Будьте же добры, милорд

Витавшие в воздухе снежинки аккуратно оседали на одежде, и Алукард дёрнул плечами, сгоняя с себя белые пушинки. Солнце клонилось к горизонту, но, если судить по внутренним часам, на удивление не сбившимся от переездов по огромной территории Монийской Империи, день ещё длился, и до конца его было не так уж и мало; в любом случае, нужно торопиться. Лежавший на этом девственно чистом полотне монстр постепенно истекал кровью, марая прекрасную картину зимы. Омерзительно, воистину омерзительно: всю округу пронизало смрадом Безденного выродка, и охотник натягивает на нос лицевой платок, одновременно спасаясь от холода и пытаясь хоть как-то притупить своё обоняние. Демон действительно мёртв и, берясь за клинок, мечник подсчитывает лучший угол для отсечения чужой головы. Сапогом корректируя положение ещё мягкого и тёплого тела, он, уже напоследок, прикидывается лезвием, наконец, одним точным движением отсекает подтверждающий выполненное задание трофей. Поморщившись, Алукард оттаскивает голову за косматые волосы к смирно стоявшей лошади и оставляет её у копыт; вынимает с седельной сумки ёмкость и, вернувшись обратно, обильно обливает содержимым почившую тушу. Спички ещё не отсырели и, чиркая о грань коробка, фосфор одарил мужчину своей яркой искристой вспышкой. Ветер был крайне слаб; охотник в последний раз оглядывает пустую поляну, в центре которой возлежал этот тошнотворный труп. Огонь не должен будет достать до деревьев, и на это Алукард крайне надеется. Кинув спичку в масло, он почтенно снимает с головы шляпу, едва кланяясь — провожает в последний путь. Может, этот демон найдёт упокоение после смерти. — Umbasa.

***

Определённо, на носу Рождество — из пекарен пахло выпечкой, а на центральной площади возвышалась ёлка, сполна украшенная. На ней не были зажжены свечи, ведь, всё же, ещё не само Рождество, но зато улицы были облиты фонарным светом, из каждого дома выглядывал собственный лучик. Предпраздничный уют развеивался, стоит только почувствовать на спине чужой взгляд, и не один; казалось, словно все, буквально все смотрели именно на него, на Алукарда, и это сполна изъедало зыбью волнительных мурашек, прокатывающихся по телу, как при лихорадке, что мечник захотел пустить коня на галоп, пронестись вдоль этих бульваров, быстрее к заказчику, дабы остановить данную пытку. Успокаивая самого себя, он треплет светлую гриву. Соловей — его единственный друг в этой ситуации. Так что, как охранники сопровождали Миррского маньяка, так и охотник был под конвоем обычных людей, даже не подозревающих о том, с кем их сравнивают. Этот маньяк избежал казни и до сих пор никто не может его найти. Возможно, когда-нибудь так же получится и у Алукарда. Можно ли назвать такое свободой? Ведь его будут искать. Куда же делся господин? Вы не знаете, куда держал он путь? Всё-таки, его убили демоны? Он залёг на дно? «Герой Монийской Империи пропал, … смотрите больше информации на стр. №4 Не пропустите шокирующие подробности личной жизни герцога Ланселота. Кроссворд на стр. №7» Выпуская пар изо рта, мужчина опускает треуголку ниже, пряча глаза. Хотелось бы выпорхнуть из улочек безликой птицей. И обязательно так, чтобы никто не увидел и больше не смог выйти на его след. Холодает. Охотник дёргается от пробежавших мурашек и, придерживая узду одной рукой, другой же пытается растереть заледеневшее плечо. Такие моменты кажутся крайне обыденными, как и он сам — чувствуется от самого себя не надуманное людом всемогущество, а, совсем наоборот, этакая слабость, присущая только человеческому роду. Простые вещи заставляют ощутить себя таким же, как и все остальные. Прятаться от зноя в реке, одновременно с этим отгоняя от себя слепней; промёрзши, согреваться дешёвым кофе или чаем, сидя в таверне, слушая столь голосистых бардов. Оглядываясь на снующих жителей, мечник видит не более, чем тёмные угрожающие тени. И всё равно, как же окружение его пугает. Бесполезная философия — лучший коротальщик времени, думает Алукард, ибо, спустя пару проскользнувших мимо сознания мыслей, он достигает цель своего пути. Ворота во двор были приглашающе открыты и, слезая с седла, охотник, поведя лошадь за собой на узде, прошёл ко входу в дом. Восторженные глаза напротив вызывали такой же отклик, чувственно-радостный и мягкий. Их обладатель, слишком сильно хлопнув дверью, заскочил в дом, и Алукарду были слышны громкие голоса внутри здания. Медленно планирующие по низко свистящему ветру снежинки в симфонии с тонким скрипом ставней убаюкивали, отчего глаза предательски закрывались, а тело кренилось. Охотник крепче сжал уздцы, прижался спиной в гармоничную выпуклость лошадиного бока, подпирающего его спину, и принялся ждать. Благодаря морозу, процессы разложения замедлились, и от отрубленной головы не несло чем-то отвратительным. Если она не понадобится здешним, то придётся сжечь и её: не казалось, что в ней есть что-то пригодное для народного врачевания, да и алхимик тут вряд ли присутствует. Хотя поселение большое и из ряда тех, что обычно усеивают Монийскую Империю, точно выделяется складностью и чуть ли не музыкальной ритмикой, из-за которой город не был похож на груду зданий, трещин-проулков между ними и небольших округлых площадей, схожих только с различными отделами кишечника и по форме, и по предназначению. С сиплым звуком половиц на пороге появился освещённый силуэт в инвалидной коляске. Насколько позволяло подплывающее зрение, было видно общий вид сидящего: у него отсутствовала левая ступня, а правая ладонь лишена нескольких пальцев, лицо же было покрыто глубокими бороздами. Видимо, это настоящий заказчик? Жертва демона, встреченного в лесу; все раны указывали на это. Возможно, монстр вцепился в ногу, а нынешний урод пытался от него отбиться? Швы были свежими, значит, трагедия действительно была недавно. Мечник открепляет от седельных сумок сетку с трофеем и вытягивает её перед собой, показывая нахмуренному и выглядящему довольно сурово мужчине. Постепенно, лицо того человека, изошедшее от судороги отвращения, прояснилось и воссияло; он жестом поманил к себе, и коляска отъехала с входа: — Входите, господин Алукард. Обсудим оплату. — Что мне делать с лошадью? — Алукард обратно прикрепил к коню отсечённую голову, после погладив своего, определённо, лучшего друга по шелковистому храпу. — НИКОЛАС! — громкий восклик оглушающе разразился, мигом бодря. — Отведи лошадь в конюшни! Сейчас же! Николаса стало жаль. Тут же из дверей выскочил юноша в домашних одеждах, валенках и ушанке. Он, застыв, во все глаза уставился на охотника, после, помотав головой, растерев глаза покрасневшими кулаками, отошёл от уже повторного ступора, кротко и с заиканием здороваясь. Одной дрожащей рукой подросток взял лошадь за уздцы, другой подпёр её в бедро, отворачивая от хозяина; снова глядит на мечника. — Не бойся, он не укусит, — Алукард ободряюще улыбается и входит в здание, щурясь от света. Внутри было… По-домашнему. Тёплый и в тонах, и в настроении интерьер был как выглянувшее среди туч солнце; хоть у большинства людей, что были одного сословия с мечником, такая обстановка могла вызвать неприязнь или брюзжание, он заставлял собой любоваться, отчего мужчина заозирался по сторонам. Намекающе кашлянувший заказчик смотрел исподлобья, но далеко не осуждающе. — Так вот об оплате, — он взял в руки поданный пухлой женщиной мешочек, небольшой, но звонко звякающий. — Прошлый охотник обманул нас, взяв оплату вперёд и сбежавши при этом. Мы не смогли за такие короткие сроки набрать сумму, которая была в заявлении. Конечно, завтра мы можем поспрашивать у других жителей, возможно, они… — Это — последние деньги, что у Вас есть, мистер…? — невежа, невежа, невежа. Невоспитанный Алукард, перебивающий людей. Как некрасиво! — Малико. Меня зовут Малико, — он почтительно склоняет голову, представляясь. Указательный палец гулял по кожаной кромке мошны. — И да, Вы правы. Эти деньги последние, но Вы не беспокойтесь. Нам важнее отблагодарить Вас за вашу работу, господин Алукард. — Я не возьму этих денег, — сердце ёкнуло, пропуская удар. Он не может взять у этих людей последнее. Всё-таки, эта работа не ради денег, с родительского счёта он мог бы не так уж и застенчиво жить, никогда не работая. Шматки кожи на чужом лице удивлённо натянулись, а рот раскрылся, не способный связать и слова для возражения. — Мне не важна оплата, мистер Малико. Озвучка причин — чрезмерный пафос, из-за чего фраза остаётся какой-то оборванной. Возгружать вокруг себя ещё большее геройство — отвратительное деяние. Лучше промолчать. — Н-но… Может, Вы хотя бы останетесь на ночь? Сегодня на ужин фаршированный поросёнок. Прошу Вас. Эта благодарность необходима для меня. Вернувшийся в дом Николас принёс с собой уличные языки стужи и окатившее, словно с ушата, благоговение. Небольшая семья пылала подобным чувством, но самым ярким коленопреклонением исходил ещё совсем зелёный юнец, искренний и наивный. Эти люди добры, они действительно не желают зла, совсем наоборот. Однако давление этих, однозначно, альтруистичных побуждений оседало и вжимало в пол, как земля, что, возвращающаяся на место после выкапывания, покрывала собой свежий, ещё чистый, не проеденный червями, ещё не процарапанный внезапно вышедшим из-под влияния сладкой летаргии покойником. Как можно посметь отказать? Ведь они так милы. Ведь, не согласись, охотника пожрёт паразитически совесть. — Как я могу отказать Вам? — Алукард едва ли улыбается, подхватывая атмосферу. Давно в его груди не зияла дыра. Господи, как же горько. Постепенно, накал сходил. Были сняты верхние одежды, не была покрыта голова соответствующим убором, мужчина был принят в «обеденный» круг как свой, даже более ласково и нежно, чем остальные члены семейства. Хозяйка дома была учтива и очаровательно неловка, Малико с плохо скрываемым превосходством расспрашивал о покорённом демоне. «Как он выглядел перед смертью?» «Было ли раскаяние в его глазах?» «Кончина настигла его в муках? Страдало ли чудовище?» Мстительность. Какая глупая черта, присущая людям и прочим гуманоидам. О, эти туманы, грёзы, в которых витают не спелые красавицы, не мечты о превосходном и высоком, а праведное отмщение, божья кара, расправа своими руками за произошедшее. Хотя, что уж тут брюзжать, ведь Алукард сам переживал подобное. «Они поплатятся за моих родителей!» «Ни одно чудовище не ускользнёт мимо моего клинка!» «Да будет очищено имя моего рода!» «Их постигнет та же участь. Они будут молить меня о пощаде, о смерти, о чём угодно, но именно меня, они будут каяться, вечно гореть в аду.» «Моё обещание вам, матушка, батюшка. Я стану святым мечом, очищающим эти бренные земли…» Можно ли заявить, что вереница трупов, оставляемая вслед за Алукардом, приносила успокоение? Нет, определённо. С каждым падающим ниц телом, с каждой отсечённой головой, с лицезрением демонических созданий в цирках, на экспозициях, в лабораториях, на месте сердца разрасталась не меньшая бездна, из которой все подобные выродки и вылезли. Эта кровоточащая рана забыла, что отличает людей от зверей, почему так важно не быть отданным в лапы зависимости. Ведь убийства уже стали аддикцией. — Господин Ви-… — Прошу, зови меня по имени. Фамилии слишком официальны. — О, — Николас смущённо опускает взгляд в свою опустевшую тарелку. — Извините. Можно вас кое-что спросить? — Почему бы и нет? После хорошей трапезы-то, — мечник подбирается на стуле, пододвигает ближе к столу, всецело обращаясь к собеседнику. Юноша заметно оживился согласием и в глазах замерцали искры. Плавный свет свечей вновь наводил сонную тоску, вес в желудке, послевкусие пищи во рту также впутывали в паутину забытья. А завтра вновь в дорогу… — Я-я хочу быть как вы! — выпаливает мальчишка. — И я хочу узнать, как вы стали таким! Таким сильным! Я хочу, как вы, защищать Земли Рассвета от Бездны! Неизвестно, насколько было видно окружающим дёргающееся веко путника, насколько было ужасно перекосившееся в гримасе лицо. Неизвестно, когда несносного недоросля одёрнула мать, неизвестно, сколько Алукард промолчал, прежде дал ответ. Рокот злости жал накрепко челюсти, а на щеках заиграли желваки. Правая рука изошла судорогами и её пришлось сжать левой, дабы утихомирить начавшиеся пересодрогания. — Не стоит, мальчик. Почему ты не хочешь быть близ своей семьи? — надо нагрузить его, а после — уйти. — Ведь посмотри на свою маму, на брата, на отца. Как они будут без тебя, Николас? Ты молод и полон сил, у тебя такая прекрасная мечта! — почему, почему этот вечер такой? — Скажи мне, мальчик, ты хочешь умереть? Ошарашенный, юноша довольно долго подбирает слова. — Ради родины я на всё готов! — Ты ведь сомневаешься. Хватит смертей. — Родине ты будешь нужнее живым, чём почившим в братской могиле. Взяв ключи со стола, он благодарно кивает хозяйке дома и уходит в зал, а после поднимается по лестнице. Медленно, выверено, спокойно. Касается голыми пальцами гладких лакированных перил, ощупывает стены, не видя перед собой абсолютно ничего стоящего. Находит выделенную для гостей спальню, в этот вечер только его собственную. В воздухе витает пыль, возможно, в углах забились паучки. Он запирает за собой дверь. Простите. Стоящая близ тумба разлетается от силы удара и твёрдости пола под ней. Трещит разбитое стекло масляной лампы, рассыпаясь по полу, глухой грохот застилает собой любые другие звуки. Не осталось ничего, кроме этой всепоглощающей злости на мир. Господи. Простите.