***
В следующий раз они увиделись три или четыре дня спустя, в приёмной Его Университетского Величества. Муравьёв-Апостол ворвался туда бодрым шагом и с широкой улыбкой, точно к себе домой. Компанию ему составляли уставший Трубецкой (явился, голубчик) и полицейский по фамилии Грозный, который на деле оказался вовсе не грозным, но вполне милым человеком и хорошим собеседником, что значительно скрасило им путь до здания университета. Из кабинета показался Николай Павлович — их новый ректор. Он вышел, окинул всех прохладным взглядом и зашёл обратно. — Муравьёв-Апостол, — сказал он, и голос его звучал глухо из-за разделявшей их двери. — Мы это уже проходили, вам не кажется? — В этот раз, Николай Павлович, я иду своими ногами. — Растёте. Горжусь. Тут ему прилетело в бок: Трубецкой, подавив улыбку, покачал головой. Серёжа пожал плечами и занялся изучением обстановки. В углу расположились Рылеев, Пестель и Бестужев-Рюмин — на его коленях лежал раскрытый блокнот. Все трое сочиняли объяснительную на имя Бенкендорфа. Будто бы уловив что-то во взгляде Сергея, Паша поднял ладонь и предупредил: — Никаких вопросов, Муравьёв, я не шучу. — Только не с таким лицом, это точно, — кивнул Серёжа. — Вообще я собирался спросить, что вы тут делаете. — Не шалим, никого не трогаем, объяснительную сочиняем, — отозвался сосредоточенный Миша. — Мне нужен синоним к слову «мудозвон». — Ограниченный кретин, — подсказал Трубецкой, стягивая перчатки. Кондратий с нежностью улыбнулся: — Ты такой умный, Серёженька. Послышался драматичный вой: это Пестель сообщал, что решительно устал от жизни. Муравьёв дружески потрепал его по плечу и упал на стул рядом, раскинув все свои конечности на максимальное расстояние друг от друга, делая бесполезными попытки Миши слиться с обстановкой и не замечать его. Но Бестужев-Рюмин стоически держался. Закончив со своей частью записки, он передал блокнот Кондратию, а сам спрятался за красной обложкой «Отверженных». — А вы с митинга? — задал вопрос Паша. — С митинга, — подтвердил Муравьёв-Апостол. — Тебя тоже ждали. А ты не пришёл. — Нет, ты что, с первого раза не понимаешь? Сказал же: никаких вопросов. — Народа было много, — поспешил вмешаться Трубецкой. — А ещё очень холодно. Объяснительная была забыта, весь мир был забыт. Рылеев стал хлопотать вокруг Трубецкого: помог снять пальто, шарф, отложил в сторону перчатки. Когда с предметами одежды всё было кончено, Кондратий взял бледные ладони друга в свои и стал растирать их. Что удивительно, Серёжа, их принц Гарри, который обыкновенно пресекал любые поползновения в свою сторону, в этот раз не протестовал и даже не говорил почти, но стоял смирно, с высоты своей красоты слушал невнятное щебетание обо всём на свете и, очевидно, «думал об Англии». — Новогодние чудеса, не иначе, — Сергей смахнул воображаемую слезу. Его смешок отзеркалил Бестужев-Рюмин. Книгу он уже отложил и теперь сидел, повернувшись к нему, — в джинсах под ретро, в самом настоящем ugly christmas sweater, со своей улыбкой, от которой так и подбивало выдохнуть мечтательно: «ох, девочки». Но вместо этого Муравьёв-Апостол сказал: — Миша, какая встреча. Давно ты здесь? — Прекрати, — закатил глаза Бестужев-Рюмин. — Я пытался вести себя прилично. — Прекратите оба, — прервал их Пестель и прикрыл глаза. — От ваших бездарных заигрываний у меня изжога. Посмеялись. Из кабинета ректора появился господин полицейский. Попрощавшись с новыми знакомцами, он направился к выходу, а Серёжа — в кабинет Николая Павловича, на ходу пошутив что-то про завещание в сейфе. Романов распекал его около двадцати минут: за последние дебаты, за недавнюю вечеринку, за митинг, конечно. Изредка он прерывался на то, чтобы сделать глоток воды и одарить Серёжу одним из своих самых укоризненных взглядов. Впрочем, на него такое даже в первый раз не подействовало. Сошлись на том, что государственный переворот за время каникул Серёжа устраивать не будет. Или, если всё-таки соберётся, предупредит об этом Николая Павловича заблаговременно. — Вы ещё что-то хотите сказать? — Хотел пожелать вам хороших выходных, Николай Павлович. — Взаимно. А теперь убирайтесь из моего кабинета. И Пестеля позовите, будьте так добры. Второе его появление было даже круче, чем первое. Как прилёт инопланетян, восстание машин или новый фильм Тарантино. По крайней мере, Миша смотрел на него так, будто увидел что-то из этого. Наклонившись к Пестелю, Серёжа негромко спросил: — У меня что-то на лице? — Да. Твоё лицо. Сергей приподнял брови и прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Игра в гляделки продолжалась недолго, пока Миша, наконец, не сказал: — Просто жду, когда ты устроишь революцию и мы сможем погибнуть вместе. — Пытаешься сломать баррикады этого Аполлона, а? — пошутил Кондратий за его спиной. Баррикады, революции, Аполлоны. Муравьёв-Апостол моргнул; потом моргнул снова и посмотрел на книгу в руках Миши. Гюго. Точно. «Вот же псих», — с умилением подумал он. — Начальство запретило революции во время праздников, — было сказано с сожалением. — Но я могу взять твой номер, чтобы скинуть адреса, пароли и явки, как только всё сдвинется с мёртвой точки. — Ух ты, — только и ответил Миша. Они обменялись номерами, и Серёжа поспешил в другой корпус, где намечалось собрание его кружка. Уже там, болтая с кем-то, он отправил Бестужеву-Рюмину короткое сообщение: «Только не записывай меня Анжольрасом. Спасибо. С»***
На следующие дебаты (предновогодние, а, значит, праздничные) пришёл Миша. С собой он взял только самое необходимое: игрушечные рога, ещё один ugly christmas sweater, аморальные шутки про известных политиков и горячий чай. Последнее растрогало даже Пестеля. Так он и влился в их компанию.***
Поскольку следующая вечеринка состоялась в пятницу, пожинать плоды и испытывать стыд Сергею полагалось в субботу — в тот день, когда его семья усиленно готовилась к отъезду в Париж. Благо, рано утром, уничтожая запасы минеральной воды в холодильнике, он вспомнил, что стыдиться не способен в принципе. Ему, конечно, скинули фотографии. Самой популярной из них стала та, где Муравьёв-Апостол объяснял Бестужеву-Рюмину фокус с перевёрнутым бокалом и тарелкой. Они стояли непозволительно близко; рука Серёжи лежала у Миши на пояснице, сам Миша что-то говорил ему на ухо. Подпись была лаконичной: «Муравьёв-Апостол показывает Бесстыжеву-Рюмину трюки смотреть бесплатно без регистрации». Комментарии по типу «дальше только порно» и «жду гетеросексуальное объяснение» вывели Серёжу из равновесия на добрый час, пока он слонялся по коттеджу и смеялся, как пришибленный. Усугубил ситуацию тот факт, что Миша на некоторое время сменил фамилию в своём профиле. Разумеется, он посчитал своим долгом сделать репост.***
Праздники закончились так быстро, как бутылка хорошего шампанского на корпоративе. «Благо, — написал Миша в общем чате, — пробкой в глаз никому не прилетело». Фотографию они не обсуждали. С момента её публикации Муравьёв-Апостол успел сделать для себя несколько занимательных выводов, но переходить к активным действиям (действиям вообще) не спешил. Только идиот не заметил бы, что Мишу это выводит из себя. Тем временем на улице стоял январь. Тёмным вечером Серёжа шагал по коридорам университета, напевал под нос какую-то песню и параллельно строчил сообщение Каховскому. — Муравьёв-Апостол, — окликнул его Миша. Окликнул, очевидно, несколько громче, чем было задумано. На некоторое время Бестужев-Рюмин опешил, но быстро взял себя в руки. От недостатка отваги и решимости он никогда не страдал (только от их избытка), а потому, преодолев расстояние между ними быстрыми, нервными шагами, оказался к Серёже почти вплотную. Повисла неловкая тишина. — Что же ты? — подразнил его Серёжа, почувствовав тёплое дыхание на щеке. Бестужев-Рюмин скривился, словно от зубной боли. — Помолчи, Серёж. Прошу, просто помолчи. Меньше всего на свете Сергей хотел ранить чьи-то чувства, но ничего с собой поделать не мог: рассмеялся. В самом деле, ему лечиться пора. — Надо же, — пробормотал он, отсмеявшись. — Ты — и помолчать просишь. Губы Миши тоже дрогнули — от напряжения, от абсурда ситуации, от того, что он вспомнил очередной анекдот. Пока ситуация окончательно не превратилась в мем и не стало совсем поздно, Бестужев-Рюмин зажмурился, качнулся вперёд и впечатался куда-то в линию челюсти Серёжи. Какое-то время (часы Миши говорили, что прошла вечность, и не пытайтесь спорить) тот медлил: то ли ждал, что Миша струсит и уйдёт, то ли ждал, пока самому ему захочется закончить всё это. Но ни первого, ни второго не случилось, поэтому Муравьёв-Апостол, притянув друга ближе и перехватив инициативу, наконец перестал изображать из себя ледяную глыбу. — Бестужев, — тихонько позвал он Мишу, когда они отстранились друг от друга. — Ты живой? Моргни два раза, если да. Вместо ответа Миша постарался придать себе самый беззаботный вид. Его подводили разве что красные щёки и чуть подрагивающие пальцы, которыми он провёл по своим губам, будто бы что-то запоминая. — Дай мне минутку, — попросил он, — и мы продолжим. По истечении обозначенного времени за поцелуем потянулся сам Серёжа, и тогда на его губы легла чужая ладонь. — Продолжим в следующий раз? Моргни два раза, если да. Под аккомпанемент песни The Cure (позёр, что тут ещё можно сказать), которая лились из динамика мобильника, и собственного смеха Миша унёсся вдаль, словно ураган. Серёжа наблюдал за ним с улыбкой. Он чувствовал, словно его обвели вокруг пальца, но не обижался. Бестужев-Рюмин, несмотря на усы и здоровый цинизм, был мальчишкой и знаки внимания оказывал, как мальчишка.***
Тот факт, что следующий раз случился, ничего не изменил. Они по-прежнему проводили много времени вместе и говорили обо всём с такой страстью, будто никогда не смогут наговориться. Оттого их ссора прогремела для Сергея, как раскат грома посреди не очень ясного неба Петербурга. Планировалось крупное выступление: громкие лозунги, много людей, полиция. Ничего необычного, если подумать. Но Миша так не считал. Он первым выразил сомнение в том, что стоит принимать в этом участие, добавил, что после такого их точно отчислят, а потом не выдержал и обозвал Серёжу мудозвоном. — Во-первых, ограниченный кретин, — поправил его Муравьёв-Апостол. — Во-вторых, ты, мой хороший, можешь не участвовать. Что тебе мешает? Вместо ответа Бестужев-Рюмин скинул в сумку вещи и вышел из аудитории, перед этим послав ему холодный взгляд. «Как подо льдом Нева и в любое время года Москва», — вспомнилась Серёже строчка из песни. Под взглядом притихших друзей он пожал плечами и продолжил собрание. Ничего страшного ведь не случилось. Он не сомневался в том, что небольшая перепалка не повлечёт за собой последствий, что Миша напишет сам уже вечером или, в крайнем случае, ответит на сообщение Муравьёва. Спойлер: не напишет, не ответит. В первую неделю Серёжа был слишком занят (собрания, пары, пары, пары, свидание с кем-то, дебаты, ковер у Николая Павловича, посиделки у Трубецкого, пары), а потом напрягся. Без Миши было неуютно. Он привык к тому, что Бестужев-Рюмин всегда рядом, что они обсуждают фигню, целуются, бегают наперегонки, обнимаются, достают всех шутками, засыпают вместе, пока кто-то читает новости или сборник Довлатова — его Миша хранил на тумбочке вместо Библии. Всё это исчезло так, словно и не случалось никогда. — А сейчас он выпьет шампанского и пойдёт стреляться, — процитировал Пестель, комментируя его состояние к концу второй недели вынужденного молчания. Серёжа сухо улыбнулся и заверил: — У меня всё отлично. — Верим. Но говорить о холодном оружии в твоём присутствии мы всё равно не будем, — цокнул языком Трубецкой. Тем временем Кондратий пытался заслонить собой прелюбопытную картину: Бестужев-Рюмин, обаятельно улыбаясь, флиртовал с кем-то из однокурсниц на другом конце коридора. Серёжа сделал вид, что ничего не заметил, стряхнул с плеча несуществующую пылинку и первым зашёл в аудиторию. В середине пары, когда карандаш в его руках отчаянно трещал, а сам он из прекрасного принца, как любили говорить девочки, постепенно превращался в жуткое чудовище, ему прилетело сообщение от Кондратия.«Он тебе нравится, да? К»
«Нравится, конечно. А кому он не нравится? С»«Отвечай только «да» или «нет». Давай. К»
Серёжа задумался. И до него, спустя почти несколько месяцев, наконец дошло.***
Когда занятия закончились, а на Санкт-Петербург опустился густой вечер, Серёжа, запретив себе удивляться и тем более думать, прыгнул в такси, назвал нужный адрес и стал прикидывать, что бы такого совершить. В голову лезли поединок с драконом и свержение политического режима. Обе идеи (исключительно из-за недостатка времени на реализацию) Сергей отмёл и решил остановиться на метании камушков. Как гласили все фильмы, это был оригинальный и остроумный метод добиться внимания. И, что самое главное, действенный. Спустя пять минут знакомое окно на втором этаже раскрылось. Не глядя вниз, Бестужев-Рюмин бросил скороговоркой: «приветСерёж». В том, что это был именно Серёжа, тот почему-то не сомневался. — Который час? — Два, — ответил Муравьёв-Апостол. — Дня или ночи? — Ты шутишь? Нам нужно поговорить. Если ты не против. Проснуться Мишу заставила нерешительность, которая проскользнула в голосе Сергея. Для него это было крайне несвойственно. — Поговорить, — повторил он. — Да, давай. Начинай, а я пока за одеялом схожу. Вернулся он с упомянутым одеялом на плечах и несколько притихшим. — Продолжаем сеанс психоанализа. Серёжа был бы рад, но от вида Миши (сонного, мягкого, совсем немного растерянного) у него перехватило дыхание, а все слова, которые он репетировал перед таксистом пару минут назад, вылетели из головы. — Ну, — начал он, когда дальше молчать стало уже неприлично. — Словом, я дурак. — Что? Я тебя плохо слышу. — Ты сейчас издеваешься или нет? — Какая разница? Повтори, и мы посмотрим. Муравьёв-Апостол вздохнул от досады и страдальчески прикрыл глаза. Ну да. Всё, как и говорили классики: любовью шутит сатана и бла-бла-бла. — Говорю: я дурак, — повторил он громче. — Если ты не услышал и в этот раз, могу подняться и сказать снова. — Нет, я всё услышал. Миша отвернулся и задёрнул шторы. Это была даже хуже, чем прямой отказ, потому что могло означать вообще всё, что угодно. Хорошо, что у Сергея был твёрдый лоб и много энтузиазма в запасе. «Просто уточняю: на какой стадии расставания мы сейчас находимся? С»«у расставания есть стадии? м»
«подожди, я загуглю. м»
«скажем так: я ещё не удалил твои мемы с волком, но уже поржал над фотографиями в фейсбуке, пока был пьян. м»
Муравьёв вскинул руку в победном жесте. «Я поднимаюсь? С»«только не через окно, я тебя прошу. м»
Уже оказавшись в квартире Миши, Муравьёв повторил всё, что успел сказать внизу, и добавил: — В чувствах не разбираюсь. Намёков не понимаю. Для отношений решительно не подхожу. Все эти качества уже перечисляла его бывшая девушка, с которой они расстались год назад. Тогда Муравьёв её не слушал. — Это заметно. — О, хорошо. Можешь насмехаться надо мной, пока я пытаюсь сказать что-то важное. По сложному выражению лица Миши нельзя было догадаться, о чём он думает. Вместо ответа Бестужев-Рюмин взял Серёжу за руку и повёл в сторону спальни. — Кризис миновал? — осторожно поинтересовался Муравьёв-Апостол, сбрасывая пальто. — Почему ты так решил? — Миша наконец иронично усмехнулся и скрестил руки на груди. — Может быть, я хочу оставить тысячу твоих извинений на утро. На кровать они упали одновременно. Чувствуя цветочный запах кондиционера для белья и мягкий поцелуй на шее, Серёжа обнял Бестужева и погладил по спине. Так они и лежали какое-то время. — А насчёт митинга твоего… — Забудь, — перебил Серёжа. — Вопрос снят. Ты можешь не участвовать, всё нормально. Тогда Миша приподнялся на локте и накрыл Серёже рот рукой. — Глупости не говори, Муравьёв-Апостол, — выдохнул Миша серьёзно. — Ты же знаешь, что одного я тебя не отпущу. Сергей, конечно, знал. Это знание рождало в нём смутное беспокойство, но вместе с тем и другое, новое чувство, которое до этого момента он редко испытывал. Серёжа поцеловал тёплую ладонь и улыбнулся. — Я, кстати, забыл сказать. — Говори. — Я же тебя люблю, Миш. Это было прописано в его «Манифесте поехавшего»: судьбоносные признания стоит совершать непременно ночью, вломившись к человеку в дом самым неожиданным, но эффектным способом. — А, — протянул Миша. — И насколько? — Да так. Ничего серьёзного. Типа, — Серёжа улыбнулся, — любовь до гроба и всё такое. Бестужев-Рюмин бессовестно расхохотался. Хорошо, что поехавшими были они оба. Поехавшие, говорят, мир меняют.