Хрупкое стекло

Последний декабрьский вечер 488 года на Одине выдался холодным, но бесснежным – словно сама природа не могла определиться, стоит ли ей праздновать наступление нового года, когда старый выдался таким богатым на события. Впрочем, людям это не мешало запускать фейерверки, наряжать елки и звенеть бокалами, как было принято еще в докосмические времена. –Ну, за нашу окончательную победу в Новом Году! – Райнхард вскинул руку с бокалом так картинно, словно мысленно еще был в адмиралтействе, на праздничном собрании, а не дома, в кругу семьи. Аннерозе только на минутку отлучилась проследить, чтобы из духовки не забыли вовремя достать миндальные пирожные. –За победу и за будущее объединение галактики, – согласился Кирхайс, касаясь его бокала своим. В голове у Зигфрида слегка шумело, сказывалось уже выпитое. После сентябрьских событий он отчего-то начал легче пьянеть, словно потерянная кровь до сих пор не восполнилась до конца. Нужно было закусить, так что он потянулся за утиной ножкой. Райнхард негромко выругался, и Кирхайс тут же перевел взгляд с тарелки на друга. Ножка бокала в руке Лоэнграмма переломилась надвое, острый край до крови впился в ладонь совсем рядом со шрамом, оставленным куском стекла почти четыре месяца назад. На мгновение Зигфрид будто перенесся во времени. В тот день перед триумфальной сдачей крепости, когда они повздорили из-за Вестерланда. Кирхайс тогда вышел из каюты друга, хлопнув дверью, а потом вернулся, увидев, что навстречу идет офицер медслужбы. Тревога оказалась сильнее обиды и возмущения. Как выяснилось, Райнхард так разволновался из-за их ссоры, что раздавил в кулаке бокал, не смог сам вынуть стекло из раны и был вынужден вызвать медика. –У тебя снова дрожат руки, – Зигфрид постарался произнести это спокойным тоном, протягивая чистую салфетку. – Сейчас принесу антисептик и пластырь. –Я просто устал разгребать этот ужас, – отмахнулся друг. К своему здоровью он всегда относился без пиетета. А ведь столько раз за последние месяцы жаловался, что голова болит, хотя Кирхайса при этом гнал домой, не позволяя едва восстановившемуся раненому перерабатывать. – Фридрих развел в государстве форменный бардак, прости за термин, Аннерозе, – он быстро спрятал раненую руку под столом, но пятно крови на скатерти ничем прикрыть не успел, да и осколки остались лежать рядом. –Райни, – графиня фон Грюнвальд испуганно прижала ладонь к губам. –Ничего, до вашей свадьбы всё заживёт. Райнхард улыбнулся сестре, но слова не могли стереть страх из взгляда Аннерозе, прикованного к алому разводу на белом льне. Такой же страх, как и тогда, в сентябре, после покушения. Боль только отчетливее воскрешала воспоминания о том проклятом дне. ...Почему, ну почему Кирхайс не хочет понять? Его не было там, и он не знает, каково это – принимать такие решения… Но если бы он и был тогда рядом, то… что? Сказал бы всё, что сказал только что, стал бы уговаривать спасти Вестерланд или все-таки согласился бы, что иногда жертвы необходимы? Холод сдавливает сердце и не даёт полностью вздохнуть, злость и досада заполняют разум. «Я хотел бы их спасти, но разве наши солдаты не заслуживают жизни так же, как и жители этой несчастной планеты? Сколько бы их погибло? Кирхайс, ты же всегда старался беречь солдат. Хель…» – обида на друга становится практически невыносимой, хочется закричать и приказать вернуть Кирхайса немедленно, чтобы рассказать о жутком холоде космической бездны, что поселилась в его душе, но вместо этого он молча сидит на диване и сжимает бокал с вином. Холод сжигает, именно так, хоть это и невозможно, а выжженную пустоту заполняет страх потери чего-то неимоверно важного. У него ведь никогда не было иллюзий насчёт войны и потерь – или всё же были? От этого так нестерпимо слышать упрёки друга? Наверное… Боль в руке возникает внезапно, и кажется, что горячая игла вонзается в самое сердце, но это всего лишь врезаются в ладонь осколки хрупкого стекла от слишком сильно сдавленного бокала. Как зачарованный, он смотрит на собственную кровь, что, смешавшись с остатками вина, капает на белую ткань плаща. Но наваждение довольно быстро проходит, и Райнхард осматривает пострадавшую ладонь. На первый взгляд порезы кажутся неглубокими, он бы сам без труда промыл их и заклеил, но под кожей застряли кусочки стекла, которые нужно вытащить. Лоэнграмм пытается подцепить один из них ногтями, и только сильнее вдавливает в рану. Тут нужен пинцет или что-то в этом роде. Обернув кисть салфеткой, чтобы не капать на ковер, он встаёт и нехотя подходит к комму. На этаже, где расположены апартаменты командующего, всегда есть дежурный врач. Райнхард давно хотел отменить этот пункт регламента, явно введенный дряхлыми пнями-адмиралами, но всегда находились более важные дела, чем старые инструкции, – от которых, как ни странно, тоже бывает толк. Медик появляется буквально через несколько минут, а за ним в гостиную входит Кирхайс, от взволнованного взгляда которого Райнхарду сразу становится спокойно. Друг пришел, значит, ему еще не все равно, значит, несмотря на горькие упреки, они все еще друзья. Убедившись, что ничего совсем уж страшного не произошло, Зигфрид молча наблюдает за тем, как врач обрабатывает и перевязывает руку. От укола обезболивающего Райнхард отказывается – боль, в первое мгновение показавшаяся очень сильной, в действительности, если не пытаться сжимать пальцы, почти не чувствуется, зато даёт ощущение реальности, а не того мерзкого чувства пустоты, в которую он падал совсем недавно. Однажды на Изерлоне он ощутил что-то похожее, когда ополоумевший посланец маркизы Бенемюнде сбросил его в шахту Торхаммера, но тогда ужас длился не больше нескольких секунд, а после Вестерланда, стоит ненадолго остаться в одиночестве, как тут же возникает чувство, что исчезает любая опора. Закончив с повязкой, медик уходит, и Райнхард поворачивается к Кирхайсу. –У вас кровь на плаще, – друг не делает попытки подойти, и Райнхард сам встаёт с дивана. –Да, – расстегивать тугие крючки левой рукой неудобно, но попросить помочь пока не получается, а Кирхайс не предлагает. Застыв в уставной позе, он словно бы продолжает прерванный уходом разговор, отчего Райнхард снова ощущает, как подступает космический холод. Инстинктивно он делает пару шагов к другу. – Почему ты вернулся? Вопрос сам собой срывается с языка, и теперь уже Райнхард замирает в ожидании ответа, боясь услышать про долг, службу и безопасность командующего. Но вместо этого Кирхайс молча рассматривает окровавленные осколки на столе, затем встречается взглядом с Лоэнграммом. –Мне показалось, что с тобой что-то случилось, – синий взгляд всё ещё суров и решителен, но, обращаясь на «ты», Кирхайс показывает намного больше, чем можно выразить словами. – Мне уйти? –Нет, – Райнхард поспешно качает головой, – сядь. Действие заморозки уже полностью прошло, и от взмаха порезанная рука тут же отзывается ноющей болью. Кирхайс устраивается на том же месте, где сидел во время предыдущего разговора, и Райнхард вынужден сесть напротив. –Ты правда хочешь знать, что там было? – сейчас он готов рассказать всё, вернее, почти всё, ибо отвечать за решение должен принявший его, а не тот, кто дал совет. Кирхайс снова опускает взгляд, и Райнхард видит, как напрягаются желваки на его скулах, но это длится всего мгновение. –Нет, – друг поднимает голову, – во всяком случае, не теперь. Наверное, он прав, отказываясь слушать оправдания, ведь по-другому сейчас не получится, а они оба явно этого не хотят. Это не прощение и не благовидный предлог всё забыть – Кирхайс наверняка вернётся к этому разговору, но только тогда, когда оба будут способны не только говорить, но и слушать, а пока достаточно и того, что он готов оставаться рядом и по-прежнему быть опорой, благодаря которой можно жить дальше. И на следующий день Кирхайс в очередной раз доказал свою преданность, когда Ансбах пытался убить Лоэнграмма. Райнхард всегда будет помнить это – нацеленный в лицо тяжелый бластер, который спустя мгновение загораживает спина Оберштайна, и одновременно с этим Зигфрид резко толкает кресло, а потом, уже с пола, раненый осколками колонны, стреляет с невероятной меткостью. Лазер прицельно прошивает сперва колено подонка, а затем руку, из кольца на которой вылетает убийственный луч, чудом не поразивший никого из адмиралов. Только после этого Кирхайс потерял сознание, чем жутко испугал Райнхарда, немедленно предположившего худшее. Триумф был испорчен, и пришлось лично рассказывать сестре о том, что случилось с Зигфридом, а это показалось в сотни раз страшнее, чем само покушение. Но операция прошла удачно, и Кирхайсу понадобилось даже меньше времени на восстановление, чем Оберштайну, которого тоже задело осколками. И вот теперь они все вместе встречают Новый Год, а спустя всего несколько дней Аннерозе наконец-то станет женой Кирхайса. Отчего же снова кажется, будто поблизости край пропасти, и почему так дрожат руки? –Пообещай мне, что все-таки сходишь к врачу, – Зигфрид словно читает его мысли. – Усталость усталостью, но нужно удостовериться, что с тобой правда все в порядке. Может быть, тогда стекло задело нерв или что-то в этом роде. –Хорошо, постараюсь выкроить время, – нарочито легким тоном отвечает Райнхард, прижимая пальцами к ладони край пластыря. – Как-нибудь после праздников. Он переводит взгляд на стрелки часов, почти приблизившиеся к полуночи. Скатерть на столе уже заменили, у тарелки стоит новый бокал, полный шампанского. Неловко взяв его левой рукой, Райнхард касается кромки бокала Кирхайса, затем Аннерозе. –С Новым годом, – тепло поздравляет он свою маленькую семью.