Сойди ко мне

Бен не дал Рей самой сойти наземь, хоть и позвал в дом. Он успел обойти машину и подхватить Рей на руки, да так неожиданно, что она уронила балетку со ступни в пожелтевшую некошенную траву. Лужайка перед домом совсем заросла. — Ой, ты чего?.. — пробормотала. Но тело ее было мудрее и опытнее разума, и словно знало, что делать. Рей положила голову на плечо Бену, закинула руки ему на шею, оглянулась на машину. Та была старой, но ухоженной: серебристая, будто пуля, а на краешке капота раскинула крылья остроносая фигурка птицы. — Это Сокол, — хрипло сказал Бен над ухом. Он говорил так тихо, словно боялся кого-то потревожить, его сердце билось часто-часто в могучей груди, и кожа была невероятно горячей. — Что? — переспросила Рей растерянно. — Я говорю, машина марки «Сокол», модели «Миллениум», — Бен засмеялся. — Только не спрашивай, откуда знаю. А нашли мы ее с тобой на помойке и подарили вторую жизнь. Ты очень просила. — Не потеряла желания дарить жизнь, — пошутила Рей. Память богини все еще бродила в ней, как молодое вино в кувшине, кружа голову ворохом цветных образов. Но Рей чувствовала, что это ненадолго — скоро Кора-Персефона уйдет из ее головы окончательно, словно исчезающие чернила навсегда унесут с собой доверенную им однажды тайну. И останутся просто два влюбленных друг в друга человека. Тем временем Бен («Кайло», — шепнула богиня) поднялся на певуче-скрипучее крыльцо. Рей думала, что уж там-то поставит на ноги, ведь поблескивающую цветными стеклами витража дверь нужно было отпереть. Однако Бен просто крутанул ее, так что Рей взвизгнула, и ловко перекинул через плечо. Прижал одной рукой бедра, и Рей не выдержала — застонала. Простое ощущение, всего лишь сильная грубоватая рука на коже, но оно вызвало волну жара — от сердца и вверх, к щекам, а еще вниз. — Поставь, медведь, — она брыкнулась и уронила вторую балетку. Кажется, та провалилась в трещину между досками крыльца. Бен все-таки сумел и Рей не уронить, и ключи нашарить за притолокой. — Я знал, где они, — сказал, будто оправдываясь, и толкнул отпертую дверь, внося Рей в пыльный душистый сумрак, пронзенный десятками солнечных лезвий, на которых танцевали вихри пылинок. Раздался мелодичный перезвон — целая гроздь колокольчиков висела вверху и ябедничала о всяком, кто войдет в дом. Рей засмеялась, хватаясь за плечи Бена и влезая ему на спину, как на коня. Ему даже пришлось неловко согнуться, чтоб не стукнуть ее головой о люстру, укутанную в марлевый кокон. Несмотря на пыль и чехлы на мебели, дом не казался мертвым. Только уснувшим в ожидании смеха и шума, и топота маленьких ножек… Рей осознала, о чем сейчас думает, и снова жарко покраснела. Бен тоже шумно топал по терракотовой бурой плитке, которой неизвестные строители много лет назад выложили полы на первом этаже. Он миновал прихожую с замысловатой лестницей на второй этаж и принес Рей в гостиную. Сдернул украшенный кружевом пыли полотняный чехол с кожаного дивана, плывущего в этом золотистом сумраке, словно кашалот в морской тьме. Сгрузил Рей и вдруг встал перед ней на колени, взял ее босые ступни в свои ладони. — Послушай, — проговорил, глядя на нее почти с отчаянием. — Я пока еще помню, кем был. Но теперь я слишком живой и совсем не могу в твоем присутствии… ждать. Не могу снова ждать, понимаешь? В голове моей только огонь и тьма, и все то, что я хочу с тобой сделать. И вот как мы поступим. Я пойду на улицу. Ограду починить, колодец почистить… До вечера уйду и… — Не уходи! — попросила Рей. — Я тоже все помню пока. Не надо больше ждать. Я хочу. Я люблю. Я разрешаю. — Уверена? — Бен прикрыл глаза, прижимаясь щекой к ее щиколотке. — Мне все труднее удерживать себя… И я не знаю, как это будет. Не помню. Кажется, у меня были другие женщины, другие богини, но не осталось ничего в памяти. Только ты… Но мы не… — Я знаю, — Рей накрыла рукой его губы (он немедленно поцеловал ей пальцы), отдернула, испугавшись жара, снова вернула руку. — Я доверяю тебе. Начни… этот танец. — Это сражение, ты хотела сказать, — Бен вдруг подмигнул, поднимая голову, и в черных глазах его отразилось золото солнца. Он почти невесомо поцеловал пальчики на ее ступне. Проложил дорожку из поцелуев выше, к подолу черного платья в забавных меленьких цветочках (Рей только сейчас обратила внимание на свою одежду). Чмокнул под коленку, жарко выдохнул там, под платьем. И Рей ощутила, как слабое человеческое тело плавится, и первые капельки влаги, как предвестники бури, скользят по бедрам на потрескавшийся диван. Бен уткнулся между ее ног, где их разделяла лишь тонкая полосочка ткани. В голове Рей вспыхнула жаркая память о ритуалах во славу богини жизни: непристойных и безрассудных; вспыхнула — и сгорела. Рей снова была девственна рассудком и как в первый раз стонала, извиваясь, когда Бен («Пока еще Кайло», — шептала богиня внутри) пробовал ее на вкус, поклоняясь ей и жизни в ее лице. Его большие ладони поднялись выше, нетерпеливо сдернули ткань и сжали ее грудь до сладкой боли, высекая невидимые искры, заставляя хныкать и отстраняться, и снова прижиматься к его пальцам. Он слегка толкнул ее, укладывая на спину; он торопился, страшась признаться даже себе, что хочет познать ее, пока еще он бог. Она запустила пальцы в его волосы, притягивая к себе и целуя, словно клеймила сладкой горечью граната. Не на каких-то шесть месяцев в году, а навсегда. Рей не заметила, как он разделся. Просто сначала его руки и губы были везде, она потеряла счет секундам и поцелуям, пойманная в паутину солнечных лучей в сумраке дома. А потом прохлада заставила ее вздрогнуть. — Бен, — она приоткрыла зажмуренные в стеснении глаза, зачем-то добавила: — Кайло… И он воздвигся над ней — молодой бог, одетый лишь в свет и тени, могучий, угрюмый и одинокий. И она сделала то, что делает всякая женщина для своего мужчины — развела для него ноги, открываясь, отдаваясь целиком, без остатка. А потом ей вдруг стало жарко, и от его тяжести на миг пресеклось дыхание, хотя он опирался на руку, а другой направлял себя. И снова она почувствовала эти искры сладкой боли, тлеющие, жгущие, разгорающиеся в пламя. И казалось ей, будто он ее раздирает на части на кровавой тризне, а потом уже ничего не казалось. Бывает ли океан огнем? Может ли огонь стать сладким? Превратится ли кровь в вино? Нет в человеческом языке тех слов, чтобы описать, что она ощущала. Но вот исчезли все ее мысли и чувства, и сама личность, и вспыхнуло пламя — нежное и всепожирающее, и стерло из самой реальности ее, чтоб опасть черным пеплом, и перемешаться с плотью, и стать плодородным чревом, в которое упадет семя. Больше не было богини. Осталась лишь юная жена Рей, которая впервые легла с собственным мужем в их новом, хоть и старом доме. Они все еще были соединены, и Бен, уже просто Бен, тихонько целовал ее в плечо. Как вдруг в животе Рей что-то тихо, стеснительно даже, заурчало. — Послушай… — Рей попыталась приподняться. Она смутно припомнила, что, кажется, после долгого ожидания сочеталась сегодня утром браком с Беном Соло в городской мэрии. — А… мы захватили с собой еды? — Пойдем к машине, посмотрим. Кусочек свадебного торта точно найдется, — Бен улыбнулся во весь рот. — А если нет, то я поймаю тебе зайца. И зажарю! — Нечего убивать невинных зверюшек, — Рей хихикнула. Зайцы, может, и вкусные. Но красивые. Придется есть рыбу и пить молоко. Она села на диване прямо, подтянула платье и засмеялась, глядя как Бен пытается запихать себя в джинсы и чертыхается. Кажется, она что-то забыла… Но впереди была целая жизнь, если это важно — вспомнит.