сто первое

Их пути расходятся на очередном перекрестке. Одна дорога ведёт к городу — широкий и прямой торговый путь, вторая — узкая и неухоженная тропа, самое то для начинающего бродяги, утратившего всё. — Мне пора, — говорит Цзюнь У строго и непреклонно. Он не собирается «подслащивать пилюлю» или задерживаться рядом с этим человеком даже на день. Иначе, кажется бывшему императору, он окончательно сойдёт с ума. Конечно, в голове болезненно прояснилось в последнее время, но это не означает, что когда рядом никого нет, то он не начинает снова видеть возле себя лёгкую фигуру в белом; а это значит, что «старому другу» пора оставить бывшего императора в этом вязком одиночестве, с единственным подобием счастья, которое ему сейчас доступно. Пусть он не заслуживает свет небес, пусть он потерял свой статус, доверие, репутацию, богатство, пусть даже он утратил свой единственный шанс быть с тем, кто являлся ему дороже всего вышеперечисленного. Пусть. Но хотя бы на то, чтобы его оставили в покое, он право имеет. Был владыкой небес, а стал повелителем ничего. Теперь уже не только безликий, но и безымянный. Покуда будет длиться его век, он сможет исполнять свои новые обязанности так же хорошо, как и прежние. Пусть только никто не мешает. Мэй Нянцин смотрит на него с нечитаемым выражением на лице. Складывает руки на груди, поджав пальцами широкие шелковые рукава. Хочет, наверное, что-то сказать, но молчит, и поэтому Цзюнь У не может понять его чувств; да и не хочет больше, если честно. Он потерял способность переживать о чувствах этого человека давным-давно. Сейчас он обещает быть рядом, «возместить» все те годы, которые прекрасно смог прожить без мук совести и бессонницы. Но Цзюнь У с лёгкостью освободит его от этого обещания. Предашь раз — позор тебе, предашь дважды — позор мне. Цзюнь У испил сполна свою чашу позора и лишняя порция ему не нужна. Он не собирался быть рядом с этим человеком ни минутой больше. Когда приходит время расходиться, Мэй Нянцин пытается сделать вид, что ему совестно. Делает это искусно, как всегда. Любой другой обязательно бы на это купился. — Друг мой, я… — Он выдерживает паузу, делает короткий вздох, будто собирается с силами. — Ты же знаешь, я… Всегда желал тебе только добра. «Желать — не значит делать», думает Цзюнь У, а говорит: — Если желаешь добра, то сделай одну вещь для меня, Мэй Нянцин. Плечи у того слегка напрягаются, но Цзюнь У ободряюще улыбается. Он не собирается просить о чём-то, что выше сил августейшего советника. — Живи в своё удовольствие. И постарайся свести причиняемый тобой ущерб до возможного минимума. Он так и оставляет бывшего друга на дороге, ведущей в город. С остатками своей чести вступает на тропинку, ведущую подальше от людских глаз. К желанному и долгожданному покою.

***

Во сне к нему приходит Собиратель цветов под кровавым дождем. Цзюнь У сидит в своём разбитом доспехе; вокруг болезненно знакомая местность горы Тунлу. Всё это он явно не хотел увидеть в своих сновидениях, а значит, что это дело рук нахального мальчишки. Судя по всему, он ещё не полностью смог восстановить свои силы, поэтому сны это пока единственное, над чем демон имеет власть. Цзюнь У смотрит на своего бывшего противника, и его грудную клетку разъедает горькая досада и злоба. Он ведь уже проиграл, так зачем этот выскочка продолжает тревожить его покой? Неужели, даже после всего произошедшего, ему придётся выносить… — Зачем ты пришел, Кровавый дождь? Демон прожил сотни лет, но всё ещё меньше, чем Цзюнь У, и потому останется в его глазах мальчишкой, запальчивым подростком; и потому, несмотря на то, что тот отнял его единственное желание, цель и тайную радость многих лет, несмотря на то, что он ненавидит его больше всего на свете, он поднимает глаза на демона, стоящего перед ним в простой одежде без своих побрякушек, совершенно безоружного, и улыбается ему. Цзюнь У тоже умеет держать лицо. — Проверяешь, не строю ли козни в твоё отсутствие? Можешь не волноваться. Я не видел его и не встречался с ним. Я не трону его даже пальцем. Он… — «Весь твой». Эту едкую фразу он не договаривает. «Выбрал тебя» тоже нет сил произнести вслух. — Полностью предоставлен самому себе. — Я ценю, что ты наконец позволил ему отдохнуть, — говорит Хуа Чэн, и это, честно говоря, больно. — Он заслужил намного больше, — говорит Цзюнь У ровным тоном, и это то, с чем согласны они оба. Цзюнь У кажется, что он знает, почему Хуа Чэн пришел в его сон. Сейчас демон слаб и уязвим. Они почти на равных, и если бы Цзюнь У хотел… То мог бы попробовать раздавить мальчишку. Если не убить, то ослабить на долгие месяцы, может, годы. Но это была проверка. Последняя проверка на то, что он, Цзюнь У… Действительно полностью отказался от наследного принца королевства Сянь Ле. — Ты жесток, Кровавый дождь. Тот пожимает плечами, скрестив руки на груди. Его простота и безоружность мнительна. Он всегда готов к броску, удару, он никогда не ослабит хватку. Его единственная слабость ходит сейчас где-то по земле, а может спит на простой циновке и видит сны об их будущей встрече; а Цзюнь У знает, что ему частью этих снов никогда не стать. Поэтому он просто наклоняет голову и тихо просит: — Оставь меня. И не тревожься. Ничто не побеспокоит сердце нашего дорогого принца. Он говорит «нашего» только чтобы позлить. Последняя сорвавшаяся и уже ничего не способная решить шпилька. Хуа Чэн принимает её с милосердным молчанием. Милосердие победителя над побежденным.

***

Он всё-таки встречается с принцем. Сам себе говорит, что совершенно случайно. Сам себе почти верит. Его принц немного печален, и это камнем давит на сердце. Даже ещё большим, чем мысль о том, что грусть эта не из-за него. Он так его любил. Все эти долгие годы — и что та тоска мальчишки-демона стоит в сравнении с его тоской? Он любил и утратил, не имея даже никакой возможности обрести. Зачем Хуа Чэн оставил Сянь Ле одного? Как он посмел? Цзюнь У имеет сейчас полное право подойти к одинокому путнику на пыльной дороге. Такой дороге, по которой почти никто не ходит. Разве не поэтому сам Цзюнь У решил бродить по ним? Потому что тропы эти напоминали ему о принце, потому что он подспудно надеялся именно на такую встречу? Подойти и обнять его. Подойти и сказать: «Мой Сянь Лэ, на самом деле, это я всегда был твоим». Но ему больше нечего дать. Нечего предложить. Даже его чувства, кажется, выгорели на той горе. Цзюнь У просто неузнаваемый путник за дорожным шарфом и под соломенной шляпой. Он вежливо кивает идущему навстречу юному небожителю, всегда светлому и счастливому снаружи; и такому напряжённому и печальному внутри. Цзюнь У бы хотел проникнуть рукой в его грудную клетку и коснуться сердца. Не чтобы сжать и раздавить, но чтобы разгладить всё это напряжение, провести нежно — насколько это возможно жёсткой ладонью воина — и больше никогда не причинять боль. С них обоих достаточно боли. Они просто пересекаются на тропе, и им совершенно случайно оказывается по пути. Се Лянь вежлив и приветлив с новым попутчиком, они просто болтают о мелочах, и принц совсем не подаёт вида, что узнал его. Но спустя какое-то время их общий путь подходит к концу. Принц смотрит на него своим доброжелательным взглядом, с вежливой улыбкой прощается. На его груди висит кольцо, проглядывающее через монашеские одежды. В глазах всё-таки просматривается тихая грусть. Цзюнь У всегда её видел. И всегда немного надеялся быть её причиной. Но не сейчас. И он знает теперь наверняка, что этому никогда не бывать. — Хорошей тебе дороги, Сянь Ле, и счастливой жизни. — Он делает небольшой поклон и понимает, что проговорился. Случайно ли, специально ли? И внезапно чувствует руку на своем плече. Поднимает глаза и осознаёт, что грусть в глазах всегда улыбающегося небожителя всё-таки предназначена ему. Ему, Цзюнь У, никому другому. Но она такая мягкая, что он осознает в тот же миг, хоть и так давно знал — это безнадежно. — И вам, мой господин, — произносит до боли официально не-его Сянь Ле. — Возможно наши пути ещё пересекутся? — Слабая улыбка, и оба понимают — нет. Не пересекутся.

***

У Цзюнь У в жизни не было сожалений. Так он себе говорил и искренне считал долгие годы. Он делал то, что мог. Больше, чем мог. Он пытался делать всё правильно и то, чего не сделали бы другие. Он марал руки, но знал, что это оправданно. Для себя точно знал. Но, по правде говоря, у него были сожаления. Слишком много. Ровно одна сотня сожалений, по боли сравнимых с лезвием, вонзающимся в плоть. Кто знает, не случись этого, может у него ещё был шанс? Может, не стало бы той стены, которую он сам возвел, и того призрака, который не выдержал страданий и не обратился в одного из самых опасных и сильных демонов этого мира? Может быть, принц сумел бы его простить? В этот день сожалений стало на одно больше. Что такое сотня и одно сожаление на душе у такого бессмертного и обречённого существа, как он? Но последнее будет ещё долго сниться ему и грезиться. Потому что, глядя в спину уходящей белой фигуре, тонкой, лёгкой, но бесконечно прекрасной и могущественной, он страшно сожалел, что так и не обнял его на прощание.