Давай смотреть на звёзды?

— Посмотрим сегодня на звёзды? Тамаки крайне взволнованно скользит большим пальцем по экрану мобильного телефона, ожидая ответ от человека, который порождал в душе невиданные ранее цветы. Волшебные, задорно искрящиеся и переливающиеся разноцветными огнями. Иголки зелёной ели, за которой парень прятался, неприятно впивались в кожу ног и ладоней, некоторые царапали щеку и чувствительные ушки. Но ему сейчас было всё равно на это. Сообщения всё не было, а минуты шли друг за дружкой, секунды бежали наперегонки, время сквозь пальцы подобно песку исчезало. Но ничего не происходило. От переживаний даже болью скрутило живот, из-за чего пришлось согнуться и осесть на прохладный пол в квартире. Игрушки на ёлке тихо зазвенели, встревоженные и одновременно радостные. В мраке и темноте гирлянда мягко и тепло сменяла свои краски от обжигающего красного к ледяному синему. Лимонный жёлтый вызывал кислый привкус во рту, а ядрёный зелёный напоминал Мидорию. Ойкнув, Амаджики ведёт затёкшим плечом и случайно цепляется за игрушечного маленького ирбиса, который тут же покидает своё колючее место и падает ему в ноги. В помещении становится невероятно ярко, все огоньки разом засветились, превращая одинокую слезинку на бледном лице в своеобразную радугу. Герой хлюпает носом и обтирает щёки рукавами синего свитера. Киришима ведь не обязан, у Киришимы ведь и своих дел полно, и друзей тоже много, он просто занят, ничего страшного в этом нет. Читая себе это словно мантру, Тамаки закусывает нижнюю губу и вжимается спиной в холодную стену. Поднимает маленького ирбиса и поглаживает мягко его мордочку, затем аккуратно возвращая на веточку. Ёлка пахнет вкусно и свежо, мысли подкидывают воспоминание о том, как он пробовал зелёные иголки на вкус. От этого во рту становится сухо и приходится языком привычно поскользить по искусанным губам. Хотел ли он когда-нибудь влюбиться? Наверное, да. Хотел ли влюбиться в своего ученика? Наверное, нет. В ушах то и дело звучит весёлое и радостное «Тамаки-семпай», заставляя белоснежные щёки покрываться ярким алым румянцем от жара и смущения. Никто никогда не называл его семпаем, а Киришима делал это так, будто Амаджики и правда может чему-то научить такого прекрасного солнечного героя. Но юноша знал, что это не так. Разве можно чему-то научить, если ничего не умеешь... Эйджиро кричал о том какой у него прекрасный наставник, расхвалял причуду и с искренним интересом каждый раз наблюдал. В его алых глазах сверкали восторг и восхищение, что опять-таки приводило к смущению и желанию слиться со стеной, совсем, как Мирио. Но он так не умел, потому лишь горбился сильнее обычного и прятал блестящие глаза и румяные щёки за чёрной чёлкой. Телефон громко оповещает о новом уведомлении, и успевший слегка задремать герой вздрагивает. Вновь обкалывает руки маленькими иголками, кажется, будто дерево слегка накренилось – и зачем только залез туда? — Тамаки-семпай, на улице мороз и снег сильный идёт, замёрзнем. Логичный ответ на глупый вопрос, вот только из-за снега и холода он и хотел прогуляться. Именно с Киришимой. Ночное зимнее небо было бы прекрасным, снежинки б кружились в дивном танце. И он смог бы признаться в своих слишком романтичных и нежных чувствах. — Тогда... как-нибудь в другой раз, д-да? — Обязательно! Но видимо этому не суждено сбыться. Но видимо следовало закопать как можно глубже всю... любовь? Отодвинув немного белоснежную и весьма тяжёлую штору от окна, открыв этим самым вид на улицу, Тамаки сжал телефон в другой руке. На светлой от различных новогодних огней улице было довольно много народу. Все счастливые. Все улыбаются. Чем он хуже? Фыркнув, приподнялся, аккуратно покидая прогревшееся место за ёлочкой. Ненавистный ныне мобильник был откинут на застеленную постель. Думать сейчас о том, что лучший друг мог позвать куда-нибудь, не хотелось. Хотелось просто пройтись пешком по желательно тихой улице, где будет только он и больше никого. Амаджики поспешил накинуть свою излюбленную рыжую осеннюю, как листья в ту пору, куртку и обмотать вокруг шеи алый шерстяной шарф. Шарф, который ему подарил Киришима, сказав, что сам связал. Поначалу в это верилось с трудом, всё-таки, чтобы Красный Бунтарь и вязать умел... трудно поверить – это даже мягко сказано. Но затем он показал как легко управляется со спицами и рассказал, что этому его научила одна бабушка, которой Эйджиро помогал просто так. Этот шарф был немыслимо тёплым, словно вокруг шеи полыхает яростное пламя. Тамаки не нравилось, когда ему жарко, но эту мягкую вязаную вещь, в которую вложено множество сил и времени – любил слишком сильно. Гуляя по тёмным улицам города, он прятал покрасневшие от холода ладони в карманы, снежинки весело падали на его волосы и ресницы, тая очень-очень медленно. В небе было действительно бесчисленное множество потрясающих звёзд, они ярко сияли и манили к себе. Единственная луна освещала путь молочным мерцанием лучше всяких фонарей, заставляя сугробы снега искриться, подобно драгоценным камням под солнцем. Наверное, ничего не могло бы нарушить то спокойствие, которое образовалось в душе, но знакомый громкий смех сразу же привлёк внимание, будоража кровь в жилах. Амаджики сразу же, по только ему понятной причине, спрятался за широкое дерево сакуры, на ветках которой было так же полно снега. Чувствительные, словно эльфийские, ушки сильно покраснели, непонятный жар распространился по всему лицу. Рядом с Киришимой шёл нахмуренный Бакуго Кацуки, его лучший друг, хотя в этом Тамаки очень сильно сомневался. Дружба этих двоих совсем не похожа на то, что сам видел и испытывал. Было даже немного завидно, ведь, может, это он чего-то не понимает и придумывает лишнее? А, может, попросту не умеет правильно дружить? — Ну и че хотел тот ушастый? — рычащие нотки в голосе Бакуго заставили вздрогнуть и сильнее прижаться к дереву. От чуткого слуха впервые очень сильно хотелось избавиться. — Тамаки-семпай звал меня посмотреть на звёзды вместе, так мило, — Эйджиро улыбается так, как умеет только он, и закидывает руку взрывному парню на плечо. — И после этого ты всё ещё зовёшь его семпаем, совсем что ли тупой? — Почему тупой? — Да на свидание тебя звали, дерьмоволосый! — раздражённо скидывая тяжёлую руку бунтаря, Кацуки клацает зубами, слегка ускоряя шаг. — Ахах, боже, Бакуго, этого просто быть не может! Тамаки-семпай мой очень хороший друг! — он смеётся, неловко почесывая пальцем свою румяную от мороза щеку и снова лезет обниматься. — Ага, — уворачиваясь от чужих рук, злобно смотрит себе под ноги, яростно шаркая ботинками по снегу. — Эй-эй, Бакубро, ты что, ревнуешь? — Киришима изумлённо наблюдает за всем этим, тихо посмеиваясь. — Пфф, совсем дебил? Ещё чего. И это последнее, что слышит Амаджики, скорее убегая и успевая лишь краем глаза заметить как парни падают в сугроб, пытаясь сунуть друг другу побольше снега в лицо. Его краснющие щёки полыхают, он настолько растерян, смущён и одновременно расстроен, что попросту не знает как дышать. В лёгких жжёт, руки мелко дрожат и хочется просто сбежать подальше от всего мира. Потому что смотря на звёздное небо, представляет как ласково бы мог прикоснуться к чужим обветренным губам. Потому что одна только мысль об этом вызывает неконтролируемый скулёж и желание побиться головой об твёрдую поверхность. Потому что Киришима слишком хороший, слишком яркий, слишком милый, этих «слишком» так много, что они кружат голову. А ещё на него обрушивается понимание, что его чувства не найдут ответа. От этого горечь и боль смешиваются в одну огромную волну, быстро скользя по телу и атакуя. У Тамаки всё тело, вся душа и всё сердце – сплошь одна чувствительность. И поэтому он оседает в небольшой сугроб, зарываясь лицом в широкий шарф, прячась сам и пряча кристальные слёзы. Ему настолько болит и тянет, что хочется кричать, срывая голос и раздирая горло. Но Амаджики лишь как-то виновато опускает взгляд на свои мокрые и ледяные ладони, отчего-то становится стыдно. Какая разница, полюбят его в ответ или нет, если он может просто дарить свою любовь, не требуя и не ожидая чего-то взамен. Может просто желать доброго утра и хороших снов, может наблюдать за счастливой улыбкой и улыбаться в ответ. Может попытаться сделать Эйджиро его любимое мясо, после едва не умирая от смущения. Это всё ведь никто не отбирает у него. Подумаешь, чувства невзаимны, его любви хватит на них обоих. Да, он будет трепетно любить всем своим огромным хрупким сердцем. И только придя домой, обнимая ладонями горячую кружку с чаем, Тамаки задумывается о том почему Киришима соврал ему. Но к каким-то радостным выводам совсем не приходит. Ревность подобно ядовитому плющу медленно обвивает всё тело. Спустя неделю после почти всех новогодних праздников он сидит со своим лучшим другом в кафе, попивая горячее молоко. За окном появляется всё больше снега, метель становится с каждой минутой всё сильнее, вопреки прогнозам специалистов о солнце. Людей словно стало наоборот больше, все бегают, спешат, но по-прежнему улыбаются. — Мидория-кун со своими друзьями, которые так же стажируются у тех героев, что и мы, помнишь их? — затихнув в ожидании ответа, Тогата разломал печеньку пополам. — А, да... так что? — начало Пожирателю уже не нравилось и вызывало какую-то напряжённость. — Устраивают вечеринку и приглашают нашу Большую троицу! — Ты же знаешь, что я не люблю такие места, — Амаджики виновато прикусил нижнюю губу, исподлобья наблюдая за широкой улыбкой друга и его счастливыми глазами. — Нет-нет, отказы не принимаются, хе-хе, посмотрим какой-нибудь фильм, споём в караоке, повеселимся, Тамаки! — Мирио... — со вздохом его ушки слегка опустились. Там, наверное, и Киришима будет. Обида на его ложь уже давно испарилась, но почему-то видеться с ним не хотелось и одновременно хотелось так же сильно. — У тебя что-то случилось? Друг всегда был слишком проницательным и внимательным, но рассказывать ему о своих чувствах очень страшно. Амаджики привык молчать, копить всё самое сокровенное в себе, и влюблённость в кохая была именно таковой. Её приходилось прятать от всех глубоко-глубоко, чтобы никто не нашёл, чтобы никто не узнал. Даже Мирио. — Ничего, — улыбнувшись краешками губ, уверенно посмотрел в сапфировые глаза дорогого человека, встречая улыбку в ответ. — Тогда в семь вечера по адресу, который скину тебе, встретимся. Тогата убежал так быстро, что успеть ему что-то ответить не представлялось возможным. Он остался всё таким же весёлым, излучающим тепло и свет, человеком даже после потери причуды. Тамаки бы так не смог. Вообще ничего даже хоть чуть-чуть похожего не может. Он сам себе напоминает тень, тусклую и невзрачную. Иногда слишком мрачную, без единственного просвета. Именно так себя Амаджики чувствовал на протяжении всей своей недолгой жизни, и уж совершенно точно не вписывался в круг солнышек, которые весело переговаривались и выбирали сейчас фильм. Да, он таки пришёл на эту «вечеринку» и сейчас сидел в кресле подальше от всех, прижимая ноги к груди и кладя подбородок на коленки. Киришима на диване громко жевал чипсы с сыром, от этого собственный желудок тихо урчал. Всё-таки ничего нормального сегодня так и не ел, каникулы и выходные дни плохо влияют на образ жизни. — Тамаки-семпай, — Бунтарь шептал, так как ребята наконец-то выбрали какой-то ужастик и удобно расселись на диван и около него на полу. Пришлось покинуть кресло и подойти к кохаю, который сидел фактически на краю мягкой чёрной мебели, и наклониться к его лицу. Задерживая незаметно дыхание и стараясь смотреть только на свои ноги. — Садись ко мне на колени, тебе ведь тоже интересно, — Амаджики удивлённо рассматривал добрую улыбку и искреннее желание помочь в кровавых глазах. Отказать не является возможным, совсем. — Х-хорошо, — прижимаясь спиной к чужой горячей и крепкой груди, он едва сдерживал дрожь по всему телу. Мурашки бегали вдоль позвоночника, принуждая дышать через раз. Картина на большом экране совсем не интересовала, даже когда неожиданно там появился зомби, издавая противные звуки. Все мысли были только о Киришиме и его тепле. Сердце, объятое пламенем, громко стучало в груди, ёкая раз за разом. Этот момент можно было бы назвать волшебным и чарующим. Бледные щёки покрылись румянцем, ушки немного опустились. По спине словно разливалась горячая магма, вызывая восторг и смущая всё сильнее. Однако, спустя каких-то полчаса Эйджиро начал переписываться с Бакуго. Тамаки видел каждое сообщение, каждое сердечко и каждый поцелуй. Ядовитый плющ сковал всё тело и душу, сжимая и терзая, покрывая кровавыми ранами. Зависть съедала. Ревность душила. Если б Кацуки был с ними, Киришима бы не позвал к себе на колени, верно? От этого в довершение ещё и стало грустно. Он говорил себе просто наслаждаться моментом, не обращать на негативные факторы внимание. Кохай ведь счастлив с этим взрывным парнем, так чего ему грустить? Но бороться с собственными чувствами и эмоциями Тамаки попросту не умел. Старался, но всё было попусту. После фильма ребята и вправду включили караоке песни и начали петь, Пожиратель поспешил виновато коснуться плеча Мирио и сбежать, увидев в ответ понимающую улыбку. Заметил ли его отсутствие Киришима? В прочем, неважно. Хотя на самом деле очень и очень важно, но узнать это он уж точно никак не мог. Возвращаться домой совершенно не было желания, поэтому юноша замедлил шаг, укутываясь носиком в алый шарф. Вещь сладко пахла яблоками и чем-то ещё весьма приятным, словно домашней выпечкой. Снег впервые за несколько дней лениво кружился в медленном танце, нехотя опускаясь на сугробы. Наблюдать за маленькими снежинками было увлекательно, разглядывать их узоры до того, как они растают, являлось неким заданием. Хаотичные мысли за этим занятием наконец-то угомонились, становясь всё более незаметными и затихая. Но видимо все их попытки испариться были провальными. — Тамаки-семпай! Семпай! — крик звучал издалека, повторяясь негромким эхом из-за пустоты ночной улицы. Проморгавшись, Амаджики остановился, оборачиваясь и замечая как к нему весьма шустро добегает его кохай и едва не сбивает с ног. Немного запыхавшийся и раскрасневшийся, с распущенными неуложенными волосами Киришима выглядел до того прекрасно, что воздуха катастрофически стало не хватать. — Почему ты ушёл? — он как-то обидчиво насупился, но всё же с волнением следил за каждым изменением на лице своего семпая. — Тебе стало скучно? — Н-нет, не то чтобы... — почему Мирио не остановил этого парня, ну вот почему, — Я там лишний. Вам с ребятами в-весело вместе, а я, умф, — Амаджики сжал губы, смотря себе под ноги, вновь ему отчего-то стыдно и хочется причуду лучшего друга. — А какой ты хочешь подарок? — Что? Подарок? — совсем сбитый с толку, он приоткрыл губы, смотря прямо в кровавые глаза. — На Новый год, я же не подарил, — Эйджиро, словно провинившись, неловко чесал свою щеку. Но затем резко выпрямился и уверенно смотрел на ошарашенного брюнета. На раздумья уходит меньше секунды, Тамаки не понимает, что говорит, даже буквы не различает. — Подари мне поцелуй. А затем в ужасе прикрывает ладонью рот, постепенно приходя к осознанию, замечая как сильно удивляется Киришима. Рвано и хрипло дыша, он почти срывается с места, но бунтарь его осторожно хватает за руку, останавливая. Словно заранее зная о побеге. — Тамаки-семпай, я... мы... — он вспоминает разом все моменты, когда Бакуго злился и скалился, стоило только упомянуть Пожирателя солнца. Вспоминает красные щёки и сверкающий влюблённый взгляд, почти такой же, как и у него когда смотрит на Кацуки. Не знает, что сказать. Не знает, что делать. Обижать своего семпая совсем не хочется, тем более делать ему больно отказом. Поэтому Эйджиро касается чужой горящей щеки самими кончиками пальцев, ощущая нежность, от которой приходится взглотнуть. Смотрит на покрасневшие от вечных укусов губы и умилённо робеет. Поцеловать, просто поцеловать. Он телом прижимается к Амаджики, застывая в сантиметре от его подрагивающих губ. Дышит одним разгорячённым воздухом, смотрит в чернеющие, словно сама бездна, глаза с отражением кружащих снежинок. Сокращая расстояние к самим миллиметрам, слышит как от волнения собственные острые акульи зубы стучат друг об друга. И резко отступает. — Прости, я не могу, — едва не плача, чувствуя небывалую вину, Киришима смотрит на семпая, который застыл, словно лёд заковал его в свои объятия, — Ты красивый и очень милый, но я не могу предать Бакуго, даже ради одного поцелуя с тобой. Я его очень люблю и не хочу делать больно, пойми меня, пожалуйста, — он даже не замечает как голос скачет и дрожит, как тонкие дорожки слёз находят свой путь на его лице. — Тебе я тоже не хочу делать больно, но я не могу исполнить это твоё желание, не могу. — Чёрный шарф, — Тамаки не слышит, но знает, что его голос пронизан пустотой. — А? — С косичками, — болезненно улыбнувшись, запрещает себе вытереть чужие слёзы. Видит понимание и счастье на любимом лице, слышит громкое «конечно», а затем уходит. Киришима и вправду прекрасный и слишком добрый человек, не влюбиться в него попросту невозможно. Тамаки не попросит ответа, не скажет ничего прямо, это всего лишь его чувства. Сердце в отчаянии разбилось на мелкие острые льдинки, причиняя всё больше боли. Кровь на губах смешается со слезами и море покажется обычной лужей, в которой Амаджики утонет.