The Miracle

Пространство заполнено светом. Прозрачным, ровным, бесконечным сиянием. В нем нет больше ничего. Ни границ, ни каких-то ориентиров, ни измерений. Посреди света осознаёт себя чистый разум. Бестелесный дух, который не знает о себе ничего. Равно как и о том, что его окружает. Он просто парит среди ничто, среди нигде, и все, что он понимает — что он есть. Так проходит вечность — потому что времени в этом сияющем месте тоже еще нет. А потом он вспоминает свое имя. Кроули. Его зовут Кроули. И когда-то, вечность назад, он погиб на глазах у демонов Ада. Ровно в это же мгновение время запускает свой ход. И ровно в это же мгновение он понимает, что он здесь не один. Кто-то второй, такой же неосязаемый и бесплотный, с ним рядом. И они с этим кем-то обнимают друг друга. Как странно: нет тела, нет ни рук, ни плеч… а объятия есть. Кроули просто знает, что они есть — и от этого бесконечно радостно, приятно и правильно. Кроули смеется, как беззаботное дитя, неслышимым смехом. Ему хорошо здесь. В этой сияющей бесконечности, с этим вторым духом, имя которому… Азирафель. «Кроули…» Это не голос, который могло бы подать живое существо. Это просто слово, вспыхнувшее в сознании, но сотворенное не им. Это робкий и нерешительный зов, попытка коснуться чужого разума, звучащая так, будто ее автор сам не уверен, что имеет такую возможность. Имеет такое право. «Азирафель… Ты вернулся». «Кроули!..» На сей раз имя — как отчаянный всхлип. Как стон горечи и ужаса. Он пронзает все бестелесное существо обоих, переворачивает мир, что мгновением раньше существовал только как вместилище бесконечного блага. Кроули обнимает Азирафеля крепче. И понимает, что радость никуда не исчезла. Просто к ней вдобавок появилась вторая точка, второй полюс мироздания: скорбь. И теперь неизмеримое пространство становится измеримым, описуемым. В нем появляются верх и низ, свет и тень, тепло и холод. «О Господи… Что же я натворил…» «Тише, тише, ангел. Ты ни в чем не виноват. Это ведь был не ты. Это был демон в твоем обличье» «Но я и был этим демоном! И я виноват. Я все помню. Помню эту ненависть. Я знаю, почему говорил тебе все то… что говорил. Я хотел тебя унизить, растоптать, смешать с грязью твои чувства. Я собрался убить тебя, Кроули». «Ты собрался, а я тебя убил. Дважды. Кажется, мы квиты, не находишь?» «Нет. Нет, нет. Я никогда не расквитаюсь за то, что делал. Я убивал людей. Я находил в этом удовольствие. Мне нет прощения». Скорбь и холод расползаются, растекаются вокруг, застилают мраком благодатный свет. С этим нужно что-то сделать. Нужна помощь, но помощи ждать неоткуда. Здесь только Азирафель в его ужасе и горе… и сам Кроули. «Я прощаю тебя». Только сейчас Кроули понимает, что ощущал Азирафель — еще тогда, две вечности назад, на краю Армагеддона, — когда сказал ему те же самые слова. Слова, которые Кроули по тогдашнему своему недомыслию принял за высокомерие, за отповедь и отказ. Только сейчас становится ясно, каким одиноким чувствовал себя ангел, будучи покинут всеми, кому служил и в кого верил. Какая нужна была немыслимая смелость, чтобы пойти одному против всех. Чтобы взять на себя эту ответственность, чтобы в одиночку принять решение от имени всех Небес. И простить того, кто лишен надежды на прощение. Отринут и проклят от начала земных веков. Если есть незримые, бестелесные объятия — то должен быть и такой же поцелуй. И два сознания льнут друг к другу, сплетаются, деля ласку и боль, и горечь вины, что оба сполна несут на плечах. И любовь, которая всегда превыше искупления. И пространство вокруг них снова светлеет. Все ярче и ярче… вот уже света становится больше, чем было в самом начале. А главное, он становится другим. Живым и теплым. У него появляется источник. А у источника появляется голос. —Дети мои. Вы прошли долгий путь… Если бы у Кроули сейчас был взгляд, он бы испуганно метнулся вверх, откуда слышатся слова. А так — остаётся только замереть, затихнуть в благоговейном восторге и страхе, по-прежнему держа своего ангела в объятиях у неощутимого, но горячего сердца. «Господи… Да святится имя Твое», — Кроули был бы уверен, что это они с Азирафелем подумали вдвоем. Если бы не знал, что никогда, никогда не осмелится обратиться напрямую к Всевышней. Но и Всевышняя не должна говорить с ним! Она не говорит ни с кем, но с ним — уж точно не должна! И уж совершенно точно не должна обращаться к ним обоим «дети», так, будто… — Он ещё не закончен. Но вы изменились. Кроули… — он чувствует, будто теплый луч касается его, бережно и легко. — Ты больше не демон. Всплеск радости затопляет все существо. И радости не только собственной. В очередном «Кроули!..», как и в порывистом движении чужого духа навстречу, он ощущает такое сумасшедшее ликование, что от него становится почти больно. Он не достоин, не заслуживает, чтобы за него радовались так. Даже если сама Всемогущая считает его достойным того, чтобы вернуться на Небеса. Но набирается смелости и касается своей мыслью источника неземного сияния. «О Всемогущая… Значит ли это, что я… прощен?» — Ты никогда не был наказан, — отвечает бесстрастный голос. — Это был всего лишь путь. Единственный путь, на котором ты мог встретить своего ангела. Удивить его. Стать ему близким. Пройти все это вместе с ним, совершить вместе с ним то, что вы совершили. Разве ты считаешь подобное за кару? Каким бы ни был свободным сейчас разум Кроули — все это укладывается в нем с трудом. Медленно, по капле. Шесть с лишним тысяч лет, в течение которых он считал себя отверженным… такое не проходит бесследно. Не исчезает в одно мгновение. Но благодарность рвется из самого существа раньше, чем удается осмыслить все услышанное. «Нет. Не считаю. Просто я думал… Наверное, я слишком много думал. Все было слишком сложно. Извини. И спасибо… о Всемогущая». — А ты, Азирафель, больше не ангел. Радость сменяется смертельным ужасом в одно мгновение. И дух, раньше бывший демоном, словно змеиными кольцами свивается вокруг своего возлюбленного. «Нет! Умоляю, что угодно, только не это! Лучше отправь меня обратно, лучше я паду десять раз, чем он снова…» — Никто из вас больше не падет, — перекрывает суматоху торжественный глас. — Вы теперь — другие. Не ангелы, не демоны. Для таких существ ещё нет обозначения в человеческой речи, которой вы пользуетесь. Ни Рай с архангелами, ни Ад с темными герцогами больше не смогут подчинить вас. Они вообще забудут о вас. Если вы захотите. «Но… но так не бывает! — раздается в пространстве мысль Азирафеля, взволнованная и тревожная, страшащаяся собственного кощунства. — Каждый из нас служил своей стороне. Много лет. А теперь Ты говоришь, что мы никому ничего не должны? Что нас просто… отпускают?» — Сын мой, если тебя пугает это… то ты совершенно прав, — в безмятежном доселе голосе Всевышней явственно слышится улыбка. Но сразу же за этим он серьезнеет. — Вы другие. И на ваши плечи ложится самое тяжкое бремя. Бремя свободы. «Что плохого в свободе?» — мысль рождается в сознании Кроули и самопроизвольно отправляется в полет: не то дерзким возражением, не то отчаянной непонимающей просьбой о помощи. — Я не сказала, что будет плохо. Я сказала — будет тяжело. Отныне вы сами — единственные судьи себе и своим поступкам. Касаются ли они только вас или кого-то ещё. Больше нет ничего истинного и ложного. Никого, кто решил бы за вас, на кого можно было бы уповать и равняться. И это значит… «О, всеблагая Мати… — мысль Азирафеля, повторяющая догадку, сочится горечью, и Кроули ласково, утешающе касается его, — Ты оставляешь нас?» — Я никогда не оставляла и не оставлю никого. Все творения, малые и большие, несут в себе Мою часть. Все, что творится — суть Я. И если кто-то способен постичь подобное — то это вы. Вы видели мир со всех сторон. Вы оба знаете грех и святость. Знаете, что такое надежда и обречённость, гордость и вина. Знаете, что ненависть — не противоположность любви, а лишь ее изнанка, оборотная сторона. Есть лишь единственное настоящее преступление против Меня: равнодушие. То, что заставляет опустить руки, плыть по течению, перестать желать, бороться, творить. Кто избежит этого — тот со Мной. Вы — те, кому выпала судьба учить этому человечество. Вести его к новым горизонтам, не описанным ни в одном Завете. Показать им божественное на Земле. Показать новый виток развития мира. Новую веру. Новую надежду. Новую любовь. «Но как?..» — Кроули беззвучно стонет. Все это звучит так… монументально. Кажется, Она путает их с кем-то. С какими-то легендарными учителями, пророками, святыми. А ведь они — всего лишь глупый демон и неправильный ангел, они не хотели ничего великого. Просто хотели сохранить свой мир. Для себя, не для божественного промысла… И как теперь быть с этим, с позволения сказать, поручением? — Так, как будет угодно вам. Как подскажет сердце. Вы есть на свете — и этого уже более чем достаточно. Слушайте себя и друг друга. Слушайте любовь. Любовь не умеет лгать. Повисает тишина, не нарушаемая ни одной мыслью вовне. Но Кроули кажется, что он слышит неясные и неразличимые покуда звуки музыки. Пространство вокруг обретает гармонию. «Я прошу меня простить… — деликатно начинает вдруг Азирафель, — но мне представляется, что, эм-м, все вышеописанное будет довольно сложно проделать, если… ну, понимаешь ли… если мы не сможем быть среди людей так, как раньше. Словом, о Всемогущая… учитывая твой замысел… не слишком ли затруднит Тебя сотворить для нас новые материальные тела, подобные человеческим?» Кроули восхищён и испуган одновременно. Вот так вот взять и попросить о том, с чем сам он мысленно уже успел проститься — о возможности жить обычной земной жизнью, наслаждаться миром, который они знали и любили… — И это тоже в ваших руках. Разве не вы сейчас создали здесь день и ночь, отделили твердь земную от тверди небесной?.. Неужели вы не справитесь с таким несложным творением, как телесная оболочка для духа?.. Что, вот так просто?.. Кроули мысленно хмыкает. Что ж, если это решенный вопрос, то к нему можно вернуться чуть позже… а сейчас раз такое дело, то невозможно не спросить еще об одном. Не каждый день удается поговорить напрямую с Богом. Учитывая все, что Она сказала… возможно, это вообще последний в мире шанс. «Господи, ответь мне ещё на один вопрос. Ты говоришь, что мы прошли через грех и святость… но ведь каждый падший ангел знал их. Знал божественную любовь и дьявольскую ненависть. Значит ли это, что все они… все, кто был уничтожен святой водой… попали сюда же? Стали такими, как мы?» И Всевышняя снова незримо улыбается в ответ: — Кто знает, сын мой. Кто знает. «Но ведь есть другие такие же существа, как мы? Не ангелы и не демоны… Они на Земле? Мы встретимся с ними? Это возможно?» — Всё возможно, Кроули, — лучи нездешнего света касаются поочередно обоих. Голос продолжает улыбаться. — Возможно абсолютно всё. Яркая вспышка напоследок. И два сознания вновь остаются наедине в их персональной бесконечности. — Спасибо, Мать, — слышится в пустоте торжественный и печальный полушепот. И Кроули не сразу понимает, что это не просто мысль — а голос, настоящий живой голос его возлюбленного. «Как ты это сделал, ангел?» Ангел. Он будет называть его так, как раньше. Пускай это и неправда… но разве Всевышняя не дала понять, что их правда теперь творится ими самими?.. — Сделал что?.. О Господи… — Кроули почти видит, как Азирафель всплескивает руками, в изумлении оглядывает все вокруг, несмело касается своих внезапно отверзшихся уст. Да нет. Не почти. Он и вправду видит все это. Не просто осознает, а видит глазами… и ими же встречается со взглядом ангела, в котором к удивлению в одночасье присоединяется восхищение. — Кроули… как я рад, что тебе оставили эти золотые глаза. Они очень красивые, ты знаешь?.. — Никогда не задумывался над этим, — Кроули привычно фыркает, но чувствует прилив упоительной нежности. И улыбается — уже по-настоящему, своими непривычными к улыбкам искривленными губами. — Я успел подумать, что ты, возможно, теперь будешь выглядеть по-другому. И это ничего, я бы любил тебя всяким… но я рад, что ничего не изменилось. Я привык видеть тебя именно таким, и хвала Всевышней, что… — Ангел… — вдруг перебивает Кроули, осененный догадкой. И подносит к губам палец — вот как, теперь у него есть и руки! — прося о секунде тишины на размышление. — А тебе не кажется, что я выгляжу сейчас именно так только потому… что ты захотел этого? Ведь сам он тоже не желает ничего менять. Он полюбил Стража Восточных Врат таким, каким впервые увидел его в те древние времена — и века, проходившие мимо, лишь добавляли штрихи к этому портрету, ничего не правя по существу. Всемогущая могла бы воссоздать их заново кем угодно. Но оставила это право за ними… и раз уж каждый из них думает сперва не о себе, а о другом… — Значит, и я тоже… — после долгой паузы бормочет Азирафель, тараща на Кроули невозможные глазища. Касается пальцами своих волос — этих встрепанных мягких кудрей, в которые Кроули шестьдесят веков мечтал уткнуться лицом. И медленно, несмело расплывается в одной из своих самых лучистых улыбок. Способных затмить даже свет божественной благодати — буде ему вздумалось бы вновь явиться над ними. — Да. И ты тоже. Такой, как был. Зачем изобретать идеал, если… Всевышняя, — он так и не смог выговорить «Мать», — в свое время отлично справилась сама? — Кроули!.. — Азирафель смеётся смущённо, с шутливым укором. Непонятно, что тому причиной: мимолётный ли комплимент, или дерзновенные — особенно для того, кто только что представал пред лицом Господа! — речи. Но Кроули точно знает, что этот смех он готов слушать бесконечно. И если надо, будет храбриться, паясничать, попадать впросак и повторять все это снова и снова. Только бы не наскучить ангелу. Не переставать его удивлять. — Знаешь, я подумал… — снова раздается голос Азирафеля, — ведь раньше ты ничего не мог сделать с этими глазами. Приходилось прятать их, чтобы не пугать людей. И если нам теперь жить на Земле… давай будет так, чтобы ты мог делать их похожими на человеческие? Чтобы не нужно было носить темные очки, когда это неудобно. — Давай, — усмехается Кроули, и смаргивает. Азирафель в восторге бросается ему на шею. — Работает! — Ещё бы, — Кроули склоняет голову и прислоняется лбом к тёплому лбу своего ангела. — Это ведь сделал ты. — Только чур ты не всегда будешь ходить так! Мне нравятся твои глаза. И змеиная форма вообще. Хочу, чтобы ты все ещё мог превращаться в змею. — Тогда чур ты — в птицу. В белого лебедя. Чтобы встречал меня дома в таком виде, распахнув крылья… — у Азирафеля вытягивается лицо, и Кроули прыскает со смеху. — Шучу. Шучу, ангел, расслабься. — Кроули! — снова эта трогательная несердитая укоризна. Кроули вытягивает шею и целует Азирафеля в нахмуренную переносицу. А потом в скулу. А потом в висок. И в уголок глаза, в каждый лучик разбегающихся от него смешливых морщинок. И в губы, конечно. В улыбающиеся губы, такие мягкие и нежные… созданные — теперь уже вот точно иначе не скажешь, — специально для него. Для Кроули — в свою очередь, единственного на свете демона, созданного по заказу ангела. А реальность сгущается вокруг них, обретает форму. Сперва белый свет постепенно преображается в белые облака. Потом над ними проступает голубое небо, а выше и дальше — иссиня-черный бездонный купол, исполненный звёзд. Двое во Вселенной не видят этого, занятые друг другом. Продолжают творить друг друга — бездумно и беспечно. Запускают биение сердца и ток крови по венам — только чтобы коснуться губами пульса на запястье. Заново воссоздают дыхание — только для того, чтобы согреть им чувствительную шею, заставить мурашки пробежать по телу, вновь наделенному человеческими реакциями. И слезы радости и облегчения появляются только для того, чтобы можно было сцеловать их со скул; и переплетение рук и ног, такое тесное сближение тел заставляет желать еще большей близости. И как-то само собой выходит, что облачная ткань сплетается во вполне обыкновенные белые простыни, в постель в маленькой спальне над главным залом книжного магазинчика — где двое продолжают познавать друг друга восхитительнейшим из способов, изобретенных смертными. Праздновать друг друга. И жизнь. И начало новой эры. *** Позже они выяснят, что магазин не просто вернулся в собственность ангела — а, по всем документам, вообще никогда не был продан. И так и не смогут понять, кто из двоих них сделал это… или же это был прощальный подарок Всевышней. Позже им будет очень хотеться узнать, не вернулись ли на круги своя также и судьбы всех, кто пострадал по вине демона Азирафеля. Но никто из них так и не осмелится навести справки о семье Амры бинд Хашим или других. Позже они потратят немало времени на исследование границ возможностей своей новой силы. И первым делом выяснят, что ни ангельские, ни демонические чудеса им больше не доступны. За исключением всего, что связано с ними самими — их тела по-прежнему не болеют, не стареют, не нуждаются в пище и сне, — они не могут делать ничего напрямую с окружающим миром. Ни перемещать и превращать предметы, ни благословлять или проклинать людей. Кроули будет подтрунивать над ангелом, что тот-де спустил весь лимит божественной благодати на сотворение демона… но оба будут понимать, что смысл их существования теперь в другом. Быть ближе к человечеству. Использовать те же силы, при помощи которых издавна удавалось влиять на мир хрупким смертным. Волю, решимость, самоотверженность, доброту. Способность вдохновлять и творить. Настоящие чудеса этого мира. Сверхъестественные влияния в таком деле могли бы только помешать — и оба смиренно примут невозможность мановением руки разогреть чайник или оплатить счет в ресторане. Им даже придется зарабатывать себе на жизнь… но это уже совсем другая, отдельная история. Позже они не раз зададутся дерзким вопросом: было ли все это подстроено специально для них? Грехопадение Люцифера и его свиты, изгнание людей из Эдема, Армагеддон, который они сорвали — возможно ли, чтобы именно в этом была суть Непостижимого плана? В том, чтобы двое на Земле, пройдя все испытания, узнали что-то, что станет ключом к новому мирозданию?.. Что ж. У них впереди будет много времени, чтобы осознать и принять по мере своего разумения единственный ответ, который они получили свыше. «Возможно абсолютно все».