Исправленному верить

Когда Грег очнулся ото сна, часы в его кабинете показывали 3:45 утра. Он почесал щеку, которую отлежал, задремав на локте и посмотрел на свое отражение в экране компьютера — мятое неумытое лицо, усталый вид и взлохмаченные волосы делали его похожим на выжившего после удара молнии в ожидании логического конца. Ему определенно пора было ехать домой, чему он отчаянно сопротивлялся, заявившись в Ярд, чтобы «помочь коллегам разобраться с бумагами». Преступника отправили в больницу, и было пока не ясно, когда состоится первый допрос по делу. Он раздвинул жалюзи и заглянул в опен-спейс: Донован тоже оставалась здесь, но дремала над рапортом судмедэкспертов, прижавшись к руке, в которой все еще держала печать управления. Одна ее щека была перепачкана синим. Он закусил губу. — Салли, — позвал он. Она вздрогнула и посмотрела на него сонными глазами. — А? Шеф? Почему вы еще здесь? Вам надо домой, ваша голова… — на автомате произнесла она. — Это ты почему еще здесь. Марш домой, не хватало еще, чтобы завтра ты весь день клевала носом. Я не собираюсь разгребать это все в одиночку. Донован расслабленно улыбнулась, различая в его ворчании заботу; ее глаза то и дело норовили закрыться. Он покачал головой: — Андерсон, да? — угадал он причину, по которой она не спешила ехать домой. — Нельзя так, Салли. Сколько ты еще будешь позволять ему третировать тебя? Она посмотрела в сторону и вниз так, как будто ей было стыдно, хотя, насколько Грег знал их отношения (лишь по той простой причине, что те разворачивались прямо под его носом), стыдиться следовало вовсе не ей. Если бы у Андерсона вообще была совесть… — Я в порядке, — сказала она с какой-то вопросительной интонацией. — Правда, в порядке. Все хорошо, шеф, — повторила она прежде, чем разрыдаться самым позорным образом. Она тут же выдвинула ящик стола в поисках салфеток, параллельно пытаясь смахнуть слезы, которые лились из глаз против воли — а Грег понимал, воля у нее была стальная. Он вздохнул и подошел к ней. Ему хотелось обнять ее, чтобы утешить, но он не мог позволить себе подобной вольности с подчиненными. Он взял салфетки с соседнего стола и протянул ей. — Он не стоит твоих слез, Салли. Филип. Я могу так говорить, потому что он мой друг. Он никогда не разведется с женой; я не знаю, что он говорит тебе — что ждет, пока подрастет ребенок или еще что-то, но я знаю, что он говорит мне. Он даже не помышляет об этом. Брак для него знак того, что он состоялся, и он никогда не сдвинется с насиженного места. Она плакала молча, совсем не по-женски. Он знал ее достаточно, чтобы не сомневаться — она была очень гордой. Но также он понимал, что гордость не спасает от некоторого дерьма в жизни, от попыток удержать кого-то, неверных решений. Скорее уж помогает пережить их последствия. Салли высморкалась. Ей не понадобилось много времени, чтобы прийти в себя. Грег считал, что, если чем они и похожи, так это тем, что оба предпочитали правду утешительной лжи. Он прикинул, что, если бы мог выбирать, то сам предпочел бы услышать правду от кого-то похожего на него самого. Когда она заговорила, в ее голосе звучала горечь: — Я знаю это, я все знаю. — Знаю, что знаешь. Она подняла на него глаза, словно удивляясь тому, что он понимает. — Позволишь дать тебе совет? — поинтересовался он, впервые в жизни чувствуя себя удручающе старым. — Валяйте, шеф. Четыре утра, мы вдвоем во всем здании, идеальная сцена для дружеского совета. Хоть сериал снимай, — она усмехнулась в салфетку. Это была их с Донован шутка. Каждый раз, когда они приезжали на труп в какое-нибудь живописное место вроде тихой деревушки или роскошного особняка, в котором люди могли жить, неделями не видя друг друга, кто-нибудь из них говорил: гляньте-ка, какая сцена убийства, честное слово, хоть сериал снимай. — Насколько я понимаю, у тебя два варианта. Первый: оставить все, как есть, и пойти путем наименьшего сопротивления. И тогда, вы либо друг другу наскучите, либо однажды выяснится, что его жена беременна вторым, и тогда одной коробкой салфеток ты точно не ограничишься. — А второй, — настороженно спросила она. — А второй ты знаешь сама, — ответил он жестко, не пытаясь увиливать, разве что пощадить ее чувства. Она кивнула. Некоторое время они помолчали, каждый думая о своем. — Шеф, можно вопрос? Может быть, он покажется вам личным… А, да черт с ним со всем. Знаю, что звучу как та журналистка, но… Вы же такой классный. Серьезно, шеф, вы лучший шеф, какого только можно представить. Но почему вы один? Простите, — спохватилась она, впрочем, не отступая, — я полезла не в свое дело. — Все в порядке, Салли. Я влез в твое дело, так что считай, что мы квиты. Я бы сказал, что остался один, потому что в свое время некому было дать мне хорошего подзатыльника, но это не так. Просто тогда я был слишком упертым, чтобы слушать чьи-то советы. — «Тогда» это когда? — удивилась она. Он понял, что она его подловила, и улыбнулся: — Раньше. В молодости. Когда я еще был наивным и мог влюбиться. — Можно подумать, сейчас вы старый… — шмыгнув носом, пробурчала она с насмешкой. — Не старый, но больше не наивный. Давай, Салли, поднимайся. Я серьезно, иди домой. Обещаю, завтра загружу тебя работой так, что завоешь. Когда она ушла, он еще какое-то время постоял, разглядывая опустевшее помещение. Если Салли расстанется с Андерсоном, отделу придется туго, но он не мог пожертвовать ни одним из них. Если бы нужно было выбирать, это стало бы серьезной головной болью. Вот почему он никогда не заводил романов с теми, с кем приходилось пересекаться в работе: слава Богу, хоть каких-то глупостей он не делал. Он прошел по отделу, щелкая выключателями. Метро должно было скоро открыться, а если нет — прогуляться будет ему на пользу. Он не был в действительности удивлен, что у входа в Ярд его поджидала гладкая черная машина. Когда он подошел, опустилось стекло со стороны водителя, и Доджкинс — кажется, так его звали, сказал, что ему было велено отвезти его домой. Грег пытался настоять, что это лишнее, но Доджкинс, качая головой, посетовал, что на этот ответ получил указания следовать за ним по пятам до самого дома. Нечего делать — Грег неуклюже забрался на соседнее с ним сидение. — Мне спокойнее, когда здесь кто-то сидит, — пошутил водитель. — На случай, если придется отстреливаться. — И часто вам приходится отстреливаться? — Бывало. Все-таки три покушения за последние пять лет — спокойной работой это не назовешь, — поделился Доджкинс. — В Майкрофта трижды стреляли? — Он ничего об этом не знал. — О, нет, — покачал головой водитель. — Три раза это только в машине. Хороший он шеф, даже жалко, что однажды его убьют. Будет трудно найти работу с такой зарплатой. А, да не напрягайтесь вы так, я же шучу, — он весело глянул на Грега. То ли из-за того, что был вымотан, то ли по какой-то другой причине, Лестрад шутки не оценил. — Вам завтра на работу? — спросил он. — Мне не хочется вас утруждать. Это все совсем не обязательно, я мог прекрасно дойти на своих двоих. — А, ничего. Отвез их в аэропорт час назад, — он кивнул, — так что завтра у меня выходной. Поведу дочку в зоопарк, давно обещал. А у вас есть дети, инспектор? Грег подумал, что скорее сам пристрелит Майкрофта за то, что тот поехал работать, вместо того, чтобы отдыхать после сегодняшнего, пока не вспомнил, что сам поступил точно так же. — Извините, я очень устал, — вместо ответа произнес Грег, не настроенный на разговоры. Водитель замолчал: в конце концов, мистер Холмс платил ему в том числе и за его неболтливость. Дом встретил Грега холодной пустотой. Проигнорировав этот факт, он включил отопление и задвинул портьеры в спальне, чтобы, если удастся уснуть, по привычке не подскочить с рассветом. «Удастся ли?» — спросил он себя, и дело было вовсе не в действии медикаментов, а в мыслях, которые вряд ли дали бы ему передышку. Сожаления о содеянном когда-то, горе, скорбь, опустошенность, сожаления о будущем, обида, злость на себя, презрение к себе, злость на Майкрофта, презрение к Майкрофту — все смешалось внутри, и на выходе он чувствовал только ненависть к себе, справедливую, без всяких попыток найти себе оправдание. Он пошарил на кухонной полке и нашел начатую бутылку коньяка, которую когда-то засунул туда, чтобы не напиться. Что ж, пришло ее время. Он поджег сигарету от плиты и сделал первый глоток, надеясь утопить в нем преследовавшие его мысли о собственной никчемности. Какой же он все-таки идиот, даже удивительно, как в его-то возрасте можно было так и не нажить хоть немного ума. Чертов придурок… Переодевшись, он, как был, босиком, вышел во внутренний двор. Страшно хотелось сломать что-нибудь о собственную голову, но, так как сегодня ей и без того досталось, он ограничился тем, что лег на холодную землю и уставился в небо. Это было глупо, но он смотрел и думал, что, может быть, она смотрит на него тоже. В конце концов, в небе было достаточно звезд, и легко он мог вообразить, что она была одной из них. Когда одна из звезд внезапно потухла, он решил — вот оно. Это она отвернулась, чтобы не смотреть на него: он не заслуживал даже взгляда. Как же он ненавидел себя… Он знал, что сегодня сны о ней не станут поджидать его в темноте спальни — но завтра или послезавтра или в любой другой день он постарается объяснить. Он попросит прощения за все, что он сделал, за тринадцать лет бездействия, за малодушие, за то, что, когда все разрешилось, отдал ублюдка правосудию, а не убил его собственными руками. Он извинится перед тем Майкрофтом — за то, что по собственной глупости втянул его в неприятную историю и еще множество других. Может, он поймет и поцелует его. И тогда и он не будет глупцом и поцелует его в ответ. Когда Майкрофт сегодня отвез его на работу и машина остановилась на подземной парковке, он вышел вместе с ним. Туда уже привезли разбитый рабочий автомобиль, и они вместе решили осмотреть повреждения. Больше всего досталось той стороне, с которой находилось пассажирское сидение. Майкрофт сказал, что по статистике самое опасное место в машине — рядом с водителем и что Грегу повезло, что он оказался пристегнут, что прозвучало как своего рода извинения. Он поспешил заверить, что его люди займутся ее восстановлением завтра же с утра. Грег был слишком подавлен, чтобы в действительности думать об этом и только кивнул, механически. Ему хотелось поскорее занять себя делом, чтобы отвлечься от пустоты, заменившей ему и мысли, и чувства. Когда они попрощались, Майкрофт остался стоять. Грег, оказавшийся зажатым между ним и автомобилем, посмотрел на него вопросительно. — Что такое, — спросил он скорее на автомате. Но вместо ответа, Майкрофт наклонился и поцеловал его. Это был легкий поцелуй, из тех, что мог примерить на него концепт целомудрия и который можно было, если что, без ущерба забрать обратно. Он почувствовал его холодные губы на своих и не шелохнулся. Он стоял там, прижатый к машине, как истукан, снедаемый навалившимся на него горем, и не нашел в себе сил ответить. Майкрофт отстранился. — Прости, не удержался, — сказал он, маскируя неловкость за едва заметной улыбкой. — Что ты делаешь? — оторопело выдохнул Грег об очевидном. — Видимо, совершаю ошибку, — пробормотал Майкрофт и секунду спустя снова поцеловал его. Грег чувствовал себя униженным самим собой, последним дерьмом на земле, потому что вместо того, чтобы сжать его в объятиях или хотя бы попытаться ответить на поцелуй, думал лишь о том, как не разрыдаться, потому что это было единственным, что он чувствовал в этот момент. «Это поцелуй мертвеца», — хотелось закричать ему, — «ты разве не видишь?!» Несколько мгновений спустя, Майкрофт медленно выпрямился и посмотрел на него с мрачным выражением, которое, по видимости, должно было имитировать достоинство. — Думаешь, сейчас подходящий момент? — нарушил молчание Грег. Майкрофт покачал головой, но выглядел при этом так, словно ему нанесли два оскорбления сразу. В машине его ждала Антея, запоздало подумал Грег, и это было хреново. Он надеялся, что она была достаточно деликатной, чтобы не поднимать головы от смартфона. Майкрофт никогда ему этого не простит. Грег почувствовал, что его замутило. Он чувствовал себя так, словно против воли выворачивался наизнанку, и что теперь так будет всегда: любое движение воздуха причинит ему боль, но внутри останется лишь пустота, его оболочка. Словно кто-то вынул из его жизни всю радость, но забыл оставить что-то взамен. Что-то, ради чего ему хотелось бы думать о завтра. — Я хочу, чтобы ты был моим, Грег, — вздернув подбородок, произнес Майкрофт, не смотря на него. — Полагаю, это очевидно. Грег просто смотрел на него, заранее зная продолжение, и, вместо пустоты, на него накатила такая злость на него и на себя, такое отчаяние и разочарование, что он растерялся, погребенный под лавиной, казалось бы, забытых давно ощущений. Майкрофт, однако, трактовал его молчание по-своему, как нежелание довольствоваться малым. — Ты знаешь, что для меня это слишком трудное решение, — констатировал он, подразумевая под «этим» что-то еще. — И чтобы принять его, мне многое нужно обдумать. — Думай, — ответил Грег равнодушно. — Тебя никто не торопит. Майкрофт отступил, и он смотрел ему в спину, проклиная себя до белых костяшек пальцев. — Господи, как же тошно, — закрывая глаза основаниями ладоней, простонал Грег, чувствуя, как холод промерзшей травы затекает под ему ребра. Почему сейчас, почему это все происходит с ним? Он никогда не думал, что им действительно представится второй шанс, а если и думал, то полагал, что уж тогда он не сделает прошлых ошибок. Что все будет иначе! Как он мог облажаться снова? Господи, как он мог так облажаться? Он думал, что годы и опыт сделали его другим. Он думал, что вернул себе себя, стал сильным, равнодушным, вспомнил про гордость, в конце концов. Что он доволен той жизнью, что у него есть, его собственной, для него одного. Сегодня утром он полагал, что в нем давно уже нет ничего от прошлого Грега. Он думал, что все забыл. Он думал, что все простил. Как же он ошибался. Он усмехнулся в ладони. Как он мог снова так облажаться, как будто не было последних тринадцати лет? Все, что он смог — попытаться сохранить лицо, на какой в этом толк, если то, что он чувствовал, от себя не скроешь? «Кого ты пытаешься обмануть, Грег», — думал он, — «ты такой же неудачник, каким и был». Он глотнул из бутылки и поморщился, когда обожгло горло. Но это было ничего — все ничего, по сравнению с тем, каким жалким он выглядел перед Майкрофтом сегодня. Неудивительно, что тот пошел на попятную. Наверняка разглядел в его глазах что-то ведомое только ему. Его неубедительный блеф. Отголоски тех прошлых лет. Сложно было винить Майкрофта в том, что тот испугался возвращения прошлого, потому что мысль, что все повторится опять, была самым большим кошмаром для него самого. Так, лежа на холодной земле, он взял с себя слово, что ни за что на свете не допустит, чтобы он воплотился в жизнь.