Здравствуй, милый. Я скучаю. Когда ты вернёшься? Завтра, сегодня, через неделю?
А хотя знаешь... Уйди, исчезни, растворись, сгинь с глаз моих. Ведь никогда не скажу ничего подобного, верно? А как же, блять, хочется выплюнуть эти слова тебе в лицо <слишком красивое для нашего мира>, дабы они вползли в твои уши, добрались до мозга и впитались прямо в извилины, словно выпиваемый тобой бутылками энергетик, и прочувствовал всю мою боль. Царапаю отросшими за многие месяцы ногтями <с уродливым маникюром, хотя тебе, вроде, нравилось> кожу, оставляя пунцовые борозды с крошевом омертвелой кожи, смеюсь по-дурацки нервно – улыбку сменяет истеричный плач, и доселе наносящие боль по коже пальцы остервенело вырывают волосы <теперь они - медь, как у колдуньи>. Втыкающие в телефон девочки врут: телесная боль не заглушает _ту самую_, чёрт пойми откуда сочащуюся, вгрызающуюся в глотку, кроваво-железную с тесаком в зубах. Не вижу смысла повышать её дозу, но приходится в целях отрезвления сознания. Лишь бы не слышать твой голос <хриплый и устало-родной>, не перекатывать имя <любимое до одури> на кровоточащем языке. Ты разбрасываешься пустыми обещаниями <а ещё ласковым «солнышко»>, плюёшь на них с высокой колокольни и исторгаешь из своего рта это жалобно-виноватое «прости». Не прощу <прощаю>, блять, никогда <постоянно>. Ты – подвыпивший взрослый и по случайности не выключивший газ, я – ребёнок с бенгальским огнём <сечёшь, каким окажется конец?>. Если что, видоизменённая строка из «праздник к нам приходит» авторства deep-ex-sens'а. Я испытываю к тебе высшую степень ненависти, но в то же время не вижу в тебе ни одного изъяна <их попросту нет>; бью стену, когда в голове граммофон прокручивает собственные рыдания в день разрыва отношений, когда рваная плёнка, функционируя на добром слове и изгрызенная до помех опарышами, тычет в лицо мне события минувших дней. Крик застрял в гортани ломанными костьми, пронзающих мясо и кожу – не как в слащаво-романтических фанфиках про соулмейтов, которые ты писал. Из моей глотки хлещет кровь и ошмётки слизистых, а из их – пионы да сирень. Омерзительно. Мы не виделись в жизни – интернет нам в помощь; ты вторишь о моей цене с запалом <пускаешь дым мне в глаза>, тараторишь что-то о важности моего существования в этой жизни <пиздишь как дышишь>. Я улыбаюсь вымученно: язык химеры твоей брехни уже не лезет мне в подкорку, не пудрит мозги <пудра, кстати, была охуенная, сахарная>, и по капиллярам ползёт червь, чья слизь – чистейший яд, а сама его чешуя будто лаком покрытая, глянцевая <никогда не любила глянец>. Но я любила <люблю> тебя <непозволительно сильно>. «Я люблю тебя» - просила, блять, не давать мне надежд. Но тебе откровенно похуй, ведь мы просто-друзья-знающие-практически-всё-друг-о-друге. Даже голограмма выглядит более настоящей, чем фантазии о искренности твоих высказываний. В моих глазах ты похож на идеал – последняя мразь с тремя глазами и пятью руками; ты кружка горячего чая <пинаколада или мелисса> после тяжелой череды зачётов – молотые в блендере брокколи и добротно размешанные в прокисшем молоке; ты залит закатным светом из-под румяных облаков – окольцован тучами из свинца; ты созвездие Лиры – диоксид серы на Венере; серотонин, сплетающий из паутинки крылья – никотин, их выгрызающий с корнями. Ты мой «мальчик-с-красивым-именем», а я ошибка твоей жизни. Признай, под финиш нашей дружбы приторное «солнышко» потеряет почти все буквы при эволюции в «сука». Так было всегда. Я смотрю на тебя. Пялюсь на значок онлайна, на строку «печатает», правда, в общей беседе. Ты с ней <снова>. Она прекрасна, я знаю <не лгу>. Хочу обсыпать её проклятиями, но я без сил <не имею права>. Мне невыносимо больно, как, наверное, когда твои внутренние органы раздирают медвежьи когти, или ты натыкаешься на заточенный кол на заборе <даже больнее>. «Самое лучшее солнце» – ты ласкаешь её сердце, будто оно из розового хрусталя <не существующего. символично, не правда ли?>. Горько, больно, отвратительно, досадно аж до рунных ворохов перед глазами, сваренных пламенем с фитиля в фразу «свет не мил». <хочу сдохнуть <из-за сравнений>. Я глотаю слёзы и кашу из негатива, приперченную обидой. <не пойму, то ли на себя, то ли на тебя>. Представляю нас под «Птиц» Диксов, прокусываю буквы и вкушаю каждую без исключения каплю <не кленового> сиропа. На моей шее бусы из мёртвых огней <в них просто функционирует только красный с жёлтым>, и я неуверенно глотаю конфету с коньяком. Ты снова игнорируешь мои сообщения <даю голову на отсечение, ей-то отвечаешь>. Закрываешь глаза на важные для меня слова в твой адрес. А потом снова твоё нежно-сладостное «я соскучился». Сатира. И я верю. Дура ведь. Прошёл уже год. Год и месяц, если быть точнее <впервые так долго>. Захлёбываясь в ядовитом мареве растворённой ванной бомбочки и крови, я позволяю этой дряни проникнуть мне в рот и забрать истлевшее, но искреннее «люблю». Мой мозг поражен болезнью, что названа твоим именем <всё ещё терпким>.Дед Мороз мне положит подарок под ёлку, и под этой шикарной обёрткой там внутри что-то страшное, мёртвое – снова «праздник к нам приходит».
Серотонин вытекает из грязной отравленной клубники.С любовью, чёрное солнышко.