EXTREMELY CRIMSON BARF/СВЕРХРОЗОВАЯ БЛЁВАНЬ

      И если бы Хинату спросили: сделал бы он это еще раз, он бы сказал: да.       Колени саднит — еще бы, Хината столько раз упал за сегодняшнюю игру, что песок продрал через тайтсы, а наколенники он перестал носить еще во втором классе старшей школы. Ну, типа — а на хрена? Если центральные падают раз в вечность; и полностью перешел на компрессионное белье, чтобы колени просто не остывали. А на пляжке просто мягонько. Если ты не падаешь как дебил всем своим весом на колени.       Колени саднит — еще бы, а еще, кажется, он обломал себе зуб, и выбил, наверное, вообще все пальцы, учитывая пальцы ног. Игра и правда получилась зверская, и его тиммейт, Сантана, как и сам Хината, с пляжной площадки просто уползал на морально-волевых.       Они влезли на пьедестал: господи, кто придумал, что у первого места пьедестал выше всех остальных, и на него надо, мать его, карабкаться — то еще испытание, когда весь турнир проводится в один день, и несколько партий из них — просто хреновы переигровки. Когда им на шеи повесили медали, Хината молился, чтобы они были шоколадными. В последний раз нормально он поел в шесть утра, и весь день перебивался только спортивным гелем между партиями и успел схомячить стакан разведенного протеинового порошка перед полуфиналом.       Хината приполз домой уже за полночь и вырубился на коврике за дверью своей комнаты, в обнимку со своей сумкой с мячом и одеждой, и медалью, которая, сволочь такая, оказалась железкой, с намерением проспать следующие сорок лет, как проснулся буквально через минуту: его сосед резко открыл дверь и заехал Хинате ей под ребра.       — Ш-то? Горим? — за окнами светло: сто процентов, горят. Ноздри пробило трезвостью происходящего.       — Курьер, — странным голосом сказал Педро.       — Горит? — уточнил Хината.       — Да? — неуверенно сказал Педро.       Хината вскочил резко, будто и не спал:       — Бежим отсюда!       И они побежали к двери.       Курьер не горел. Он просто был, и чуть не слетел со ступенек, когда Хината резко выколотил дверь наружу. Педро остался стоять внутри, опасливо выглядывая на крыльцо, и потом по-быстрому скрылся в своей комнате, и Хината готов поклясться, что слышал, как клацнул закрывающийся замок.       — Вам, — коротко сказал курьер, молодой парнишка в ужасной желтой панамке, настолько ужасной, что ее хотелось сжечь, и курьер сунул в руки Хинаты коробку — раза в два меньше, чем коробка из-под кроссовок, и более квадратная.       — Мне, — понял Хината, не понял только, почему курьер всучает это так стремительно, как будто там бомба, и этот панамочник очень хочет, чтобы Хината успел взорваться.       — Вам. Подпишите, — попросил он, опасливо протягивая Хинате чуть помятую почтовую бумажечку и фломастер. Он поставил крестик, и курьер сбежал, придерживая свою желтую панамку, оставив Хинату наедине с коробкой.       И тут два варианта: либо Хината выглядит так плохо, либо там и правда бомба.       Или сибирская язва. Или пробирка с чумой. Или СПИДом. Геморрагической лихорадкой.       Хината дополз до кухни, поставил коробку на стол и заварил чайку.       Ну что ж, оно не тикало. И вроде даже не испускало зловещих звуков СПИДа, и хотя Хината ни разу не слышал СПИД, но был уверен, что определит его. Он вооружился кухонными ножницами и разрезал несколько слоев скотча и крафтовую бумагу: значит, посылка добиралась даже не бизнес, а первым классом, но это был даже не амазон, и еще более удивительно, что на красно-коричневом боку коробки обнаружилась бумажечка накладной японской почты, а сверху на крышке надпись красным фломастером: «Parabéns pela vitória».       Внутри оказалось что-то… Что-то такое же ужасное, как желтая панамка курьера, только ярко-ярко розовое, пахнущее корицей и малиной, и еще чем-то далеким-далеким, чего Хината уловить не смог; оно было пышное и кривое, до крови из глаз розовое, и Хинате даже показалось, что даже все еще теплое, и он не удивился бы, учитывая скорость курьера — зефир. И, судя по тому, что он весь разной формы и величины, домашний зефир.       Несмотря на то, что он мог быть спидозным, Хината положил его себе в рот. И ему было бы наплевать, если бы он и оказался спидозным, потому что за это можно было бы отдать жизнь, и он сидел на кухне со слезами на глазах и чистым сахаром на щеках, пережевывая нечто такое прекрасное, за что не жаль умереть.       В коробке осталась одна зефирина.       И если бы Хинату спросили: сделал бы он это еще раз, он бы сказал: да. Да, мать его, он бы снова сожрал весь зефир за один присест на пустой желудок, а потом бы снова был бы согласен сидеть у толчка, подняв стульчак и обняв унитаз, и страстно и горячо вываливать из своего желудка, пищевода и глотки в сортирное очко ярко-ярко розовую сладкую кашу, забивающую горло и пузырями вываливающуюся из ноздрей, а потом вдыхать это в легкие и кашлять, как ненормальный, и ощущать, как сахар и соляная кислота из желудка разъедают его зубы, и смотреть, как ярко-ярко малиновые потеки стекают по фаянсу в воду; и Хината смотрел на них и думал: «я бы мог наблевать на холст и продать, как блевотину единорога», и он думал: «я бы хотел блевать радугой», и он думал: «если подрочить, то сперма тоже будет розовая?», и он думал: «если я соберусь дрочить, тогда мне нужен холст».       Он бы сказал: да.       Хината даже немного уснул на толчке, но потом его вывел из кимара звонок; Педро обычно приносил Хинате телефон, даже когда он был в душе или сосредоточенно срал на унитазе, просовывал в щель под дверь, но, похоже, сегодня он решил не рисковать, потому что помнил о пожаре. Наверное, теперь Педро думает, что Хината не в волейбол играет, а ширяется метом по венке.       На проводе оказался Ямагучи:       — Привет, Хината, — поздоровался он.       — Привет, Ямагучи, — сказал Хината и вынул из носа кусок розового сахара.       — Мы с Ячи посмотрели повтор твоего матча, — сказал он. На заднем фоне Ячи крикнула: «привет!». — Круто ты сыграл! Поздравляю.       — Мне пришел твой зефир, — догадался Хината. — Спасибо. Было очень приятно и очень вкусно.       Даже блевать.       Но Ямагучи сказал, что это не он, и не Ячи. И Ямагучи сказал страшную вещь:       — Это Цукки прислал.       — Ш-што?..       — Он скупил весь сахар в городе, — подтвердил Ямагучи.       Они еще немного поговорили о своем, о девичьем, и потом Хината повесил трубку.       В коробке осталась одна зефирина, такая же ярко-ярко розовая, маленькая и кривая. Хината взял ее в ладонь и сжал. Он ведь и правда скучает. А если это и правда Цукишима делал сам, то, значит, он трогал этот зефир, логично? А это значит…       — Ты угомонился?       Педро решился выйти из своей комнаты и стоял в проеме двери в кухню. Хината обернулся, сжал зефирку и сказал:       — Я буду дрочить этой рукой.       Педро сообщил, что не будет разговаривать с Хинатой больше никогда.       Ячи и Ямагучи притащились к Цукишиме домой уже вечером, и Ямагучи сообщил потрясающую новость:       — Я забрал тут кое-кого из аэропорта.       — Восхитительно, — фыркнул Цукишима.       — Он тебе кое-что передал.       Ячи сняла с вешалки свою сумочку и вернулась на кухню. Села на стул и достала на свет божий что-то…       — Убери.       — Это подарок, — сказал Ямагучи.       — Розовый?       — Розовый, — подтвердил Ямагучи.       — Шокирующе розовый? — уточнил Цукишима.       — Шокирующе розовый, — удостоверила Ячи. Она дизайнер, и у нее точно нет дальтонизма и цветовой слепоты, на которую Цукишима успел нагрешить и даже понадеяться, что она развилась у него за последние тридцать секунд.       — Ну то есть супер розовый, да? Со стразами, да? Отдай обратно, кто это передал. Я к этой гадости даже не прикоснусь, — сказал Цукишима и отдал блестящий сияющий, как задница барби, сверток обратно в руки Ямагучи.       — Ну, подарки… — начала Ячи.       — Как будто клоун наблевал. Нет, и точка, — отрезал Цукишима.       — Это Хината передал, — виновато сказал Ямагучи. — Он делал ее на заказ. У нее даже бирки нет.       — На заказ, — буркнул Цукишима. — Скажи еще, он самостоятельно ее шил и лён выращивал собственноручно.       Цукишима немного помолчал и открыл сверток. Потрогал рукой футболку. Розовая. Мягкая. Ему даже показалось, что теплая. Как блевотина.       — Хината? — задумчиво сказал Цукишима.       Ячи и Ямагучи синхронно кивнули. Цукишима поднял руку в воздух и посмотрел на нее. Если Хината это трогал, это значит, что…       — Хочешь хирургически удалить себе кисть? — нервно пошутила Ячи.       «Я буду дрочить этой рукой»       — Ну, мы пойдем, — нервно сказал Ямагучи.       «И может даже не себе»