Николай отвлекся на ближайший к синему пламени стол светлых — на нём не было ничего, кроме тёртой редьки. — Разве это честно? — спросил он растерянно. — А разве ты на отделении честных и правильных? — вопросом на вопрос ответила Ульяна. — А что говорит их декан? — А Александр Христофорович говорит, что если его студент не способен поймать, освежевать и зажарить крысу на ужин, то время вмешаться естественному отбору. Николай обернулся к учительскому столу, и действительно, не похоже было, что декан светлого отделения, сидевший бок о бок с Яковом Петровичем, сильно волновался за своих подопечных. + + + — Эй, ведьма. За их столик бесцеремонно сел молодой человек на вид лет восемнадцати, одетый в мешковатый балахон, напоминающий монашескую рясу с большим капюшоном. Левую руку он держал как-то странно, и Николай не сразу понял, что с ней было не так — а потом она стукнулась об стол, издав глухой деревянный стук, и он тихо ойкнул. Парень на него не смотрел, только на Ульяну. Ульяна в ответ заулыбалась, выгнулась вся, как кошечка, и облизнула губы. — Ну и чего тебе сегодня, светлый? Парень молча отогнул край своей робы, и в синеватом свете блеснуло горлышко бутылки. Ульяна тут же оживилась, да так, что у неё нечаянно вылезли когти, пропоровшие скатерть. — Меняю на палку ветчины и батон. Эй! Еда вперед, потом вино! — он ловко увернулся от когтистой лапы. Ульяна зашипела, щелкнула когтями у него перед носом и резко встала. — Будет тебе ветчина. Жди. Парень кивнул, откинулся на спинку стула и стряхнул капюшон. Уши у него смешно оттопыривались, а нос был немного сдвинул набок, как будто однажды этому поспособствовал чей-то кулак; но он улыбнулся, и улыбка оказалась озорная и светлая. — Ну как тебе в аквариуме с пираньями, малёк? — Неплохо, спасибо, — вежливо ответил Николай. — Ну-ну, ну-ну. Выпьем за знакомство? Николай покачал головой. Парень не постеснялся взять со скатерти стакан и плеснуть из бутылки темно-красного вина. — А разве студентам можно? — спросил Николай любознательно. — Остальным нет, а мне да, — парень приложился к бокалу, фыркнул и вытер рот той ладонью, которая не была деревянной. — Я сюда из монастыря попал. Лишать меня вина к трапезе — ущемление моих религиозных свобод. Комнату тебе уже показали? — А? — Ясно. Зря от вина отказался, — туманно сказал парень. — Я, кстати, Хома. Тебе, наверное, жуть как интересно, почему у меня рука деревянная? Николай неуверенно кивнул. — Нежитеведение, третий курс, — парень постучал по протезу. — Еще легко отделался, со второй пересдачи. С третьей, говорят, не возвращаются. + + + — Чего он успел тебе набрехать? — спросила Ульяна, щеря зубы, которых почему-то было так много, что рябило в глазах. — Н-ничего. Предложил выпить. Что-то про комнату. И что руку потерял на зачете. Наврал? — Про руку-то? Чистая правда. А про комнату не слушай. В этой школе много всяких спален есть, и жуткие, и нормальные. Есть даже одна, которая прямо на барьере между темными и светлыми стоит. — И там живут студенты с темной и светлой стороны? Вместе? — Нет, что ты. Там деканы живут, — Ульяна улыбнулась еще шире и с каким-то особенным, доселе невиданным удовольствием. — Говорят, стена пламени прямо по кровати проходит, между подушками. Вот и злые такие оба. Николай вспомнил, какие у Александра Христофоровича мешки под глазами, и подумал, что тоже был бы не рад спать на кровати, которая горит синими пламенем, даже если оно не может обжечь. — Есть комната со скелетом в шкафу — какой-то незадачливый студент пытался спрятаться от библиотечного сглаза... есть комната у душевой, там все время пахнет мокрыми носками... но твоя ничего так. Самое то для первачка, — Ульяна улыбнулась совсем медово и потрепала Николая по плечу. — Ну, а теперь беги. У тебя сейчас полеты. После сытного обеда — самое то! Она посмотрела на него критически, вздохнула и покачала головой. — Ты же маленький, глупенький... Запомни: если что-то пойдёт не так, кричишь Торопыгус угорелус. Понял меня? + + + На этот раз теряться не пришлось — всех первокурсников собрал в одну шеренгу грустный усатый парень, весь вид которого так и кричал, что он пишет магистерскую по брачному поведению домовых в средней полосе России, и скомандовал идти следом и не разбредаться, а то один первокурсник так отошел от группы... Что стало с тем первокурсником, парень не объяснил, но туманно заметил, что за мёртвые души с него всегда спрашивают очень строго, так что держались первокурсники тесно. Всю дорогу до поля Николай не глазел по сторонам, а только повторял себе под нос магическую тарабарщину на случай, если что-то пойдёт не так, и к тому моменту, как их маленький отряд пересёк необъятные просторы острова Буяна, уже мог сказать это самое Торопыгус-что-то-тамус надежнее, чем собственное имя. На поле обнаружилось разнородных предметов домашнего обихода и мебели по числу первокурсников, и один неучтенный Алексей Алексеевич. — Опять вы? — озадачился Николай, еще до конца не изживший детскую веру в то, что учителя живут в своих классных комнатах и спят там же, подложив под голову журнал. — Опять я, — согласился Алексей Алексеевич тоном, который предполагал, что отныне он будет являться Николаю не только на неожиданных уроках, но еще и в кошмарах. — У нас, знаете ли, недостаток финансирования в сфере образования. Учителя совмещают по две, а то и по три ставки. Александр Христофорович вон ведет и боевую магию, и защитную магию. Причем курсы совпадают, потому что Александр Христофорович считает, что нет защиты лучше нападения... Вставайте в строй, Гоголь. Николай задумался, что ведет Яков Петрович. Что-то подсказывало, что он для этих занятий в любом случае еще слишком мал. — Всё как всегда. Садимся на свой летательный аппарат, выставляем руку с перстнем перед собой, говорим Пилотус камикадзис, поднимаемся в воздух. Дети начали седлать метлы, вёдра и табуреты. Николая поддался общему абсурду ситуации и хотел было взяться за крепкий стул с подлокотниками, но его выхватила у него из-под носа молчаливая крепкая девочка в платке. Увели у него и неудобную, но крепкую по виду тумбочку, и тяжеленный, но зато с удобными ручками сундук. — Ну сколько можно, Гоголь, одного вас ждем. Возьмите лошадку, — Алексей Алексеевич очень по-доброму улыбнулся, и Николаю подумалось, что ему нигде еще не улыбались так часто и ласково, как на темном отделении школы для трудновоспитуемых волшебников. — Лошадкой-то вы пользоваться умеете? Означенная лошадка была типичной детской игрушкой — палка с деревянной лошадиной головой на одном конце. У лошади была грустная пожеванная грива из мочала и нарисованные красками косящие глаза. Под негромкие смешки Николай взял бедняжку и неуверенно зажал палку коленями. — Другое дело, — Алексею Алексеевичу, кажется, тоже было весело. — Ну что, взлетаем? Нестройный хор детских голосов уверенно сказал «пилотус камикадзис». Сказал и Николай, и его кольцо послушно выбросило красную искру, а потом лошадка стала подниматься в воздух, и ему пришлось впиться в неё двумя руками. Оказалось, что усидеть на палке толщиной с обыкновенную швабру не так-то просто, и Гоголь, не овладевший к своим одиннадцати даже ездой на велосипеде, быстро стал заваливаться на бок. Желудок сделал кульбит; земля, до которой было едва ли с полметра, показалась очень далекой, у Николая потемнело в глазах, и с губ само собой сорвалось отрепетированное: — Торопыгус угорелу-ус! Икра была яркой и как будто даже оживленной, будто перстню самому было интересно, чем это закончится. А потом лошадка взмыла в небо со скоростью голодного стрижа, увидевшего на другом берегу озера привлекательную стрекозу, и перед Гоголем замелькали вперемешку облака, деревья, камни, лица учеников и бойницы замка... + + + Медкрыло располагалось в уютной избушке на отшибе. В ней вкусно пахло плюшками и немного спиртом, булькал котелок над огнем. Николаю очень не хотелось отсюда уходить. — Жить будете, молодой человек, — пообещал доктор Бомгарт. Исцарапанный и всклокоченный Николай понимал, что Бомгарт прав, но жить такой жизнью, которой он жил сейчас, ему очень не хотелось, и поэтому он невольно зашмыгал носом. Леопольд Леопольдович, истолковав его расстройство неправильно, сунул ему в руки леденец в форме петушка. Петушок скосил на Николая взгляд и запел, поэтому есть его стало жалко, и Николай расстроился еще сильнее. — Зря вы на Леопольда Леопольдовича слезы тратите, — радостно сказал Яков Петрович. — Леопольд Леопольдович и без того жалостливый, поберегите слезы для Данишевского, вы ему любимую лошадку сломали. После этого — только в гроб. Николай, до того успевший было решить, что жить не хочет, заревел в голос. — Да вы не убивайтесь так, голубчик. Летать в гробу, положим, сплошной плюс. Мягкость как у дивана, а аэродинамичность получше будет. Да, сложнее сдать зачет по маневрам, зато гарантированно больше не попытаетесь проломить нам купол над островом... заклинание-то вам кто подсказал? А? Молчите? Это вы зря, ябедничать на нашем отделении можно и даже нужно, кто первым наябедничал, тот и молодец. Яков Петрович подождал еще с минуту, но Николай только всхлипывать продолжал. Кажется, Якову Петровичу это понравилось, потому что не стал оставлять его на попечение усатого аспиранта и до замка его проводил лично. Рыцарские доспехи административного этажа приветствовали их, махая руками и звякая мечами о щиты. Лязг и скрежет от несмазанных сочленений стояли ужасные. — Экономят на масле, вот черти, — весело подметил Яков Петрович. — А вы у нас теперь в некотором роде знаменитость. Ближайшие пару дней будете всем интересны, потом опять только мне. — Не поощряйте, Яков Петрович, а то продолжит портить нам казенное имущество ради минуты славы, — Александр Христофорович высунулся из кабинета на мгновение, взглядом осадил расшумевшиеся доспехи, потом посмотрел на Николая так, что ему стало очень стыдно за то, что он чуть-чуть не умер на своем первом уроке полётов. — Начитаются заклинаний, а нам потом стены мыть... А Данишевский ваш куда смотрел? — А ваш Тесак? Разве не он за первокурсников отвечает? — живо отозвался Яков Петрович — видимо, на темном отделении все любили отвечать вопросом на вопрос. — Вот как раз Тесаку я еще устрою взыскание по всей строгости! А в адрес Данишевского требую служебного разбирательства, безо всякого фаворитизма. Развели тут! Р-разброд и преступная халатность! А крайний потом кто, а? Александр Христофорович снова скрылся в кабинете, громко хлопнув дверью. На ней было написано крупными золотыми буквами: «Александр Христофорович Бинх, декан светлого отделения, зам по воспитательной работе, приемные часы». Все, что под словами «приемные часы» было старательно соскоблено. Еще ниже висел лист бумаги с написанным от руки «НЕ директор». — Это чтобы купидончики, когда почту разносят, не оставляли Александру Христофоровичу письма другого Александра Христофоровича, — объяснил Яков Петрович. — К сожалению, читать купидончики не умеют, поэтому это ему не помогает. На двери в кабинет Якова Петровича было написано «Яков Петрович Гуро, декан темного отделения, и.о. директора». Строчки «приемные часы» не было. — Ну что, мой юный друг, служба-с, не обессудьте. Вы на уроки не возвращайтесь, пойдите к себе, полежите, отдохните, вам так доктор прописал. Ганна, душа моя! Комнату молодому человеку выделили? Высокая темноволосая женщина вышла из-за двери с табличкой «учительская» и посмотрела на Николая сверху вниз. С некоторым опозданием за ней вылетела рука, балансирующая стопкой книг — «нежитеведение: практический курс», «призыв и отзыв», «кикиморы в естественной среде обитания». Николай сглотнул и не стал спрашивать, не эту ли женщину он утопил в озере за своим домом вместе с (а точнее, отдельно от) рукой. Что-то подсказывало, что ответ ему не понравится. Это же чутье говорило, что нежитеведение он не сдаст никогда, и гроб пригодится ему не только для полетов. — А как же, — сказала Ганна прохладно. — Выделили. Самое то для первокурсника. + + + Комната была маленькая, с одной кроватью, столом, небольшим шкафом и мутным зеркалом на стене. В ней не нашлось ни скелетов, ни тараканов, и Николай, удовлетворенный осмотром, снял ботинки и упал на кровать лицом вниз. Хотелось плакать и проситься домой, но, с другой стороны, он сейчас пропускал уроки с разрешения и.о. директора, а это приятно грело душу. Итоговым решением было поспать. Сон был мутный, как то зеркало, и страшный. По острову Буяну летали огромные свиные головы, Яков Петрович горел в сарае, новогоднюю елку украшали вместо игрушек первокурсниками, не сдавшими экзамены, а Елизавета Андреевна в кровавом платье звала на помощь, но Николай не мог ничего сделать, потому что она была на вершине скалы, а его гроб не поднимался в воздух выше чем на метр. Потом крышка гроба захлопнулась, и он оказался в полной темноте. — Проснись, — сказал ему на ухо тоненький девчачий голос. — Ужин пропустишь. Николай вздрогнул и правда проснулся. В комнате было темно, и он определенно был один, а даже если бы комната не была одноместной, вряд ли бы его поселили с девчонкой. — Эй? — позвал он неуверенно. Ответом ему было тонкое хихиканье из всех углов комнаты. Потом вдруг поднялся ветер, и этот ветер закружил по комнате его учебники и тетради, растрепал волосы ему самому и наконец полез холодком под рубашку. — Ну-ка перестань, — возмутился Николай. Ветерок утих немного, но потом хихиканье вернулось, и что-то захлопало ящиками стола. Потом ветер подобрался под кровать и приподнял её над полом, застряс и закружил. Это Николаю, уже пережившему сегодня один урок полетов, совершенно не понравилось. — Я сказал — перестань! — прикрикнул он на расшалившуюся комнату. — Эй! Куда ботинки?! — их ветерок дразняще понес к окну. — Ну-ка фу! Брось немедленно! Я все маме расскажу! Ботинки немедленно упали, кровать тоже, шкафчики и ящики закрылись, а хихиканье смолкло. С расшалившимися сестрами это тоже всегда помогало, так что Николай не удивился, зевнул и сквозь сумерки сощурился на часы. Кривая стрелочка и правда указывала на слово «ужин», и Николай заторопился, одеваясь и приводя себя в порядок. Уже в дверях — остановился, посмотрел через плечо и строго сказал: — И без глупостей мне тут. Ему показалось, что вся комната целиком показала ему язык, а потом дверь закрылась, удачно прихлопнув его пониже спины так, что он ойкнул. + + + Садиться ли снова рядом с Ульяной после того, что было на полетах, Николай решал до самого большого зала, но в итоге выбор был сделан за него: во-первых, свободных мест было мало, во-вторых, на столе Ульяны уже была скатерть с галушками, ватрушками, варениками и крынками, полными жирной сметаны, и у Николая от одного вида все внутри зашкворчало и перевернулось, даже обида отошла на второй план. Ульяна посмотрела на него искоса. Есть руками она, видимо, ленилась, или берегла свои черные когти, поэтому галушки сами прыгали ей в рот из большой миски. Николай наложил себе по старинке и есть принялся с таким тщанием, будто маменька на обед пригласили всех кредиторов их семьи и директора его будущей гимназии в довесок. — Как полеты? — спросила Ульяна, сдавшись первой. — Спасибо, неплохо, — чопорно ответил Николай. — Говорят, ты немного вверх подштанниками полетал. — Полетал, — согласился Николай. Напрягся, вспоминая, и будто бы невзначай продолжил: — Почти пробил купол над островом. Насилу остановили, а потом еще отпустили с уроков, ну так, на всякий случай. Ульяна оскалилась во весь рот. — Ай, молодца. Пока ты прохлаждался, Александр Христофорович с Тесака три шкуры спустил, мол, еще не хватало, чтобы из министерства образования под нас копать стали из-за того, что какой-то цыпленок стал цыпленком табака, как будто дивчин мало было... — Николай решил не уточнять, ему и так уже снились кошмары. — Всей школой слушали. Кстати, а комната тебе как? — Замечательная, — ответил Николай, потому что черта с два он собирался рассказывать о буйствующем ветре именно ей, и быстро перевел тему: — А что, полеты у нас еще долго будут? — Да нет. Один семестр, если только ты не решишь играть в драгонбол, — тут у Ульяны засверкали глаза. — Ты бы видел нашего Чёрта! Пасть — во, игроков глотает, как конфеты! С ним только Вакула и может сладить, сам объезжал еще по молодости... — она немного понизила голос. — Говорят, Вакула по матери — богатырь. Полукровка. Но тсс... Потом она еще рассказывала Николаю про правила, про команду, про то, какой из Алексея Алексеевича тренер и какой из Вакулы лесник и смотритель за всякой тварью, включая драконов и заблудившихся студентов, как неудобно летать на коромысле и как она не променяет его ни на какую метлу или тем более диван, пф; а Николай жевал вареники, смотрел на Елизавету Андреевну за учительским столом и улыбался. + + + В комнату он вернулся сытым и потому подобревшим. Переоделся в ночную рубашку, посмотрел расписание на завтра и даже по-доброму улыбнулся, когда ветерок цапнул его холодком за голую пятку. — Ну, пошали немного, если так хочется, — сказал он пустой комнате. — Ой, добрый какой, — ответила комната, а потом в зеркале нарисовалось бледное девчачье личико. — Разрешил, спасибо. — Пожалуйста, — ответил Николай, слишком сытый, чтобы даже немножко испугаться. — Ты мне расчесаться мешаешь, освободи зеркало. Девочка надула губы, но зеркальная гладь снова явила Николаю — Николая, а девочка глянула на него уже с отполированной дверцы шкафа. — Раскомандовался. — Моя комната, хочу и командую. — Нет, моя, — надулась девочка еще пуще. — Я тут удавилась, значит, моя. — Это когда было! А я тут живу сейчас, значит, моё право правее. Крыть девочке было нечем, а вот у Николая аргументов было еще предостаточно — жизнь с сестрами готовила и не к такому, и пока в ход не пошло коронное «а девочкам вообще-то нужно уступать», переспорить его было невозможно. Под недовольное сопение он закончил вечерний туалет и залез под одеяло. Отбитое на уроке полетов тело саднило, а от количества пищи умственной и телесной ужасно клонило в сон, и даже мертвая девочка в зеркале не могла ему помешать. — Ну ладно, живи, — сказала она через пару минут. — Меня, кстати, Оксаной зовут. — Потуши свет, Оксана, — сонно попросил Николай. В комнате стало темно, а потом постель рядом ощутимо примялась, и Николай даже немного испугался, но глаза ему закрыла холодная ладошка. — Тшшш. Откроешь глаза, и снова буду бестелесная. Ну прости, что заигралась с тобой, и за кошмары прости... Скучно мне, носа из этой комнаты не высунуть, только появлюсь у кого в зеркале, так сразу искры метают, а кто и туфлей запустит. А ты хороший, ты мне нравишься. Ты меня о чем хочешь спроси, всё расскажу, я тут знаешь сколько? Я тут тридцать лет уже, во! — Как сдать нежитеведение? — наобум спросил Николай. Оксана прыснула. — Никак. Почему я по-твоему удавилась? Николаю почти стало тоскливо, но тут в пятне света перед ним явилось лицо Елизаветы Андреевны, и он снова сладко улыбнулся. — Лиза... — Что? — Что ты знаешь про Лизу? Данишевскую? Она Алексею Алексеевичу дочь? — Ха! — Оксана даже подпрыгнула. — Она Алексею Алексеевичу жена, дурачок! — Так она же... ей же... ей же не больше шестнадцати! — Ей-то? Ещё чего, — Оксана зазвучала взволнованно, почти зло. — Ей шестнадцать было, дай посчитаю... тыщу лет назад! Старуха твоя Лиза, вот кто! — Врёшь! — Николай сел в постели и распахнул глаза, и тяжесть тела рядом тут же пропала. — Вот и не вру, — сказала Оксана из зеркала. — Твоя Лиза преподает в этой школе проклятья и сглазы с тех пор, как твой дедушка пешком под стол ходил. А знаешь, почему? Потому что она сама проклята, вот так вот. Зачем по-твоему с зельеваром путается? Чтобы скрывать под обороткой, какое она чудовище! Говорят, кто снимет с неё проклятье, тому по сглазам и проклятьям автомат будет до самого выпуска. Многие пытались, но пока никому не удалось. А ты мне разонравился, ясно тебе? Никакой ты не хороший и вообще вредина. На этих словах зеркало треснуло и Оксана пропала. — Сама ты!... — запоздало попытался ответить Николай. — Ещё и вещь испортила! И чего разобиделась... тьфу ты... Было темно, только где-то в лесу ухал филин и негромко сопел спящий дракон. Сонный и растерянный, Николай потер глаза, потом укрылся одеялом с головой и в полусне стал представлять себе, как напишет самое волшебное заклинание, которое обязательно снимет с Елизаветы Андреевны чары, и тогда она оставит Алексея Алексеевича и они заживут как муж и жена, будут за руки держаться и читать стихи. Если, конечно, он переживет свой второй день в этой школе. + + + По стене замка проползла одинокая рука, поскреблась в окно длинным пальцем, но не нашла щелочки, чтобы пролезть, и невесело ушебуршала дальше.