Желание

      Квартира встретила Валентина тишиной и темнотой — до Нового года осталось меньше двух часов, и Юлька, конечно же, уже убежала к Светке. Дочь ещё утром поставила его перед фактом, что будет праздновать с друзьями, и у него уже не хватило сил запрещать и требовать. Кажется, она даже удивилась его отстранённому безликому «хорошо». Остаться дежурить в новогоднюю ночь Валентину не позволили — то ли в кой-то веке заранее смены расписали, то ли не по чину ему полуночничать в праздники в офисе, то ли решили, что его присутствие помешает подчинённым праздновать. В этом Валентин разбираться тоже не стал — покорно собрал со стола все бумаги и ушёл домой, где из праздничного стола его ждала только подаренная кем-то из сослуживцев фляга коньяка. Пришлось заходить в магазин, покупать уже готовый оливье, пытаясь соблюсти хотя бы видимость традиций.       Мужчина тихим призраком ходил по квартире — привёл себя в порядок после суматошного предпраздничного дня, нарезал к коньяку половину лимона, нашёл в шкафу рядом с «парадной» скатертью бутылку шампанского и решил, что и эту традицию можно соблюсти. Пришлось доставать и бокал.       Ёлка темнела в углу — недели две назад он выполнил отцовский долг, достал и собрал её, но Юлька так и не собралась её нарядить. Новогоднего настроения у неё нет, видите ли. У Валентина настроения тоже нет, равно как и желания наряжать, поэтому он обмотал дерево гирляндой, чтобы вид не был настолько уж траурным, и убрал мешающуюся коробку с игрушками обратно на шкаф.       Кажется, все атрибуты встречи нового года на месте, хоть и в несколько… ущербном варианте. Но Валентину этого всего особо и не надо, лишь дань традиции и робкая надежда, что если он просидит так достаточно долго, то сможет застать возвращение дочери домой.       Какое-то время он безучастно пялился в экран телевизора, не задумываясь о том, что он там видит, погружённый в свои мысли. Он ведь не тяготился никогда одиночеством, уж тем более он не тяготился службой, да и не так уж он одинок: у него есть отчаянно храбрая дочь, есть уважение коллег и их же товарищеская поддержка. Но с каждым прожитым днём существовать в прежнем ритме становилось всё тяжелее, кажется, что он сам добровольно изолировал себя от остального мира своей опостылевшей строгостью и отчасти напускной сдержанностью. И вот он встречает семейный праздник без семьи, без друзей, и даже коллегии отправили его домой. Лечь бы спать, раз праздновать желания нет, лишь слепое машинальное следование устоявшейся традиции. Да и знал Валентин, что не уснёт — накрутил себя, разбередил раны, не отделаться теперь от мыслей об одиночестве и брошенности, ещё и за дочь переживает.       Потрескивали зажжённые свечи, шипели пузырьки шампанского в бокале, в телевизоре на минимальной громкости выразительно и напористо зачитывал поздравительную речь президент — вот-вот москвичи встретят Новый год. Валентин слушал это всё отстранённо, наконец-то позволив себе устало ссутулиться, почти обречённо считая удары своего сердца. Удары тихие и медленные, точно оно тоже устало и не способно больше биться как прежде. Одиноко. До щемящей боли и зябкой дрожи. Вспомнилась странная традиция жены сжигать записку с желанием под бой курантов. Она всегда так смешно морщилась и фыркала, длинными глотками выпивая перемешанное с пеплом шампанское, и так страстно убеждала Валентина, что загаданное таким образом непременно сбывается. Мужчина поднял глаза на экран — всё ещё звучит знакомая до последней буквы речь. Что он в общем-то теряет? Его никто не видит, никто не узнает о следовании глупым суевериям, никто не напомнит и не осудит. А он…он хотя бы почтит память.       Под бой курантов Лебедев торопливо черкает на крохотном листке желание, обжигает пальцы, пока мучительно долго бумага прогорает, и на десятом ударе, почти захлёбываясь, выпивает «коктейль» двумя долгими глотками, совсем не чувствуя вкуса. И долго отплёвывается под гимн от осевшей на языке сажи.       Через пару минут — мужчина едва успел ополоснуть рот от гадкого привкуса и помыть от серого осадка бокал — в двери лязгнул ключ. Мужчина высунулся в прихожую, собираясь выяснить, что стряслось, раз дочь так рано вернулась, но замер на пороге — в просторной прихожей помимо Юльки шумно толпилось какое-то неожиданное для этой квартиры количество народа. — Ну вот, всё-таки не успели Старый год проводить. Тёть Наташа сказала, что нехорошо тебя одного бросать, а ещё у них и без нас квартира на ушах стоит, поэтому она нам еды какой-то в контейнеры собрала и выпроводила, — Юлька обняла его и, привстав на мысочки, коротко чмокнула в щёку, — с Новым годом, пап. — И невозмутимо продолжила, проходя в гостиную и повышая голос, чтобы её было слышно, — у Светки там и правда целый выводок мелюзги — у меня за десять минут от их визгов голова разболелась. Но мы решили, что тебе скучно с нами будет, и позвали парней. Поэтому и задержались — Тёмка картошку доваривал, когда мы пришли, пришлось ждать.       Светка, придерживая у бока объёмистую кастрюлю, повторила Юлькин манёвр, приобняв мужчину свободной рукой, чмокнув напомаженными губами в другую щёку и продефилировав следом за подругой. Оторопевшего Валентина тут же сгребли в медвежьи объятья и даже попытались приподнять и встряхнуть, радостно гаркнули голосом Артёма в самое ухо «С Новым годом, Валентинюрьич!», и наглый невоспитанный пацан подхватил сброшенные на пол пакеты с продуктами и поспешил к гремящим посудой девчонкам. Медленно удивлённо моргая, Лебедев перевёл взгляд на последнего участника этого фарса. Долговязый Гугл стушевался, но всё же неловко обнял мужчину, скомкано пробормотал поздравления, всучил криво завёрнутый в пёструю бумагу подарок и сбежал к остальным.       Когда ещё не вполне отошедший от неожиданного явления и обнимашек — за весь прошлый год его обнимали меньше, чем за первый час этого! — полковник нашёл в себе силы вернуться в гостиную, его скромный стол было не узнать. Разложенный во всю свою не маленькую длину, он был весь заставлен контейнерами с салатиками, закусками и полудюжиной видов горячего, хрустальными блюдами из серванта, куда Светка деловито строгала колбасу и сыр, плошками с соленьями, что бережно вылавливали ложкой из банок Артём с Юлькой, и бокалами, Гугл — и что за прозвище такое дурацкое? — как раз протирал салфеткой последний. В середине гордо парила кастрюлька с картошкой, густо присыпанной укропом.       В голове не укладывалось, как эти безалаберные дети смогли так быстро всё устроить. Увлекательные подсчёты помогали вытеснить на дальний план мысли о том, с какого перепугу молодёжь решила встречать Новый год с ним — в чудодейственную силу бурды из сожжённой записки и шампанского верить не хотелось, если это, конечно, не предсмертные галлюцинации.       Откуда-то с кухни притащили к столу пару стульев, и Валентин хотел уже было притулиться с краю, поближе к выходу, чтобы можно было незаметно уйти и оставить ребят спокойно праздновать, но его решительно затолкали в середину дивана и зажали с обеих сторон. С одного бока неугомонно ёрзала Юлька, изредка хватая его ладошкой за плечо, наваливаясь тёплым боком сильнее и пытаясь что-то рассказывать сквозь смех. С другого между Валентином и подлокотником втиснулся Артём, тоже пытавшийся что-то гогоча рассказывать, и, прости-господи, заботливо, подсовывавший ему на тарелку вкусности. Промеж гвалта парень успел хлопнуть по рукам Юльку, потянувшуюся к коньяку — не иначе растерянным отцовским состоянием решила воспользоваться, паршивка — и тут же без перехода принялся уговаривать Лебедева опрокинуть с ним по рюмашке за Новый год.       В квартире светло и шумно, за смехом и счастливым визгом девчонок, которым Валентин всё же разрешил взять из бара бутылку вина, не слышно грустных мыслей, и сердце подстраивается под торопливый, совсем юношеский бой. Мужчине необычно и странно проводить время подобным образом, но ему удивительным образом на это плевать — прямо сейчас исполняется его желание, накарябанное в каком-то глупом порыве, и ему просто и безыскусно хорошо.