кот

      — Хочешь знать, продвинулся ли я с семпаем? — Кейджи понимает, что говорить с котом странно, но что делать, если кроме кота тебе поговорить не с кем, особенно о светлом лике и крепком бицепсе семпая, не замечающего тебя вот уже второй год?       — Сегодня, когда я убирал после тренировки зал, он похвалил меня за аккуратную раскладку мячей.       Хотя, как похвалил; Бокуто-сан мимоходом заметил, что кому-то не лень раскладывать мячи по цветам, но коту об этом неизвестно, кот внимательно слушает, подставляясь под руку.       Кейджи зовёт его Пушистик. Пушистик довольно мурлычит и лезет мордой под футболку, утаптывая мягкими лапами оголившийся живот.       — Откуда же ты такой взялся? — Кейджи чешет кота за ухом. Тот урчит утробно и выпускает когти, пока осторожно, на пробу, но стоит зазеваться, как острые лезвия вопьются по самые кишки, доказывай потом семпаям на тренировке что это не следы животной страсти.       Сверху доносится скрип, кто-то выходит на балкон над ними. Кейджи замирает, закутываясь вместе с котом в плед. Он ждёт окрика, сюсюкающего кис-кис или какой-нибудь нелепой клички, на которую насторожившийся кот отзовётся.       Сердце колотится в рёбра, нос забивает шерстью. Кейджи силится не чихнуть, кот возится под футболкой, пытаясь выбраться, и удержать его становится всё труднее. Кейджи вздыхает, прижимая трепещущее тельце в попытке продлить ощущение тепла. Даже кот считает его слишком скучным, чтобы оставаться надолго.       Он приходит второй месяц, то утром, то под ночь, скребётся в стекло, охотно принимает угощение и ласки, но каждый раз как Кейджи пытается занести его в квартиру, яростно вырывается и прячется в кадке с фикусом. Уже похолодало, Кейджи унес фикус внутрь, но кот все так же воротит морду от радушно распахнутой двери.       Скрип повторяется. В этот раз приоткрывается балконная дверь соседа справа и вскоре его босые ноги в закатанных почти до колен штанинах шлёпают по усыпанному листьями и пеплом полу. Он тяжело облокачивается на перила, долго щёлкает зажигалкой, но так и не закуривает, роняя пачку с сигаретами вниз. Кейджи вжимается в остывшую стену, задерживает дыхание, лишь бы не выдать себя каким-нибудь звуком, кот наоборот тарахтит паровозом. Спустя несколько бесконечных минут на соседнем балконе падает что-то тяжёлое, сосед сдавленно шипит, прыгая на одной ноге, а кот, сидевший до этого навострив уши, срывается рыжим всполохом, преодолев расстояние в один прыжок.       — Явился, бродяга?! Опять какую-нибудь милашку объедал? Морда-то треснет пушистая… — хрипло доносится с чужого балкона. Кейджи жмурится и закрывает уши, потому что подслушивать вредно для кармы. Когда дверь поддаётся, вваливается внутрь и весь оставшийся день не может отделаться от мысли, что у хозяина Пушистика приятный голос.       Он видит его ноги, соседа, и кота, всего, включая длиннющий хвост, ещё раз пять. Каждый раз на том самом балконе, прождав в засаде в груде пледов несколько часов. Они сидят вдвоём под растущей луной: кот чуть подёргивает хвостом, сосед перебирает струны потрёпанной гитары, и теперь Кейджи не дают покоя красивые ровные пальцы и жилистые запястья с синими разводами тугих вен. Сосед курит, берётся за телефон, но то ли не дозванивается, то ли сбрасывает сам, потому что несчастный аппарат шмякается об стену или пол с неприятным хрустким звуком. Кот на это смешно поводит ушами, потом тычется мордочкой в вяло раскрытую ладонь, пока его не сграбастывают в объятия. Дальше Кейджи не смотрит. Обидно, будто кот ему что-то должен.       Должен Кейджи — жить своей жизнью и не приставать к чужим котам.       В следующий раз Кейджи встречает Пушистика на улице. Он мокрый и грязный, сидит нахохлившись на краю мостовой. От дома квартала три, Кейджи сам тут обычно не ходит.       Кейджи медленно присаживается на корточки и, заметив как воинственно выгнулась спина кота, ещё медленнее разводит руки, излучая всем собой доброжелательность.       — Пушистик! Кис-кис-кис… — он зовёт практически шёпотом, выхватывая взглядом свалявшуюся шерсть, похудавшие бока, тусклый, злой блеск настороженных глаз.       — Ты потерялся? Или поссорились? Куда делся твой непутёвый хозяин? — Кейджи несёт полную чушь, стараясь говорить мягко, хотя раздражение на соседа, не уследившего за своим питомцем, нарастает. Кот на всё это сначала угрожающе шипит, но учуяв знакомый запах с обиженным урчанием кидается в руки.       Кейджи подхватывает его, закутывая в шарф. Кот жмётся продрогшим мокрым телом, тычется холодным носом в шею, щёки, беззвучно мяучит, будто что-то просит, и Кейджи готов сделать что-угодно, лишь бы оставить его себе.       — Пойдём домой? — он спрашивает скорее самого себя, чем кота, и не ждёт ответа.       — Пойдём, — раздаётся из-за спины. Кейджи узнаёт голос, хоть и слышал его всего несколько раз.       — А ты неплохо устроился, сэр Мейсон! — сосед, оказавшийся высоким брюнетом с трёхдневной щетиной и растрёпанными лохмами вместо причёски, тянется к коту и тот тянется в ответ.       — Это ваш питомец, — констатирует Кейджи, опять же скорее для себя. Снова обидно.       Парень кивает.       — Моего парня. Бывшего, — поясняет, поймав взгляд.       — Красивый, — Кейджи выпаливает раньше, чем осознаёт двусмысленность комплимента.       — Да, обаятельный стервец, — но сосед понимает как надо. — Весь в хозяина.       Он счастливо жмурится, пока кот крутится на его руках, обнюхивая и прикусывая пальцы.       — Кстати, я Куроо. Куроо Тецуро, — Куроо протягивает широкую ладонь, Кейджи машинально пожимает её, представляясь скороговоркой. Без кота за пазухой холодно. Кейджи зябко растирает пальцы. Неловко. Хочется немедленно уйти и никогда не уходить одновременно. От такой дилеммы раскалывается голова.       — Завтра Ойкава, мой бывший, его заберёт, — Куроо подступает впритык. — Я буду скучать. А ты?       Кейджи не знает, что ответить; когда Куроо берёт его ладони в свои и опускает в карманы, отводит взгляд. Их лица так близко, что он чувствует запах мятной жвачки и крепкого кофе от Куроо.       — Я попрошу Ойкаву присылать фотографии Мейсона, — тихо говорит Куроо, кот между ними беспокойно ворочается, пока взъерошенная голова не показывается в вырезе пальто. Кейджи кивает, соглашаясь на всё сразу, тянется к Мейсону, встречаясь в его мягкой шерсти с пальцами Куроо.       Они расходятся, когда на подсохших хризантемах вырастают снежные шапки.       Потом он видит Куроо много раз, но каждый раз тот не один: то с невысоким громкоголосым парнем, распекающим за какой-то огрех, то с миловидной европейкой, пахнущей миллионом роз, то с его, Кейджи, семпаем в придачу к ящику пива. И почему-то вместо того, чтобы поздороваться или даже завести разговор, сославшись на интерес к сэру Мейсону, Кейджи ныряет в собственную квартиру, подпирая для надёжности дверь с той стороны содрогающейся спиной.       Он выходит по привычке на балкон, стоит, всматриваясь в соседскую дверь, пока носки не промокают насквозь, но Куроо не появляется. За его стёклами горит свет, слышится гитара и смех.       За его стёклами места для Кейджи нет. Он ведь не кот, чтобы так запросто кому-то понравиться.       И в Рождество Кейджи ничего особенного не ждёт. Он листает фотографии Мейсона, сделанные исподтишка, и на стук в окно не обращает внимания.       Ветка. Больше некому.       Но звук не прекращается, становится громче, настойчивее. Кейджи поднимает жалюзи, за окном смазанный высокий силуэт, явно не кошачий.       «Привет!» — проявляется на запотевшем стекле.       «Привет», — пишет пальцем Кейджи и повторяет про себя это привет ещё раз десять.       «Можно, я буду твоим котом?» — Куроо, а это в самом деле Куроо, ставит три жирных знака вопроса, корчит смешную рожу, прижимаясь носом и ртом к стеклу.       Кейджи кивает, списывая происходящее на сон.       «Тогда может быть впустишь, а то весь хвост отмерз?»       Кейджи впускает. Кейджи вжимается лицом в холодную мокрую футболку Куроо, ощупывая обеими руками пушистые кошачьи ушки, игриво торчащие между вздыбленными прядями.       Кота они заводят через год.