Светочувствительность

      Сияние огней, аттракционы и высокая ёлка на центральной площади. «О, сфотографируешь меня? Я потом на аватарку поставлю». Знаменитые композиции ABBA, Sia, Арианы Гранде из колонок у катка. Чарующие запахи чая, кофе и горячего шоколада. И люди — много-много людей. Ваньинь точно видела около палатки Мэн Яо, греющую замёрзшие ладони о картонный стаканчик эспрессо с корицей, и Хуайсан рядом с ней. Кажется, А-Лин тоже должна быть где-то на площади — она говорила что-то о прогулке с Цзинъи и Сычжуй.       Предновогодняя суета — странное дело. Её ругают, пока носятся по магазинам в поисках подарков, украшений, продуктов к праздничному столу, ругают самих себя: «Неужели нельзя было купить раньше?» Ругают очереди, нерасторопных кассирш, ругают всё, что на глаза попадётся. Но именно это суету так любят, ведь какой Новый год без неё? Вот и Цзян Чэн — ей фотографии к статье сдавать через два дня, в самый канун праздника, а она ещё ни одной не отобрала, вместо этого стоя с Вэй Ин в торговом центре и выбирая гирлянду для декорации их спальни. Глаза у Усянь сверкают почти детским восторгом, когда она браслетом набрасывает украшение вокруг руки — яркие разноцветные фонарики, обхватывающие тонкое запястье, смотрятся донельзя эстетично. — Жаль, но немного не то, — через пару мгновений разочарованно вздыхает она, качая головой, — длиннее нужна. — Это ж насколько длиннее? Ты под потолок по всей комнате повесить хочешь или замотаться в неё, как мумия? — Ваньинь изучает взглядом бирку на гирлянде — десять метров. — Под потолок и вокруг окна, позволь заметить. — Не позволю.       Вэй Ин, хотя уже и вынесла вердикт светящемуся украшению, класть его на место не спешит — обматывает запястья обеих рук, играется пальцами, накидывает себе на шею, потом снимает и обворачивает вокруг талии, прослеживая ремень светлых джинс, — будто действительно собирается полностью в него завернутся.       Честно говоря, завернуться ей больше хотелось бы в объятия Цзян Чэн. Уткнуться носом в горячую шею, сдвинув вниз гриффиндорский шарф, лично подаренный в прошлом году, запустить руки под мешковатый свитер, чтобы согреть их о кожу на пояснице. Возлюбленная будет возмущаться, «мы в общественном месте, полоумная», но в конце обязательно сдастся — сама накроет ладонями лопатки, ближе притискивая к себе, скрывая их обеих полами зимнего пальто.       Но когда Вэй Ин выныривает из своих мечтаний, уже намереваясь реализовать их, Ваньинь рядом не оказывается — девушка отошла к стеллажу с мишурой (которую Вэй Ин на полном серьёзе называет шаурмой и искренне не понимает, почему над ней все угорают). Силуэт Цзян Чэн сейчас — в свете красочных огней, под тягучее «last Christmas I gave you my heart» — выглядит непривычно мягким. Плечи девушки не напряжены, а обычно идеально ровная спина чуть ссутулена — по ней не прослеживается привычный груз работы фотографом, о которой сейчас напоминает лишь наплечная сумка с фотоаппаратом. Вэй Ин, честно говоря, в фото полный профан, но до смерти хотела бы запечатлеть такую Цзян Чэн на долгую и светлую память в тридцать два гигабайта.       Сердце топит в невесомой нежности, волна которой настолько всесметающая, что Вэй Ин просто не может никак не выразить её. Она прытко сворачивает гирлянду в моток и делает несколько шагов к Ваньинь, обнимая со спины. Головой Усянь пристраивается аккурат на плече девушки — прямо рядом с ухом, — чтобы так удобно было начать говорить: — А-Чэн, а давай устроим новогоднюю фотосессию? Ты только представь, сколько всего придумать можно — какой полёт фантазии! — Вэй Ин знает, что Цзян Чэн искренне любит фотографировать, в частности, если это не касается работы, поэтому Ваньинь просто не сможет отказать. — У меня и свитер новогодний есть — тот, который Лань Чжань подарила. Как тебе?       Мысль, на первый взгляд, звучит абсолютно невинно, но когда последний раз у Вэй Ин вообще были невинные мысли? В детском саду? Или и того раньше? Именно поэтому моток гирлянды оказывается вложен в свободную ладонь Цзян Чэн — девушка собирается повернуть голову, чтобы спросить, а при чём тут, собственно, гирлянда, но Вэй Усянь её опережает, специально привставая на носочки и жарко шепча в самую ушную раковину таким тоном, что колени у Ваньинь предательски дрогнули, капитулируя: — Или, возможно, тебе больше понравится идея для интимного фотосета? Что скажешь? — она легко касается губами заалевшей мочки прежде, чем продолжить. — Как тебе, А-Чэн? Уже представляешь меня, крепко связанную гирляндой? Почти как в тот раз. Ну, помнишь, с шибари? Представляешь, как красиво огни будут освещать обнажённую кожу?.. — Вэй Ин!       Цзян Ваньинь резко отскакивает от неё, чуть не врезавшись в тот самый стеллаж с мишурой, но вовремя уворачивается. Щёки девушки, когда она поднимает возмущённый взгляд на Вэй Усянь, пылают ярче новогодних шапочек, что так часто продают в магазинах в преддверии праздника. Вэй Ин не выдерживает — первый вырвавшийся смешок она ещё пытается замаскировать под кашель, но после почти сразу заливаться звонким хохотом, складываясь пополам. Цзян Чэн ворчит, что её возлюбленная совсем стыд потеряла, забирает у неё гирлянду, подхватывает мишуру, на которую так долго смотрела, и, не дожидаясь, пока Усянь успокоится, отправляется на кассу. — Цзян Чэн! — спохватывается Вэй Ин, побежав за ней. — Цзян Чэн, ну, подожди! Куда ты так втопила?       Щёки у Цзян Ваньинь, когда Усянь нагоняет её и берёт под руку, до сих пор горят, только теперь чуть меньше. Вэй Ин нестерпимо хочется поцеловать её, но, вероятнее всего, сама Цзян Чэн от этого либо смутится ещё больше, либо точно выскажет всё, что думает о ней и её идеях. И далеко не факт, что слова будут цензурными.       Однако когда Вэй Ин это останавливало?       И когда её останавливало то, что с Цзян Чэн шутки плохи?       Едва ли не каждая такая шалость Вэй Усянь в результате оборачивалась воплощением слов в жизнь. Вспомнить хотя бы случай прошлым летом, когда Вэй Ин, будучи под впечатлением от просмотренного фильма, как бы невзначай предложила попробовать секс перед зеркалом. Это было странно. Странно, стыдно, неприлично. Но Цзян Чэн, переступая через собственную гордость, готова признать, что это было крышесносно. Хотя в то зеркало ей до сих пор смотреть неловко.       Было крайне глупо предполагать, что в этот раз слова Вэй Усянь останутся просто словами.       И крайне глупо было предполагать, что идея эта не понравится Цзян Чэн.       Если бы действительно было так, навряд ли бы Вэй Ин изгибалась на белых простынях («Чёрные не подойдут, твои волосы будут сливаться с ними в темноте»), требуя не столько внимания, сколько ласки. Внимания-то было предостаточно: Ваньинь потяжелевшим взглядом прослеживала изгибы и узлы сияющей гирлянды между грудями, поверх предплечий, живота, связанных друг с другом запястий, настраивая фотоаппарат. Вэй Ин сейчас была непозволительно красива, не запечатлеть такую её — величайшее упущение.       Цзян Чэн не решалась смотреть Усянь в глаза — знала, что сорвётся сразу же. Взгляд у её возлюбленной мутный, почти молящий, «пожалуйста, А-Чэн, дорогая». У Цзян Ваньинь выдержка, конечно, удивительная (крепче, чем у неё, только у Лань Ванцзи), но не железная, а ей ещё пару крайне провокационных (Вэй Ин — сама провокация) фотографий сделать надо, чтобы было чем потом Усянь дразнить.       Самой Усянь, честно говоря, до этих фотографий уже дела не было — да, первоначально она использовала именно их как предлог, да, она любила все творения Цзян Чэн, да, до поры до времени она была не против. Но не когда Цзян Ваньинь такими простыми и бесхитростными движениями распалила её практически до самого предела и внезапно отодвинулась, потянувшись за несчастным никоном. Это был даже не предательский нож в спину, а того хуже — мучительно сладостный узел, прокатывающийся по всему обездвиженному телу и не находящий выхода.       Очень некстати вспомнились строчки известной песни группы «Сплин», что так любила в юности Ваньинь.       До рассвета-то у них ещё целая ночь, а вот выхода правда нет. Как минимум, у хнычущей Вэй Ин. — Цзян Чэн, ты же не хочешь, чтобы я крайне негероично погибла здесь и сейчас от возбуждения? — возмущается Вэй Усянь, хмуря брови.       Возлюбленная перед ней вздыхает обречённо, чуть наклоняется вниз, чтобы мазнуть губами по животу и, глядя из-под ресниц, поражающе ласково объяснить: — Вэй Ин, милая, ты же не хочешь, чтобы фотографии получились смазанными? — от интонации, с которой была произнесена фраза, у Вэй Усянь всё внутри сжимается: Цзян Чэн удивительным образом умела переключаться между режимами «я вспорю тебе брюхо, а потроха скормлю собакам», «ммм очередной день в цирке» (повседневный) и «зови меня мамочкой». Просто, блять, да что за подстава-то, почему именно сейчас? — Тогда не хмурься и не дёргайся. Я почти закончила, — и треплет по волосам, в ещё большем беспорядке раскидывая их по измятой наволочке.       И этот тон, и этот жест приводят Вэй Ин в отчаяние. Сейчас её надеждой являются лишь слова Ваньинь — пожалуйста, только бы она действительно почти закончила, иначе Усянь не выдержит. Кто её вообще за язык тянул?       Вэй Ин старается, правда. Лежит настолько смирно, насколько это возможно с затёкшими руками под спиной — крайне неудобная поза. Цзян Чэн между её ног пару мгновений копается в настройках — открывает диафрагму — и тянется ладонью к внутренней стороне бедра — Вэй Ин вскидывается, не выдерживая, закусывая нижнюю губу. Щёлкает затвор. Цзян Чэн, удовлетворённая получившимся фото, хмыкает и ведёт рукой выше, наводя фокус на лицо мечущейся Вэй Усянь. Пальцы мягко оглаживают вульву — Вэй Ин чуть прогибается в спине, откидывая голову, выставляя изящную шею на обозрение. Щелчок. — А-Чэн, — она приоткрывает глаза, глядя прямо в объектив, наверняка зная, что столкнётся взглядом с возлюбленной и руки у той дрогнут.       Дрогнули. Цзян Чэн одной ладонью надавливает сильнее, заставляя Вэй Ин ахнуть, а другой крепче сжимает фотоаппарат. Кажется, пора заканчивать.       Никон за считанные секунды оказывается отложен на прикроватную тумбочку — получившиеся фото они посмотрят потом, — и Цзян Ваньинь своим телом (возмутительно одетым, запрятанным под слои домашних брюк и свитера) накрывает тело довольно стонущей Вэй Ин. Господи, ты боже мой блять, ну наконец-то.       Освещённая новогодней гирляндой, вымученная неполученным удовольствием, сама тянущаяся за поцелуем — Вэй Ин прекрасна. Вообще-то она любой прекрасна, Цзян Чэн кому угодно готова доказать это. И в первую очередь — самой Усянь тихим шёпотом на ухо, прихватывая зубами хрящик. Вэй Ин поначалу на это лишь смеётся, чтобы в следующую секунду зайтись чередой захлёбывающихся, несдержанных стонов. Довести её до грани не составляет Ваньинь особого труда. И также ей не составляет труда развязать почти отключившуюся возлюбленную прежде, чем улечься рядом с ней на тёплой кровати.       От ванны Вэй Усянь отказывается: «Завтра, А-Чэн, всё завтра, ты меня так измотала, что мне теперь не подня... Так, стоп, а ты куда подорвалась? Даже не думай нести меня на руках! Место, А-Чэн, место». От подзатыльника она, так-то, тоже отказывается, но всё равно получает. А вслед за ним цепочку поцелуев в лоб, в плечи, в покрасневшие от долгого контакта с гирляндой запястья.       Цзян Чэн устраивается головой на подушке поудобнее, пока Вэй Ин уже сопит в её объятиях, сквозь сон неразборчиво бурча что-то про ёлочные шарики, сугробы и карманы. Телефон на тумбочке вибрирует, оповещая о пришедшем сообщении от Цзинь Лин — она всё ещё на катке с Сычжуй и Цзинъи, неподалёку видела тётю Яо вместе с Хуайсан и присоединившимися к ним Лань Сичэнь и Не Минцзюэ. Цзян Чэн бы и рада прочитать, что ей там строчит по смс племяшка, но сон Вэй Ин очень хрупкий — стоит только дёрнуться, она тут же проснётся. Поэтому, как и сказала Усянь, всё будет завтра. И сообщения, и фотографии, и Новый год.