***
Слезы текут, ветер разгоняет их по лицу, оставляя черные полосы от туши, что так тщательно наносилась сегодняшним утром, а сейчас так на нее плевать. Помада вишневого оттенка размазана куда-то в бок на белую щеку, забавно, ведь губы абсолютно того же цвета… чтобы оставлять следы на телах богатых извращенцев. Дыхание сбито, он бежит, он слеп, он безмолвная сука, что не может ничего сделать, кроме как спрятаться, но не от себя… нет, не выйдет. Люди провожают непонимающими взглядами, но ему не до них. «Зачем просто смотреть? Господи, если бы вы знали, если бы вы понимали, вы бы спрятали свои бесстыжие взгляды, свое призрение, свой лживый интерес. Как мир пуст, Господи, как же он пуст! А я часть этого мира, мне не уйти от него, не уйти от себя, Господи, это все не мое, я чувствую, я знаю…» Дождь. Как иронично, быть может, именно он смоет всю ту грязь и отвращение. Тошнота. Ее вызвал вовсе не тот ублюдок, что заставлял лежать у его ног и громко дышать, а потом просто кончил ему на грудь. Ее вызвал вовсе не тот, что попросил подрочить самому себе. Ее вызвал не мужчина с фотографией детей на бардачке, «смотрящих» на то, как их отец трахает какого-то белокурого парня на заднем сидении своей «семейной машины». Ее вызвал не застенчивый на первый взгляд парень, что потом просто избил и залился оргазмом. Ее вызвали не те трое, что хотели разнообразить свою жизнь, пустив по кругу невинное лицо, а потом сложили свои жалкие купюры в презервативы, испачканные помадой вишневого оттенка. Ее вызвала омерзительность того, что это ЕГО жизнь. Прополоскав рот глотком виски из небольшой бутылочки, что всегда есть в сумке, он закурил. Дым обжигал легкие, что работают на износ. Руки трясутся. Нежные пальцы с серебряным маникюром сдавливают сигарету сильнее и сильнее. «Сломалась, блять», - нервно он бросил окурок в недавно образовавшуюся лужу и поднял заплаканное лицо кверху. Дождь смывал остатки косметики, оголяя немного даже детские черты белоснежного лица. Осветленные мокрые локоны падали на лоб, вода с них стекала на пушистые ресницы, продолжая свой путь, доходила до мягких тонких губ. Он так чертовски красив, но никто никогда этого не увидит, ведь он просто аттракцион, на котором можно покататься, кинув несколько крон. По привычке, совершенно блядски он слизнул капли и закрыл лицо руками. Слезы смешались с дождем, истерика подкатила незаметно, как лавина. Дышать опять нечем. Уши заложило. Руки снова трясутся. «… есть нечто большее, я кому-то нужен, я для чего-то есть. Я чувствую, я знаю …» Не заметив, каким образом и когда, взору открылся главный городской собор. Он угрожающе устремлялся ввысь, как стрела, намокший фасад казался почти черным, внутри горел свет, несмотря на столь позднее время суток. «Быть может, вера мне сейчас так необходима?» Парень толкнул дубовую дверь, что была довольно тяжелой, но сверху его хрупкого создания перебывало столько тел, что он уже привык к тяжести своей ноши. Резкий запах воска ударил в голову. Все моментально обратили свой взор на фигуру вымокшего от дождя парня в лаковой обуви и остатками косметики на лице. Пальцами с бесчисленным количеством колец он держал сумку, прижимая ее к телу, укутанному в красную шубу. Он здесь чужой, он всем кажется лишним, но что-то двигало его и заставляло пройти дальше. Звонкий стук каблука раздавался эхом по всему помещению, разрезая тишину, словно камень, брошенный в стекло. Каждый новый шаг пронизывал страхом. Так зачем же он продолжает идти? Боль – это спасение. Она дает нам веру в то, что мы все еще живы. Боль всегда с каждым из нас. Она так верна … как ни один человек не может быть верен другому. Пройдя еще несколько метров ближе к алтарю, взору открылась небольшая комнатка, в ней, кажется, кто-то разговаривал, но с кем? Там ведь никого больше нет. «Я сошел с ума, раз стою сейчас здесь…» Ощущая жгучие взгляды, он присел на скамью и шумно выдохнул. Сердце колотилось с бешеной силой. Нога непроизвольно отбивала какой-то нервный ритм. Хотелось сбежать. Снова. Нельзя, раз что-то привело его сюда, значит это не просто так. Плотно закрыв глаза, он судорожно начал вспоминать все, что случилось с ним. Каждый ебаный день его проклятой жизни. Вы думаете судьба заставила его заняться проституцией? Или, может, какое-то ужасное событие, что повернуло его жизнь на этот скверный путь? Нет, он вырос с обычной милой семье, ходил в обычную школу, закончил обычный колледж. Все шло, как надо, как должно было идти, будь это жизнь другого человека, но не его. Дверь внезапно распахнулась. Из комнаты вышел какой-то человек и быстро направился к выходу. Его лицо было каким-то слишком спокойным и умиротворенным, словно он нашел ответы на все терзающие его вопросы или просто отпустил груз, давно тянувший его на дно. Без промедлений парень в красной шубе направился в эту самую комнату. Может и он сможет найти там свои ответы. Опять стук каблуков по мрамору, опять предательское волнение. Аккуратно проходя внутрь, он сел на одиноко стоящий стул и медленно прикрыл за собой дверь. Каждый вдох раздавался с ошеломительным грохотом. Опять непроизвольно трясет ногой. Нежные пальцы теребят пуговицу на шубе. Страх. Воздух, тяжелый, как каменная плита на могиле, им невозможно было дышать. Легкие заполнила липкая субстанция, каждый жадный глоток воздуха только сгущал ее. Время остановило свой ток. Что-то странное происходило сейчас здесь, что-то, что невозможно объяснить логически. Он был далек от веры и от религии, его присутствие здесь этим поздним вечером уже было чем-то абстрактным и абсурдным. Он что здесь один? Внезапно откуда-то из стены раздался тяжелый грубый мужской голос. Мелкая дрожь прокатилась по всему телу, заставляя заметно дернуться. - Твое имя? – он звучал угрожающе, но при этом был полностью спокоен и равнодушен. - К-Клеменс. Клеменс Ханниган, сэр, - казалось, он забыл, как его зовут. - Что привело тебя сюда, Клеменс? – он произнес имя так мягко, словно отец. Никто уже несколько лет не называл его по имени. Блондин замялся на несколько секунд. Он действительно не знал цель своего визита сюда, или, быть может, забыл. Дрожь все еще овладевала всем телом, но ему было вовсе не холодно. Ему все еще страшно, он даже не знает, с кем сейчас говорит и говорит ли вообще. «Может я все же один?» - Я хотел бы покаяться, - еще никогда этот голос не звучал настолько робко, не считая случаев, когда его просили так делать. - Ну, так, давай же, Клеменс, поведай мне свой грех, а я прощу тебе его и помогу отпустить, - он был непоколебим, уверен в себе. Трудно было понять, кто находился за сетчатой стеной, но от чего-то этому человеку хотелось оголить не только тело, но и душу. Неизвестность, она играла решающую роль. Всегда проще признаться незнакомцу, не так ли? Он тебя не знает, он не может осудить, не может запретить, ты не видишь его истинных эмоций, ты говоришь с ничем. Но от чего-то сегодня, здесь и сейчас, это нечто имеет какое-то значение. - Я-я даже не знаю с чего начать… - нежный голос почти сошел на нет, он шептал еле слышно, словно передавал какой-то секрет своему другу, а ведь у него никогда не было друзей. - У тебя так много грехов, Клеменс? - Нет… да, нет, я не знаю. Я просто впервые сижу вот так перед кем-то и смущаюсь, как школьница в своей первый раз, - истерически хохотнув, он вдруг опомнился, что сидит в храме и говорит с тем, с кем такие сравнения, очевидно, делать нельзя, - извините. - Не стоит извиняться, дитя, начни с чего-нибудь, не стыдись своего существа перед Господом, ведь он милосерден, - в этой предательской сухой тишине размеренный голос рассеивался по серым стенам и, казалось, оставлял следы. Парень спустил свою красную шубу с плеч, стало как-то душно. Мягкий тусклый свет озарил острые плечи их обладателя. На груди была только короткая майка, оголяющая пару татуировок. Девственно белая кожа была такой гладкой и тонкой. Учащенное сердцебиение было заметно невооруженным взглядом. В нем было столько жизни, столько эмоций, которые он подавлял на лице, но его тело говорило немым языком. Сам не понимая, что с ним происходит, он вдруг впервые в своей жизни ощутил стеснение. Он стеснялся признаться в том, кто он есть. Он боялся осуждения. Этот голос…Господи, он звучит, как молот, что бьет по голове. Он так прекрасен, он выбивает все из твоей души, опустошает и заполняет вновь. Черт, как же он жалок перед тем, кто сидит по ту сторону стены. Сделав судорожный вдох и, убрав волосы с лица, Клеменс все же заговорил вновь. - Знаете, Святой отец, я всегда знал, что все, что происходит – не случайно, каждое событие или выбор имеют какой-то смысл, ведь, если звезды включают, значит это кому-нибудь нужно, не так ли? То, что я пришел сюда – не случайно. То, что я говорю именно с Вами, тоже не случайно, - слезы предательски потекли по раскрасневшейся щеке, парень прикрыл глаза и остатки туши, растворяясь в соленой жидкости, устремились черной струей к подбородку, - я проститутка, Святой отец, я готов делать самые омерзительные вещи за деньги, господи, это так низко, но я ничего не могу с этим сделать, ведь мне это нравится. Я понимаю, что это ужасно, что так жить нельзя, я ненавижу себя за это, но мне так это нравится. Несмотря на все свое отвращение к собственному существованию и к тому, что я делаю с ним, мне это нравится. Нравится по-блядски стонать от удовольствия под каким-нибудь очередным богатым сорокалетним семьянином. Нравится оставлять следы помады на самых непристойных местах. Нравится задыхаться от чужого члена в глотке. Но я понимаю, что это не моя жизнь, это все не мое. Может быть я болен, Святой отец? – он буквально давился собственными слезами, отчаяние встало, как ком в горле. Ему стыдно, но рассказать об этом было необходимо. - Вытри слезы, Клеменс, не стоит плакать, - откуда-то сбоку белоснежная, как снег, рука протянула ему платок, - да, это ужасно, это отвратительно, но ты так молод и красив, Клеменс, твои грехи отравили твою душу, забрали твое сердце и растоптали твою честь. Ты поддался искушению, и теперь оно управляет тобой. Борись, дитя божье, борись, пока не уничтожишь порок свой и не искоренишь его назло Дьявольскому умыслу. Я буду молиться Господу за то, чтобы он принял тебя обратно, чтобы он вновь почувствовал твою любовь. И ты, Клеменс, молись о прощении своем. Быть может, Отец наш всемогущий услышит тебя и дарует тебе искупление. Для прощения нужно отпущение, так отпусти же омерзительный порок свой, - казалось, в этом голосе смешалось все: ненависть, отвращение, забота и жалось. Он звучал, как приговор, он разбудил в Ханнигане все те эмоции, о которых он забыл, ему так хотелось следовать за этим голосом. Каждая клетка его тела сейчас была, как оголенный нерв. Он чувствовал, возбужденной от напряжения кожей, как повеяло холодом откуда-то снизу. Запахи смешались в какую-то кашу и ударяли по воспаленному мозгу.Для прощения нужно отпущение …
***
Он думал непозволительно много в последнее время. Отрешенный от внешнего мира он лежал на полу в своей квартире и смотрел на холодную поверхность потолка, но видел он вовсе не потолок. Он болен, у него лихорадка, его трясет, он ничего не ел уже больше трех дней, хотя счет времени давно его не волновал. «Кстати, какой сейчас день?». Это состояние любой врач назвал бы причиной резкого отказа от наркотических средств, но врачам разве можно доказать, что ты умираешь? Отсутствие в его жизни близких людей здорово сказалось на его психическом здоровье. Иногда так хотелось поговорить хоть с кем-то, спросить, как прошел день, сказать «добре утро» и «спокойной ночи». К одиночеству можно привыкнуть. «Нет». В его жизни было так много людей, но ни один из них не был человеком. «Надо вернуться туда. Надо услышать этот голос еще хотя бы раз». Солнце светило уже почти у самого горизонта. В комнате было темно, лишь табло на часах озаряло дальний угол комнаты и напоминало, что сегодня вторник. Было холодно и душно одновременно, каждый кубический сантиметр помещения был заполнен дымом, смешанным с мыслями. Если бы у него были силы, он бы исписал все стены ими. Блондин не знал ни одной молитвы, но почему-то был уверен, что его услышат без них. Потушив очередную сигарету, он все же заставил себя подняться с пола, на котором, казалось, осталось пыльное очертание его миниатюрной фигуры. «Надо поесть», с этой мыслью парень, словно тень самого себя прошел в кухню. Он был решительно настроен услышать этот голос сегодня. Какой-то неистовый прилив сил пробудил в нем что-то, что давно казалось мертвым и начало разлагаться. Красный свет, что освещал ванную комнату придавал картине реальности какой-то сюрреалистический вид. Клеменс облокотился на раковину, включил ледяную воду и вдруг обратил внимание на то, как изменилось его лицо. Он похудел. Глаза прожигали собственное отражение: «что, если это все не мое, что, если это все просто чья-то ужасная ложь?». Судорожно встряхнув головой, чтобы отогнать эти мысли он опустил взгляд на струю воды. Холод обволакивал нежную кожу лица, смывая усталость. Он готов. И снова эти дубовые двери, и снова стук каблуков по мраморному полу. На удивление, сегодня не было ни единой души. Пустое огромное помещение казалось мертвым. Запах воска вновь ударил в нос, пропитывая каждую клетку и каждый волос. Он двигался не спеша, шаги раздавались эхом. Лавки пусты, но садиться как-то не хотелось. К запаху свечей добавился запах дерева и чего-то ему не известного. Треск огня ласкал уши, сегодня здесь было так спокойно, словно, именно сейчас он, наконец, дома. Остановившись почти у самого алтаря Клеменс начал разглядывать лежащую на одной из скамей книжечку: «Holy Bible» , не удивительно. Пальцами он начал аккуратно перебирать страницы. Наконец он открыл оглавление. 142 страница была помечена карандашом. «Любопытно». - Снова Вы, Клеменс? – откуда-то издалека раздался тяжелый голос. Книга упала на пол, оставаясь открытой. Он вздрогнул и резко повернул голову туда, откуда доносился звук. Тело опять охватила дрожь, легкие заполнила ледяная вода, позволявшая только всхлипнуть. Ханниган опешил. Холод пробежал по спине, но при этом все тело накрыла волна жара. Он потер вспотевшие ладони о край красной шубы. Он смотрел на фигуру молодого человека, что стоял в проходе между скамейками: высокий, худой, несмотря на теплое освещение, его лицо все равно казалось немного синим. Черный костюм-тройка, белый воротник и что-то на груди, кажется … крест? - Вы знаете, а я Вас ждал, - медленно он направился в сторону белокурого парня, что замер, как гипсовая скульптура. Все, что отличало его от бездушной фигуры – сбившееся дыхание и трясущиеся конечности. Шаги были уверенными, широкими, их эхо звучало, как обратный отсчет, - правда, еще три дня назад, - на лице промелькнула какая-то непонятная ухмылка. Это был тот самый голос. - С-святой Отец? – какое очарование, он заикался. - Знаете, сегодня мы не работаем, но я почему-то чувствовал, что Вы, Клеменс Ханниган, придете именно сегодня и поэтому я остался,- приблизившись практически вплотную, он говорил уже полушепотом. - Я обдумывал ваши слова, Святой Отец. Знаете, мой грех так ужасен от того, что я совершаю его в одиночку и принимаю это, как должное, как что-то, что меня вдохновляет. Мой порок вовсе не развязное поведение, Святой Отец, мой порок – одиночество, - интонация приобрела более твердый и уверенный характер. Голубые горящие глаза изучали лицо «голоса». Между ними сейчас было расстояние почти в метр, но даже воздух не мог просочиться меж двух фигур. Фарфоровая кожа была гладко выбрита, ни единого изъяна, он словно не настоящий. Впалые щеки, пухлые губы, серые бесчувственные глаза, в которых отражался огонь свечей. Дыхание ровное, непоколебимое, он словно вовсе не дышал. Клеменс еще никогда не видел настолько безразличного выражения лица. - На колени! – эта фраза рассекла тишину, как лезвие. Все еще ни единой эмоции. Искусство. Ханниган испуганно посмотрел в пустые глаза того, кто только что произнес эти слова, но почему-то спорить сейчас он не мог, а может и не хотел. Дыхание стало тяжелее. Пульс участился до предела. Господи, опять слезы. Опять истерика. Опять он не может ничего с собой сделать. Послушно опускается сначала на одно колено, а затем подставляет второе, он не смел поднять взгляд с пола. Холодные пальцы обхватили острый подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть ему в лицо. Горячая слеза потекла по щеке, попадая на пальцы повелевающего. - Ты так красив, Клеменс, неужели ты этого не видишь. Твой грех – это ты сам. Так искупи же его сегодня. Боль – это пламя, что выжжет тебя и возродит заново, - отстранившись он оценил свое творение, изучая белокурого парня, что стоял сейчас на коленях, вытирая вновь потекшую тушь с щеки. Резко и нетерпеливо мужчина снял пиджак, кидая его рядом с собой, оставшись в рубашке и жилете. Рукава на плечах были стянуты кожаными ремешками, обрамляя сильные, но при этом худые руки их обладателя. Быстрым движением руки один из них был снят. Подойдя ближе, он обвил этим ремешком белую шею Клеменса и затянул как можно туже. Дышать стало еще более проблематично. - Да, Господин мой, я готов искупить свой грех, я готов понести наказание, я готов гореть, - сам того не замечая Клеменс издал совершенно блядский стон, когда рука его повелителя аккуратно скользнула по шее и спустилась на плече, приспуская красную шубу и нежно поглаживая горячую кожу. Учащенное сердцебиение и резко поднявшееся от возбуждения давление заложило уши. Еще одной движение руки и шуба упала на пол к ногам, оголяя хрупкое тело ее обладателя. - Заткни свой поганый рот, ибо он слишком грязный, чтобы что-то говорить, - грубая пощечина пришлась на правую щеку, рассекая губу. Кровь хлынула алой дорожкой к подбородку. Все еще красные глаза намокли вновь, слезы хлынули моментально. Больно. Очень больно. Большим пальцем мучитель провел по окровавленной коже. Клеменс зашипел, на что тот никак не отреагировал. Поднеся руку к лицу, он сделал глубокий вдох. Запах крови был резким, он окончательно затуманил разум. Он прошелся языком по всей длине пальца, закрывая глаза, ощутив столь любимый металлический привкус. Садистски. - Мое имя Маттиас и я, быть может, отпущу твои грехи, если ты сам попросишь меня об этом. Умоляй! Умоляй и я услышу твои мольбы, - спокойный голос срывался на хриплое рычание. Кажется, он был на грани. Клеменс поднял голубые глаза на Маттиаса. Ему было страшно, настолько сильно, что он уже не чувствовал боли. Он буквально лег на холодный безразличный мраморный пол и, рыдая, начал просить. Он просил об отпущении, о том, чтобы его вновь услышали и приняли, он захлебывался собственными слезами, но продолжал говорить. В данный момент он верил, что это единственный верный путь, наконец, обрести веру. Тело вновь начало трясти от лихорадки. Он целовал пол у ног своего спасителя. Он не слышал ничего вокруг себя. Он молил, оставляя следы крови и соленых слез, что смешались на его лице. - ДОВОЛЬНО! – голос звучал уже вовсе нечеловечески. Это был крик, оглушающий и безумный. - Маттиас? – убирая белые волосы с лица, он вознес взгляд к его величию. Тушь растеклась по щекам, но он все еще выглядел так по-детски невинно. Страх сменился возбуждением, он знал, зачем шел сюда сегодня, он знал, кто он. Он все это время знал, но был слеп. Нет, вся его жизнь принадлежит только ему. Это все его. Так глупо было это отрицать, но он именно тот, кто сейчас в слезах стоит на коленях в храме и умоляет даровать ему прощение. В голубых глазах заискрились столь знакомая ему похоть. С самого первого дня он хотел этого, как только грубый голос впервые назвал его имя. Нежные белые пальцы начали расстегивать ремень на черных брюках. Он был на взводе, но действовал уверенно. Еще несколько секунд и он расправился с ширинкой. Брюки сами упали почти до колена, оголяя такие же фарфоровые, как и лицо, ноги: худые, длинные, красивые ноги. Под штанами не оказалось ровным счетом ничего, ведь статуя Аполлона не носит белье. Маттиас нервно глотал раскаленный воздух, вздрогнув, когда чужие руки начали нагло изучать его тело, приподнимая рубашку и, обвивая торс. Почти не касаясь, он прошелся от живота к паху и, бросив невинный взгляд на темноволосого парня, обхватил одной рукой его за ягодицу и придвинул ближе к своему лицу. Возбужденный до предела член лег на чуть приоткрытые губы Ханнигана. Языком он начал обследовать сначала самый кончик, а потом накрыл горячими губами почти до середины. Маттиас уже не мог сдерживаться, и громкий басистый стон раздался эхом по залу. - Аах, Клеменс, ты не грешник, ты сам грех … ммм, - обхватив рукой крест, висящий на шее, он откинул голову назад. Дышать получалось только ртом. Блондин начал ритмично двигать головой, сначала медленно, проводя языком по каждой выступившей вене, а потом все быстрее и быстрее, заглатывая до самого основания. Дышать было практически нечем, но он продолжал набирать темп. Маттиас зарылся ладонью в эти белые волосы и немного потянул на себя, заставляя взять еще глубже. Второй рукой он сжимал шею блондина, проводя большим пальцем по набухшей от напряжения сонной артерии, и задержался на кадыке, ощущая то, как его собственный орган двигается внутри гортани. Возбуждение полностью затмило разум, и рука сжала шею еще сильнее. Пульс был настолько ощутим, что пронизывал до самого локтя. Ладонь, некогда собственнически сжимавшая напряженное бедро, вдруг ослабла. Клеменс начал терять сознание. Звук удара оглушил и привел в чувства их обоих. Маттиас отпрянул, продолжая сжимать затянутый на слегка покрасневшей напряженной шее ремень. - Ты – творение самого Дьявола. Ты способен искушать. Ты способен управлять желаниями людей. Ты пользуешься своим величием, Клеменс. Ты есть порок. Прими себя таким, прими же сущность свою! Одним резким движением он откинул Ханнигана. Внимательно он изучал лежащую у его ног хрупкую фигуру на красной шубе. Воистину блядское, но при этом ангельское лицо озарял свет от пламени свечи. Губы со смазанной помадой были слегка приоткрыты, изредка с них срывались нетерпеливые стоны. Потекшая от слез тушь придавала ему какой-то иронично-трагический вид. И без того неприлично короткая майка была слегка задрана. Такой сильный и такой хрупкий одновременно. Грудная клетка напоминала штормующий океан, ведь дышал он тяжело. Непослушные руки гладили собственное бедро, не давая мозгу расслабиться. Очаровательное зрелище. - Вкуси мой грех, папочка, давай же … ах, - нежный, но такой до неприличия извращенный голос буквально послужил спусковым крючком. Маттиас сделал пару шагов ближе и опустился на колени. Его руки бесцеремонно блуждали по раскаленному возбужденному телу, доводя до безумия. Тяжелое дыхание обоих раскаляло и без того тяжелую обстановку. К стойкому резкому запаху воска добавился еще один, не знакомый ему до этого, такой сладкий, немного детский аромат ванили. Так пах Клеменс. Его невинный легкий запах можно было почувствовать, только приблизившись к нему вплотную. Брюнет с животным азартом прильнул к влажной шее, вдыхая этот запах, поднимаясь все ближе к лицу. Наконец носом он коснулся мягких маленьких губ. Они тоже имели свой особый запах. Что это? Вишня? Моментально он накрыл их своими пухлыми, мягкими, проникая языком внутрь. Реакция Клеменса не заставила себя долго ждать, пара мгновений и вот он уже ведет поцелуй. Глухой еле заметный стон раздался со стороны Маттиаса. Обычно Ханниган не целует своих клиентов, ведь поцелуй – это что-то личное, но он не был просто клиентом, он был самим Богом, поэтому сейчас он страстно овладевает его пухлыми губами. Вкус крови был таким сладким в этот момент, он растекался по сплетающимся языкам и становился все более насыщенным с каждым новым укусом этих вишневых разбитых губ. - Ну же, папочка, я не могу больше терпеть, - он шептал каждое слово, обжигая мочку уха своего спасителя. Немного синеватые от бледности пальцы обводили контур татуировок, одна из которых проходила практически по возбужденному соску. Раздался слащавый стон. Такие игры были слишком критичными, но никто до Маттиаса не подходил к нему так. Никто не называл его по имени; никто не смотрел таким безумным взглядом; никто не целовал каждый миллиметр его шеи; никто не изучал его тело, а ведь оно такое красивое, такое желанное. Руки добрались до резинки лаковых шорт, стягивая их с идеально округлых бедер, на которых красовались уже почти исчезнувшие синяки. Грубо он раздвинул ноги своего искусителя в стороны. Очередной стон, а ведь они еще даже не начали. Клеменс вдруг заерзал, нащупывая что-то в карманах своей красной шубы. Наконец, найдя, что искал, он вновь направил все свое внимание на идеальное непоколебимое лицо, что пристально следило за каждым его движением. Зубами Ханниган разорвал блестящую упаковку презерватива. «Он всегда носит их с собой?». Приподнявшись на локтях, но оставляя ноги в таком же разведенном положении, он взял в руку уже полностью каменный член и развернул на нем слегка влажный и прохладный силикон. Вернувшись в свое лежачее положение, он прикусил губу, растирая смазку о татуированный сосок. - Какая же ты неисправимая шлюха, Клеменс Ханниган, - коленом раздвигая ноги блондина еще шире, он зачесал рукой свои почти черные при таком освещении волосы назад. Движения медленные, словно он тянет время перед свершением приговора. Сделав пару поступательных движений, без какой-либо растяжки он уперся в слегка напряженное отверстие. Глаза Клеменса буквально поедали представший перед ним образ самого Господа. - Смелее, - не сдерживая блядской ухмылки, Ханниган придвинул бедра ближе. Сердцебиение участилось до критического предела. Руки впились в белые бока. Одно резкое движение вперед и с губ в вишневой помаде сорвался очень громкий стон, то ли от боли, то ли от наслаждения. Хотя, скорее все сразу. Маттиас все так же не выдал ни одной эмоции, но по тому, с какой силой он сжимал нежную кожу своего партнера, было ясно, что он на пределе. «Новых синяков не избежать». Уверенно он двигался все глубже и глубже с каждым новым толчком. Становилось невыносимо душно, галстук полетел куда-то в сторону вместе с пуговицами на белой рубашке. Взору открылось идеальное такое же фарфоровое, как и все, тело, что было слеплено самим Богом. Такое чистое, рельефное, худое, словно статуя греческого бога. Пресс был напряжен, движения не однородны. - Быстрее, я прошу тебя… ммм, - дрожащий от перевозбуждения голос уже не казался таким уверенным, - Господи, я прошу, не останавливайся! Резким движением Маттиас вошел до конца, звучно ударяясь корпусом о круглые ягодицы. Закинув ногу своей персональной на сегодня шлюхи на свое острое худое плечо, он вновь вошел на всю длину. Раздался ошеломительно громкий стон. Точка найдена. Ускоряя темп в этом же положении, он вколачивался в горячее тело. Господи, еще никогда ему не было так хорошо. Руки блуждали по широкой груди, сдавливая соски между пальцами. Клеменс сжимал красный мех вспотевшими ладонями, пытаясь не потерять сознание. - Ааах, Святой Отец, пожалуйста…- он не успел договорить, как его рот заткнули жадным поцелуем. Движения Маттиаса были резкими и хаотичными. Он кусал вишневые губы, сдавливая горло. Клеменс любил удушье, и сейчас сильная рука доводила его до срыва. Терпение уже на исходе. Воздух настолько плотный, что дышать им было просто невозможно. Непроизвольно блондин сам начал подаваться вперед, учащая темп. В глазах потемнело. Он уже близок к кульминации, от чего мозг отключился полностью. Шатен впивался ногтями в закинутое на его плече бедро, оставляя красные царапины. Клеменс морщился, но стонать не прекращал. «Боль – это искупление». Пылающая ладонь Маттиаса обхватила член партнера, ритмично двигаясь вдоль всей длины, подстроившись под общий темп. Оба уже полностью мокрые. Темная челка упала на белый лоб, капли пота напоминали слезы. «Как же он неприлично красив». Еще пара движений и тело Ханнигана охватила неконтролируемая дрожь. Закинув руки назад, он царапал мраморный пол, буквально крича. Вязкая жидкость полилась на живот, обволакивая руку, все еще сильно сжимающую орган. Расслабив хватку, он вытер ладонь о красный мех. - АХ, Святой Отец, Господи! – на этой фразе Маттиас сделал финальный толчок и медленно вышел, проводя пальцами по влажному анальному отверстию. Клеменса опять передернуло, пуская последний совершенно блядский стон. Одним движением шатен снял презерватив и приподнял Ханнигана за ремень на шее. - Открой рот. Отупленный слишком обильным оргазмом, он не смел спорить и послушно приоткрыл губы, приподняв лицо вверх. Он подозревал, что ему хотят кончить на лицо, но, почему-то, впервые ему было не противно от этого. Маттиас встал с колен и провел напряженным до предела членом по бордовым губам. Всего одно движение руки и горячая сперма излилась на детское, невинное личико.***
Клеменс поднимает свою красную шубу, чтобы уйти. Под ней лежит открытая книга. Присев на корточки, он заинтересованно начинает читать. Стр.142, «Послание к Римлянам», глава 6. «Для прощения нужно отпущение».