фотоальбомы

как часто вам приходится разгребать старые фотоальбомы? может, там ещё сохранились не вздутые от воды или не покрытые толстым слоем пылем пленки дешёвого полароида. может, засвеченные фотографии покоятся на страничках: там все стоят с красными глазами, словно пугающие вампиры. я часто это делаю, отдыхая от чтения. это помогает расслабиться моим уставшим от недолгой жизни глазам и носу. всегда приходиться надевать тяжелые очки; вот вроде, появляешься в шатком кабинете окулиста по многу раз в год, и капли шипучие капаешь, да никак дальнозоркость не уходит. а болеющая матушка говорила, что дальнозоркость - это старческое, возрастное. но вот тебе 2 двадцать пять, и ты вроде, в расцвете сил, а состав банки с огурцами прочитать нормально не можешь, щуришься, как старик, пытаешься сфокусироваться, как ненастроенный микроскоп. никогда, вплоть до двадцати трех лет, я не подходил близко к этим грязнющим книжкам с фотографиями, считая их ненужным хламом. ну ведь, действительно, в какой век живем? в двадцать первый! на кой мне все эти пылесборники? ан нет, помню как сейчас тот ноябрьский заснеженный вечер. мы тогда с отцом окна заклеивали клейкой лентой, старые они, продувают, а в ту неделю вообще сквозь рамы пролетали целые хлопья снега. мой младший брат был донельзя рад, а вот я не желал морозить ноги, ведь имел, да и сейчас имею привычку, что хожу по дому басиком. ну так вот. я устало приземлилсч на скрипучий диван, который покосился из-за отсутствия ножки и посмотрел на противостоящий шкаф; тот был заполнен сервизом матушки, которая не разрешала к нему прикасаться. отец рассказал как-то, как разбил чашку, с позолоченной ручкой, так она ему чуть голову не снесла. какая адская женщина! между блюдцами с прозрачно-красными бабочками ютилась старинная фотография: я на ней, беззубый, лыбился в камеру и жмурился, держа на руках брата. мне тогда было лет десять, а брату то ли два, то ли три месяца от роду. я был в фуфайке и с шапкой ушанкой на башке; из под шапки виднелись отросшие темные кудри. на лице моем появилась улыбка, когда я припоминал то время. матушка, ещё не пораженная онкологией, тогда увидела это и сказала: – ты бы взял себе альбомы, там ты с матвейкой. как хорошо было бы, а то мы с отцом к ним и не притрагиваемся. мне эта идея показалась дельной, хоть я и не хотел нагружать себя ненужными вещами. хотя ведь, где можно подробно узнать о своей семье? конечно же в фотоальбомах, где же ещё. ну я их в коробку и запихнул, да отложил куда подальше до своего отъезда. дык и не доставал. достал только, когда переехал в свою собственную квартиру. тогда и понял всю прелесть данных книжек. моим любимым альбомом до сих пор является тот, в котором собраны фотографии моей матери. она была хорошей моделью, о ней даже в газете написали пару раз: у меня в бумажнике покоится черно-белая вырезка. она там молодая и несраженная хандрой и материнством. подтянутая грудь, живот, счастливое лицо. конечно, не могу сказать, что помню её с печальным настроением. нет, скорее её гримасу можно описать так: беспокойство и бессонные ночи. то точно не пошло ей на пользу, были у неё всегда изрядные мешки под глазами и опухший нос. хотя последнее, скорее, от того, что она пила разбавленную соком водку и вино каждый день. но не мне судить, хотя в детстве я всегда винил её за это. но, как говорится, не от хорошей жизни. можно было сказать, мне повезло: родился я в полной семье, достаток средний и нам на троих хватало. но потом все покатилось в тар тарары, после рождения брата. отец перестал приносить деньги в дом, разве что, иногда покупал продукты. все легло на мою матушку. и не мне упрекать её в неврозности и психозах. сам много проходил через это потом, и понимал, как сложно ей давалась жить. смотря сейчас на фотографии, где она в белом платье на пляже, я понимаю, что не видел никогда матушку такой счастливой. улыбка, которая всегда была на этих фотографиях, не часто появлялась в моей жизни. эта улыбка, которой она озаряла меня, была вымученной и печальной, особенно в смеси с её удивительным нависшим веком, которое закрывает четверть глаза. она всегда казалось мне будто плачущей. самый страшный случай в моей жизни (до сих пор его вспоминаю, глядя на фото, где мои родители вместе), который я помню, случился когда мне было тринадцать лет. отец очень сильно избил матушку и, по стечению обстоятельств, огромное количество синяков покоилось на её лице. до сих пор всплывает в памяти, как она плакала, пытаясь тональным кремом замазать это, как ходила месяцами в защитных очках. улыбка, в смеси с пестрыми кровоточащими пятнами на её щеках и веках казалась ужасающей. ещё один значимый альбом для меня - с фотографиями, где я в детском возрасте. я почти не помню, что тогда было. но могу сказать совершенно точно: я был очень счастлив в то время. мы жили с матушкиной сестрой, аней. как-то раз по пьяни она призналась, что ударила мою мать в живот, когда она была беременна мной, намеренно, пытаясь спровоцировать выкидыш, из-за чего у меня теперь особенности в строении сердца. но я никогда не винил и не виню её за это, хотя она много плохого сделала моим родителям. наверное, многие подумают, что я должен порицать её. но я чувствую с аней большое родство, мы даже чем-то похожи. она всегда была симпатична мне, в плане, как человек. помниться, я как-то раз запометил очень интересную и значимую для меня фотографию. там мы сидим с моим покойным дедушкой, царствие ему небесное. он улыбается мохнатыми седыми усами, а по краям его глаз бегут, словно горные ручейки, морщины. покатые плечи расслаблены и он обнимает меня, совсем ещё маленького младенца. дедушка умер от пневмонии, но я почти никогда не ходил на его могилу. кладбище сормовское, наше, нижегородское, где он покоится, большое. и я никак не могу запомнить то, где он закопан. признаться, я около четырех лет не знал, что бабушка, его жена, установила мраморный мемориальный камень, лавочку со столиком (они всегда казались мне очень комичными и будто игрушечными) и ограду. хотя ограды и запрещены на этом кладбище, они повсеместно стоят здесь. всегда меня прошибает желание заплакать, когда я слышу его имя, или имя его брата близнеца, погибшего в чечне, хотя его я почти не знал. только вот все слезы куда-то деваются именно в такие моменты. и вот так получается, что дома я плачу уже от несправедливости и обиды, а не от горечи утраты. из-за чего начинаю истерить сильнее. и спасает меня, угадайте что? фотоальбомы. ещё один памятный, альбом отца. всегда было забавно видеть его маленьким мальчиком или кадетом в форме. он всегда был высоким, но щуплым (что передалось и, собственно, мне). но его руки обладали странной крепкостью. многие могли с легкостью положится на эти руки. уверен, эти руки могли бы быть и ласковыми. только вот нам с братом не удалось этого увидеть, всегда мы росли в строгости и железном:"ты мужчина". за что винить отца я не могу. но и спасибо никогда не говорил. наверное, только на его похоронах, конечно же, я сказал ему это слово. возможно. не помню вообще, отец всегда был для меня непостоянной фигурой. но то, что было в нем всегда и будет, кажется, до самой его смерти, так это упёртость. помню как он на какой-то пьянке заявил, что доживет до ста двадцати лет. я и вообще все сидящие рассмеялись, на что он очень сильно обиделся и пошел курить свои "английские сигареты". конечно же все, включая меня, знали, что сигареты не английские. и даже не американские. а всего навсего обычные, санкт-петербуржские. но я тогда ему подыграл, выхватил пачку, закурил, приговаривая:"ах, какой чудный привкус чая. ну конечно, табак не может иметь привкуса чая. разве что английский табак; они там так помешаны на чае, что подмешивают его в сигареты!". отец покачал головой, смеясь и кашляя. все фотоальбомы храняться на отдельной полке, которую я прибил, чтобы они были на виду. когда моя семья приезжала в гости, я всегда звал их полистать их. отказывался только отец, подыгрывал на пианино, тихо что-то напевая своим тягучим хриплым голосом. мне от чего-то очень уютно становилось, да так, что прямо на слезы пробивало иногда. матвею всегда становилось скучно, и он уходил играть в мой ноутбук, а я лишь смеялся, и до сих пор думаю: недорос он или перерос? матушка скончалась этим летом и это всех нас очень подкосило, в особенности, чего я совсем не ожидал, отца. матвей, современный ребенок, почти не плакал, держался. но я начал водить его к психологу с подозрениями на депрессию. так как я сам давно проходил это, ничего не боялся. потом, осенью, отец совершил самоубийство: повесился в кухне, а из колонки, моего новогоднего подарка ему, лилась музыка, под которую они с матушкой станцевали когда-то на свадьбе танец. матвею стало намного хуже. я оформил опеку над ним и мы живем вместе, ему скоро исполниться пятнадцать. на мои просьбы полистать альбом он плачет, отказываясь. видимо, не хочет ворошить прошлое. и я полностью его понимаю. но до сих пор просматривать фотоальбом для меня - странный отдых для глаз от чтения книг. и совсем не важно, что каждый раз, глядя на помутневшие пленки, я плачу.