Пока часы двенадцать бьют

      У жителей Кринна был праздник Середины Зимы; в этом мире перелом года отмечали в чём-то похоже, а в чём-то совершенно иначе.       – Держи, – сказал Саша, торжественно вручая Рейстлину огромную миску с салатом. – Оливье. Царь стола. Поставь… где-нибудь там.       Сказал – и тут же снова исчез на кухне, загремел там тарелками и чашками, возобновил приготовления к праздничному ужину. А Рейстлин подошёл к столу – застеленному какой-то цветастой скатертью, уже ломившемуся от еды – и осторожно опустил тарелку с «царским» блюдом; ничего царского в нём не наблюдалось, хотя аромат, нужно сказать, исходил от него превосходный.       Новый Год – так назывался праздник. И Саша начал готовиться к нему загодя: таскал Рейстлина с собой по магазинам, украшал комнату блестящей и шуршащей «мишурой», упаковывал бесконечные подарки друзьям и родным, такие же подарки, от друзей и поклонников, собирал и складировал в комнате. Однажды он притащил ёлку, кривую и неказистую, но настоящую, и заполнил весь дом запахом хвои.       Ёлка была украшена хрупкими шариками всех цветов радуги, обмотана той же мишурой и ниткой с огоньками (гирляндой), верхушку увенчивала серебристая звезда, а под нижние лапы Саша запихал целую гору каких-то свёртков, пакетов и коробок. При чём старательно эти свёртки, коробки и пакеты от Рейстлина прятал. Ёлка занимала половину комнаты, и так не слишком-то большой, и выглядела, по мнению Рейстлина, совсем по-дурацки.       – Вот ещё. Не урони только. Знаешь, сколько времени я убил на эту башню?       «Башня» представляла собой фрукты – апельсины, мандарины, яблоки, тщательно уложенные друг на друга; они возвышались горой и угрожающе покачивались. Да, такую конструкцию очень легко уронить. Рейстлин понёс её к столу, ворча, что он сражался с драконами, драконидами, гоблинами, уж справится как-нибудь с тем, чтобы тарелку на стол поставить.       Ещё одной традицией Нового Года было приготовить тысячу блюд и заставить ими стол – даже если ужинать собираются всего лишь два человека. Тарелки большие и маленькие. Кувшины и бутылки с напитками. Бутерброды, салаты, мясо, что-то совсем незнакомое и непонятное («суши», например). Рейстлин смотрел на это королевское изобилие и недоумённо качал головой: у Саши-то, может, и бездонные глубины внутри, а вот он…       На письменном столе бормотал компьютер – в нём мелькали движущиеся картинки и приглушённо звучали песенки, которым Саша, пробегая из комнаты в кухню и обратно, то писклявым, то низким голосом подпевал. На окнах белели снежинки, вырезанные Рейстлином (он старался не вспоминать тот ужасный день, когда Саша, уходя по своим театральным делам, вручил ему ножницы и сказал: ну, тебе же всё равно нечем заняться…), по стенам вились гирлянды, а на подоконнике восседал огромный плюшевый медведь в красном колпаке («Поклонница подарила, а выкинуть жалко, пускай будет»).       Новый Год. Кажется, самый важный праздник для обитателей этого мира. И Саша решил провести его не с родителями, не с друзьями, не с коллегами по театру, а именно с Рейстлином.       – Вспомнил!       Пронзительный вопль огласил дом; из кухни выскочил Саша, с угрожающего размера кастрюлей в руках, и мотнул головой в сторону коробки, стоящей на подоконнике рядом с медведем.       – Вспомнил. Ещё одна коробка с шариками осталась. В кладовке нашёл, это, кажется, ещё родительские… Я пока с едой закончу, а ты давай, вешай.       На взгляд Рейстлина, вешать новые шарики было просто некуда, ёлка и так сгибалась под тяжестью самых разных украшений, вот-вот не выдержит и рухнет; и, если честно, напоминала эта ёлка страшное, разряженное в пёстрые тряпки пугало, которым только ворон шугать. Но Саша был настроен решительно, а с таким Сашей, Рейстлин знал, спорить без толку. Пришлось взять коробку и опуститься на пол возле несчастного дерева.       Никакой гармонии и сочетаемости цветов Рейстлин не улавливал: Саша, похоже, выбрал лёгкий путь и повесил на ёлку все украшения, которые у него имелись. С большим трудом удалось найти свободное местечко для пары-тройки шариков, но как поступить с остальными… Рейстлин мрачно задумался над этим вопросом. Кажется, ни одно заклятье, ни один рецепт зелья, ни одна магическая книга не вызывали у него таких трудностей и сомнений: наверное, сюда, или нет, сюда, или тут он лучше смотрится… да в Бездну их, эти дурацкие шары, разве великому магу пристало заниматься такой ерундой?!       – Хорошо получилось.       Рейстлин вздрогнул, когда его обняли Сашины руки, но тут же замер, чуть откинувшись назад, прижимаясь к Саше спиной. Сложно. Да, по-прежнему сложно было не бежать, как от огня, от таких прикосновений, не выкручиваться из объятий, не отворачивать лицо, когда Саша хочет его поцеловать. Сложно. Но с каждым днём – всё легче и легче. Рейстлин позволял Саше прикосновения, объятия и поцелуи, привыкал к ним, привыкал к тому, что теперь его жизнь – такая, что теперь – так.       С минуту они сидели в тишине, а потом Саша снова исчез на кухне. Ещё минута или две понадобились Рейстлину, чтобы угомонить бешеный стук сердца и вернуться к прерванному занятию.       – Ну, как тебе мой новогодний образ?       Рейстлин посмотрел на Сашу, торжественно вошедшего – скорее даже влетевшего – в комнату из ванной. На нём был свитер с изображением оленя в шарфике, при чём оленя с красным носом и дурными глазами-бусинами; Саша, судя по лицу, пребывал от этого свитера в полном восторге.       – М-м-м… красиво? – выдал Рейстлин после затянувшейся паузы.       – Красиво? И это всё, что ты можешь сказать?! То же мне, Рейстлин Маджере, мастер комплиментов. А я, между прочим, сто лет именно такой свитер искал, мог бы и оценить по достоинству мои усилия.       Рейстлин пожал плечами, решив не говорить Саше, что усилия затрачены напрасно – в свитере с оленем он, взрослый вроде бы человек, стал похож на несмышлёного ребёнка, чему, кстати, глупая улыбка во весь рот очень даже способствовала.       – Вот, держи. Я и тебе прикупил. Поверь мне, такой шикарной одёжки ни у кого из магов вашего Конклава нет.       Первым желанием Рейстлина было швырнуть свёрток обратно Саше и заявить, что свою мантию ни на какие, даже самые «новогодние», вещи не променяет; вторым желанием, после того, как он извлёк вещь из хрусткой бумаги и как следует рассмотрел, – обругать Сашу последними словами и напомнить, что перед именем Рейстлина Маджере трепетали самые искушённые…       – Я знаю, о чём ты думаешь, – замогильным голосом сказал Саша. – Только попробуй отказаться. Я обижусь. Смертельно. А в Новый Год людей обижать нельзя.       И Рейстлин, проклиная себя за то, что связался с этим чокнутым, натянул свитер, украшенный мордой белого медведя, тоже в шарфике, тоже с дурными глазами. Саша осмотрел его с ног до головы и расплылся в какой-то совсем уж ненормальной улыбке.       – Да, то, что нужно. Тебе идёт, о великий и всемогущий маг.       Нельзя обижать людей в Новый Год… нельзя обижать людей в Новый Год… даже если страшно хочется.       Новый Год наступал в полночь. Минут за десять до нужного времени Саша усадил Рейстлина за стол, прибавил звук в бормочущем компьютере, полез под ёлку и долго копался там, а после щёлкнул выключателем. Свет в комнате погас. Но вместо него весело заискрились разноцветными огоньками гирлянды на ёлке и на стенах. Синий, красный, зелёный, желтый… отблески ложились на стены, на лицо Саши, на экран компьютера, отражались в стекле бокалов и бутылок на столе.       – Красиво, – неожиданно для себя выдохнул Рейстлин. И Саша, присаживаясь с ним рядом, кивнул.       Рейстлин был чужаком в этом мире. Он и там, у себя дома, не слишком жаловал праздники, а местных традиций вообще не знал и не понимал. Но Саша так широко улыбался, так громко смеялся над неясными Рейстлину шутками из движущихся картинок, так возбуждённо говорил и размахивал руками, едва не сворачивая тарелки со стола… невозможно не заразиться его радостью, его волнением, его предвкушением чего-то хорошего и волшебного. Странно. Рейстлин думал, что так искреннее радоваться и верить в чудеса могут только дети.       В компьютере, на фоне башни с часами, появился какой-то человек и принялся рассказывать про тяжёлый, нелёгкий год, оставшийся позади, про испытания, которые мы с достоинством преодолеем, желать счастья, здоровья и благополучия всем жителям страны. Саша повернулся к Рейстлину и протянул ему клочок бумаги и ручку.       – Зачем это мне?       – Традиция. Наша, у вас на Кринне, наверное, нет такой. Пишешь на листочке желание, сжигаешь, насыпаешь пепел в шампанское и пьёшь. Загадай вернуться домой. Это же твоё самое заветное желание, верно? Успеешь выпить, пока бьют куранты – и всё сбудется…       Какая-то смутная горечь прозвучала в голосе Саши, с какой-то грустью он смотрел, как Рейстлин, чуть отвернувшись в сторону, быстро выводит на бумаге размашистые строчки. Золотистая жидкость в бокале, куда нужно было высыпать пепел, исходила мелкими пузырьками, и Рейстлин подозрительно принюхался к ней, прежде чем опрокинуть в себя. На экране гулко били куранты. Один, два, три, четыре…       – Пока часы двенадцать бьют, – прошептал с улыбкой Саша. – Песенка есть такая… детская…       Рейстлин не успел ничего спросить о песенке – шампанское ударило ему в нос и скрутило приступом кашля; кашель, смех Саши и его попытки резкими хлопками по спине привести Рейстлина в чувство заглушили и бой курантов, и звуки музыки, последовавшей за ним.       – Прости, – говорил Саша, давясь истеричным смехом, – я забыл, что у вас… шампанского нет… и ты никогда… не пробовал… раньше…       В конце концов приступ прошёл, но Саша успокоиться не мог – замолкал и тут же начинал хохотать снова и снова. Отсмеявшись как следует (Рейстлин сидел, скрестив руки на груди, и демонстративно смотрел в другую сторону), он глянул с хитринкой и таинственным голосом предложил:       – Хочешь, покажу тебе магию?       В руках у Саши оказалась тонкая палочка, которую он поднёс к огоньку свечи, стоявшей на столе. Миг – и палочка вспыхнула, рассыпая вокруг себя шипящие искры.       – Подумаешь, магия, – фыркнул Рейстлин, наблюдая за ним как заворожённый. – Видел бы ты, какие фейерверки устраивал я в Утехе…       Саша усмехнулся и высыпал перед Рейстлином на стол целую горсть волшебных палочек. И они вдвоём ещё долго развлекались, зажигая их и устраивая состязание «чей бенгальский огонь прогорит дольше».       Потом Саша усадил Рейстлина на пол перед ёлкой и, выдержав драматическую паузу, извлёк все свёртки и пакеты разом.       – Подарки, – возвестил он.       – Кому? – глупо спросил Рейстлин.       – Тебе, тупица, кому же ещё?       На свет явились: книги в новеньких, красивых переплётах, аккуратно сложенная одежда, коробка с нарисованным на ней аппаратом – точно таким же, какой использовал Саша, чтобы говорить с друзьями, ещё одна коробка, пахнущая чем-то сладким и вкусным.       – Мои любимые, – как будто смущаясь, объяснил Саша, демонстрируя Рейстлину внушительную стопку книг. – Тут фэнтези и фантастика… про магию, добро и зло, параллельные миры… подумал, что и тебе должно понравиться.       Рейстлин не знал, о чём идёт речь, но на книги посматривал с любопытством и восхищением: он не мог привыкнуть, что в этом мире так много книг, их так легко достать, они доступны всем, кто пожелает… А Саша уже разворачивал одежду и по очереди показывал Рейстлину рубашки, свитера, штаны («джинсы», как их называли в этом мире) и ещё множество самых разных вещей, новых, ярких, почти уже привычных на вид.       – Вот. Тебе, конечно, чертовски идут мои шмотки, но я решил, что у тебя и своё должно быть… что-нибудь кроме модного колдовского плаща.       – Чтоб быть на связи, – с этими словами Саша протянул Рейстлину «телефон» –- пожалуй, самое загадочное из всех изобретений этого странного мира. – Мало ли, вдруг ты спалишь квартиру, пока меня дома нет, а я об этом даже не узнаю? Да и ребята из театра твой номерочек просили… пообщаться хотят… Ой, ладно тебе, чего ты корчишь такие страшные рожи, я пошутил. По-шу-тил!       Короче, вот ещё. Шоколадки. Называются «киндер». Их, на мой взгляд, придумали боги, я в жизни ничего более вкусного не пробовал, тебе тоже понравиться должно.       Рейстлин чувствовал себя… странно, оглядывая гору разворошённых пакетов и надорванной бумаги. Далеко не сразу он сумел разжать губы, почему-то переставшие слушаться его, и выдавить:       – А я ничего для тебя не приготовил.       Саша посмотрел на него как-то искоса, с хитрой улыбкой, и тихо пропел:       – Лучший мой подарочек – это ты…       – Что?       – Ничего, не обращай внимания. Час или, может быть, целую вечность они расправлялись с блюдами, не оставившими на столе ни дюйма свободного пространства. Саша в подробностях описывал Рейстлину каждое, накладывал и того, и того, и этого, едва ли не силой заставлял съесть всё до крошки – и накладывал ещё… В конце концов Рейстлин отодвинул от себя тарелку и решительно заявил, что, если проглотит хотя бы один кусочек, – разорвётся, а Саше такое зрелище в праздник совсем не нужно. От этих слов Саша завис, вопросил: «Да вы, о великий маг, юморить изволите?», но со своими кулинарными изысками отстал.       А потом он потащил Рейстлина на улицу смотреть фейерверк. Со всех сторон гремели залпы, взмывали в чёрное небо, вспыхивали там искрами и звёздами, медленно осыпались на землю, угасая. В тесном дворике возле Сашиного дома собрались люди, взрослые и дети, незнакомые, но кричали все в один голос, болтали и шутили, как лучшие друзья, и на всех лицах Рейстлин видел ту же улыбку, что и у Саши – детскую, нелепую, но совершенно счастливую.       Салюты не умолкали до самого утра, и Рейстлин думал, что под такую какофонию точно не заснёт. Но заснул он почти сразу – легко и бестревожно скользнул в сон, а рядом с ним, на раскладушке, давным-давно перетащенной из кухни в комнату, сопел, как ребёнок, Саша, и на лице его плясали радужные блики-огоньки гирлянды.       Загадай вернуться домой. Это же твоё самое заветное желание, верно?       Рейстлин не бросал попыток найти потерянные Врата, и у Саши имелись все основания полагать, что именно это и есть его заветное желание. Рейстлин и сам думал так… до некоторых пор. Но было кое-что, о чём Саша не знал и никогда не узнает: попытки, бессмысленные, обречённые на провал в мире без магии, увенчались успехом.       Много дней Рейстлин провёл в библиотеках и книжных магазинах, забираясь в самые тёмные, самые пыльные их углы, изучая самые старые, никому больше не нужные книги, едва ли не рассыпающиеся в пальцах, и в одной такой книге увидел знакомый язык. Символы, шифры. Многие рукописи в Палантасской башне были написаны с их помощью, и разгадать их Рейстлину не составило большого труда. Теперь он знал в точности, какие слова нужно произнести и какие компоненты смешать, чтобы Врата открылись; кажется, он – не первый, кто попал в этот странный мир, не первый, кто отчаянно хотел из него выбраться.       Книга, выкраденная из библиотеки, лежала у Рейстлина под подушкой. Он изучал её, когда Саши не было дома, прикидывал, где можно взять необходимые для заклинания ингредиенты, строил планы, решал, что сделает в первую очередь, когда окажется на Кринне… Только вот уже несколько недель он не открывал эту книгу. Не перелистывал её страниц. Не прикасался к своему посоху. Не мечтал о возвращении.       Рейстлин не хотел возвращаться. Такхизис, голос матери, зовущий из темноты… их больше не было, они перестали приходить к нему во сне, мучить его видениями, такими страшными, такими реальными. Бездна померкла в его сознании. Слабо, почти неразличимо отзывались внутри прежние замыслы, желания, стремления. И даже магия, эта великая сила, послушная любой его прихоти, не казалась такой вожделенной и бесконечно притягательной; он потерял магию, но, кажется, не хотел снова её обрести. Ведь без магии… спокойно. Тихо. Его не разрывало на части, не выворачивало наизнанку неутолимым желанием узнать больше, больше, больше заклинаний, разгадать все секреты древних магов, стать самым сильным, самым могущественным, непобедимым, вечным.       Он чувствовал себя более целым без магии. Хотя прежде ему казалось – забери магию, и от него, Рейстлина Маджере, вообще ничего не останется.       Он почти забыл, каково это – видеть умирание и увядание, тлен и смерть всюду, даже в юном, неподвластном времени лице ученика-эльфа. Он почти забыл, каково это – чувствовать себя загнанным в угол, обречённым спуститься в Бездну и встретить там Тёмную госпожу… да, он сам решил так, сам выбрал этот путь, и всё же… Он почти забыл, каково это – бежать и бежать без оглядки, не давая себе ни мгновения передышки, терзать себя, требовать невозможного, жить на пределе своих истощённых Испытанием и магией сил.       И что же – вернуться к этому?       Он вернулся бы, конечно. Если бы в этом мире не было Саши. Саши, который так ласково смотрит на него, осторожно, с опаской берёт за руку, гладит кончиками пальцев по щеке, шепчет на ухо бессмысленные, но полные нежности слова. Саши, который легко, словно бы неуверенно касается губами его губ, обнимает и крепко прижимает к себе. Саши, который дарит идиотские свитера, книги и шоколадки, заставляет петь глупые песенки про пчёлок, улыбаться и смеяться, хотя Рейстлину казалось, что улыбки и смех – для других людей, не для него.       Вернуться в мир, где Саши – нет?       Саша не знал о книге под подушкой, о мыслях и сомнениях Рейстлина. Не знал он и о том, что на бумажке, сожжённой до пепла под бой курантов, Рейстлин написал не «хочу вернуться домой», а «хочу остаться здесь навсегда».