под солнцем

— Михаил Павлович! Миша сначала не признаёт его голоса и заметно вздрагивает от грозного рявкающего тона. Он приподнимается на одном локте, используя его в качестве сомнительной шаткой опоры, а другую руку приставляет ко лбу козырьком и прищуривается. Всё же повода для беспокойства нет: Бестужев снова может вальяжно откинуться на сено, забросив руки за голову, и продолжить заниматься тем же, чем и прежде, — ничем. — Я тебя искал повсюду, поганец. Заметно, с усмешкой думает Миша. Как минимум по тому, насколько Серёжа сейчас разозлённый, запыхавшийся и с какой силой стискивает зубы, когда это произносит. Бестужев, точно зная, что ему ничего за это не будет, лишь блаженно прикрывает глаза и вытягивает босые ноги вперёд. — А я никуда и не уходил. Муравьёв молчит. Миша, немного опешивший от внезапно повисшей тишины, приоткрывает один глаз и щурится. Серёжа все по-прежнему стоит на месте, бесцельно разглядывает его лицо и вообще кажется мысленно где-то очень и очень далеко. — Серёж, ты же ко мне пришёл? Бестужев пододвигается и стучит ладонью по крайне заманчивому месту рядом с собой. Муравьёв не в силах ему отказать и всё же делает пару неспешных шагов вперёд. В поле зрения попадает стоящая у его головы бутылка вина. Миша прослеживает его взгляд и с тем же показательным самодовольством делает глоток прямо с горла, мол, да, любые, Серёжа, удовольствия на твой выбор. Муравьёв ему скромно улыбается и первым делом выхватывает из рук вино, прилично отхлебывает, а потом уже ложится-облокачивается на стенку. Какое-то время слышен только стрекот кузнечиков и, когда поднимается приятно обдувающий прохладный ветер, шелест листвы. — Так зачем искал? — Потерял тебя просто, — задумчиво отвечает Серёжа, наматывая травинку на палец, но после переводит взгляд на крайне озадаченного его состоянием Мишу и смеётся. — Не делай такое лицо. Мне теперь почти стыдно, что заставил тебя о чём-то волноваться. — Á quoi penses-tu? — Сейчас мы все можем думать только об одном, тебе не кажется? Бестужев не может не согласиться. Но и оставить Серёжу вот так просто тоже не может. Миша зачем-то выбирает соломинку подлиннее и пытается завязать узелок, пока Муравьёв с интересом наблюдает за неумелыми от вина движениями пальцев. Удаётся это только с третьей попытки, и то не очень крепко, а иначе соломинка порвётся. — Дай руку. Правую. S'il vous plaît. Серёжа, пусть и не понимает, но принимает правила этой странной игры, и молча протягивает ладонь. Бестужев требовательным движением поворачивает её тыльной стороной и неторопливо, почти торжественно надевает «колечко» на безымянный палец. И улыбается, подлец. Муравьёв отводит смущённый взгляд, фыркает, и... откровенно не знает, что сказать, то открывает рот, то закрывает, снова и снова начиная смеяться на выдохе. Миша вздыхает — до чего же красавец. — Le fou, — всё же говорит он. Серёжа аккуратно стягивает с пальца колечко — улыбка с лица Бестужева вмиг пропадает, он отчего-то с досадой думает, что выбросит сейчас эту глупость, — но тот просто надевает его на другую руку. Миша хмурится и поднимает непонимающий взгляд на Муравьёва. — На правую ведь..? Они некоторое время смотрят друг на друга, пока у Серёжи не делаются глаза по пять копеек от осознания, что он сглупил. Раздаётся тихое «ой», и Бестужев заливается звенящим хохотом, откинув голову назад и открывая свою красивую, ещё не успевшую загореть, белую шею. Луч полуденного солнца попадает ему на румяные щёки и руку, которую он держит у лба. Муравьёв смотрит то на Мишу, то на свой безымянный палец, и в конце концов с замиранием сердца останавливается на первом — прости Господи так думать, он честно ничего прекраснее в своей жизни не видел и не слышал. Даже не верится, что у него всё ещё нет какой-нибудь такой же прелестной подружки, — почему? — Viens à moi, француз мой несчастный. Сердце само подсказывает ответ. Миша протягивает руки вперёд, обхватывает серёжину шею и тянет его, всё ещё немного сконфуженного, но ничуть не сопротивляющегося, на себя. Серёжа ожидает поцелуя, но Бестужев останавливается, когда они буквально в двух сантиметрах друг от друга. Дразнит. От него пьяняще пахнет виноградом и летом. У Муравьёва какое-то похожее состояние расслабленности и недопонимания происходящего — но скорее уже не от вина. — Embrasse moi. У Серёжи нет причин отказывать — и сотни, чтобы согласиться. Они целуются долго, неторопливо — восполняют потраченные на другие дела законные минуты, которые должны посвящать их совместному времяпровождению. В последние несколько недель им не так часто удаётся уделить друг другу достаточно внимания и всё, что они пока могут, — иногда оставлять короткие мягкие поцелуи в щеку или в губы и позже весь день жутко скучать друг по другу. — Француз... кто бы говорил, — ещё один поцелуй украдкой. — Ты сегодня превысил свой лимит употребления русских слов за день. Миша насмешливо фыркает. — Тебе можно слышать мою ужасную речь. У него не всегда верные конструкции, иногда проскальзывают французские звуки, он забывает слова и забавно смешивает языки, но Серёжа влюблён в каждый его изъян. — Совсем меня не жалеешь? — Pourquoi? Бестужев с той же не сходящей с лица улыбкой целует его снова и снова, даже позволяет себе немного больше, обеими руками хватаясь за одежду и со временем чуть настойчивее очерчивая контуры тела. Серёжа понимает, что если они зайдут дальше, то он потом просто не сможет уйти, потому нехотя, но по вынужденности отрывается и надавливает ладонью на грудь. — Постой... Мне пора уже... — его тянут обратно. — Доделать кое-что надо, подожди же... Michel... Бестужев не даёт ему говорить. Ластится, жмётся ближе, кусается, отрывисто целует, ловит губами чужие вздохи и явно не собирается куда-либо его отпускать. Серёжа ещё бормочет какие-то оправдания, но после того, как Миша одаривает его томным взглядом своих шальных, потемневших глаз, просто умолкает и поддаётся — сдаётся, наконец-таки. Бестужев, в перерыве пытаясь перевести дыхание, скомкано выдаёт: — А хочешь на речку? — Если ещё и на речку, то точно ничего не успею... — Муравьёв старается отвоевать хоть одну победу не очень активно. В этот момент он окончательно решает позволить сегодня править бал Мише, от которого как раз звучит безапелляционное: — Это риторический вопрос. Ты пойдёшь. Какая жалость, думает Серёжа. — Я помогу потом, — Миша коротко чмокает его в нос. — Ты должен отдыхать, as-tu compris? — Oui, — кивок. Бестужев, уже улыбаясь по-другому, по-солнечному, резво вскакивает с места и потягивается, поднимаясь на носочки. Свежий ветер треплет светлые волосы и рубаху, на которых осталось немного соломы, взгляд восторженно окидывает весь простор и улыбка не сходит с лица. Миша машет Муравьёву в пригласительном жесте, по-французски кричит, что подождёт его внизу, и по кривой линии сбегает с холма, постепенно пропадая из поля зрения. Серёжа второпях делает такое же колечко из соломинки, стаскивает свои сапоги и спешными шагами вслед за ним спускается со склона. Сегодня он не позволяет себе думать о будущем. Сегодня, очаровательным летним днём, у него есть только его друг, единомышленник, сослуживец, son amour.