Christmas goose

      Гринч осознал всю глубину проблемы в процессе ограбления наивных ктовильцев, видевших десятый сон. Он обходил дом за домом, забирая с собой подарки в праздничных упаковках, ёлки, обвешанные гирляндами, и, как ему казалось, сам дух Рождества. И разумеется, в каждой чертовой гостиной был оставлен небольшой вкусный гостинец для Санты: стакан молока и горстка печенья. Сначала Гринч съедал предложенное угощение, чтобы унять разыгравшееся чувство голода, затем — из чистого упрямства, чтобы жирному старику с бородой не досталось ни крошки. Конечно, подношения были скромными, но, посетив очередной дом, Гринч почувствовал ощутимую тяжесть в животе. — Макс, мне как-то нехорошо, — простонал он, положив ладонь на живот и чувствуя, как внутри плещется двадцать стаканов молока. Брюхо его было и без того внушительным благодаря постоянному заеданию стресса и одиночества, но сейчас оно раздулось ещё больше, едва сдерживаемое поясом от костюма Санты. Пес укоризненно посмотрел на хозяина, и Гринч погрозил ему пальцем. — Не говори ерунды, Макс. Я не виноват, что эти глупые людишки оставляют еду на самом видном месте. Скажи мне лучше, пролезу ли я в трубу? — Гринч с сомнением покосился на черное отверстие трубы, наглаживая урчащий живот, будто пытаясь успокоить внутренности. Макс тихонько гавкнул, и Гринч улыбнулся ему: — Ты прав, попытка не пытка. Игнорируя боль в переполненном брюхе, Гринч взгромоздился на трубу и осторожно начал протискиваться внутрь. Все шло хорошо, и в голодном зеве трубы постепенно исчезало его тело, пока он ожидаемо не застрял в талии. — Чертовщина, — ругнулся Гринч и, со стоном втянув живот на максимум, протиснулся-таки внутрь. Гринч с грохотом шлепнулся на поленницу, перебудив, наверно, всех в доме и едва сдержавшись, чтобы не заорать благим матом — он пребольно ударился копчиком. Прислушавшись, он убедился, что все было тихо, и на карачках выполз из камина, сдерживая стоны. Этот дом был последним в его списке, а значит, осталось потерпеть совсем немного. Он не сразу заметил маленькую ктовильку, с любопытством наблюдавшую за ним своими большими голубыми глазищами. — Санта, а что ты делаешь с нашей елкой? — спросила она наконец, заставив Гринча подпрыгнуть от неожиданности. — Нельзя же так подкрадываться! — рявкнул на нее Гринч, но тут же исправился, — я, э-э… видишь, тут огонек потух, — он показал на погасшую лампочку гирлянды, — я отнесу ее на ремонт, и завтра она будет э-э… как новенькая, — он криво улыбнулся ктовильке, та отвечала лучезарной улыбкой, от которой Гринчу стало неловко. — Иди в кроватку, крошка. Как тебя зовут, кстати? — Синди Лу. Можно просто Синди, — девочка протянула ему ладошку, и Гринчу ничего не оставалось, кроме как пожать ее. — Умница, Синди. Иди спать, — Гринч помахал ей, надеясь спровадить, но Синди не двинулась с места. — Нет, подожди, Санта. Ты должен съесть свое угощение. Мы с мамой его полдня готовили. Брюхо Гринча громко и тоскливо заурчало от ее слов, но Синди растолковала это по-своему: — Ты голоден? Устал наверно разносить подарки! Держи, Санта! — она сунула ему… да-да, все тот же чертов стакан молока и тарелку с целой горой печенья — с виду его было гораздо больше, чем в предыдущих домах. В голове Гринча на секунду промелькнула мысль о том, что объема его желудка хватило бы затолкать в него эту Синди целиком, но он прогнал ее прочь. Да, он проказник и бич города Ктовилля, но уж точно не убийца и не каннибал. Со вздохом приняв у нее стакан, до краев полный молока, Гринч с какой-то обреченностью поднес его к губам, делая первый глоток. Синди внимательно наблюдала за тем, как отчаянно дёргается его кадык, в то время как свободная его рука легла на туго набитый живот в попытке облегчить его участь. Он чувствовал, как с каждым глотком его распирает все больше и больше, как усиливается давление на ремень — еще чуть-чуть, и тот лопнет. Допив стакан, Гринч облизнулся и со стоном облегчения расстегнул тугой пояс, позволив брюху выкатиться вперед колесом. Синди с каким-то почтением посмотрела на живот Гринча, который теперь был похож на большой тугой мяч. — Печенье? — предложила она невинным тоном. — Ох, — Гринч подавил отрыжку, обняв руками ноющее пузо. Ему было почти стыдно, что кто-то, а тем более маленькая девочка, увидел его в таком беспомощном состоянии. Прежде он набивал живот до отказа только у себя дома и мог не беспокоиться о том, что подумают другие о его манерах и облике. Гринч, конечно, не был экспертом, но едва ли зрелище обожравшегося зеленого мужика с тугим, как у беременной коровы, животом, можно было назвать привлекательным. — Не смотри, если тебе противно, — тихо сказал Гринч, отрыгнув в кулак, — обойдусь без твоего печенья, иди в кровать, тебе уже давно пора спать. Только… подожди. Я выйду через дверь, а ты ее за мной закроешь. Печная труба слишком узка для меня. Синди Лу лукаво улыбнулась и, взяв его за руку, повела к двери. Гринч поковылял следом, чувствуя себя жирненькой уткой: тугой тяжелый шар, в который превратился его живот, мешал нормально передвигаться. — Пока, Санта, — на прощание Синди легонько похлопала его по животу, и Гринч снова чуть не застонал: на этот раз от вспышки удовольствия, которое принес его измученному брюху этот короткий тактильный контакт. Кивнув головой, он неловко скатился вниз по ступеням и поспешил к саням и Максу.

***

      После всей этой истории с похищением подарков и их торжественным возвращением Гринч стал праздновать Рождество с ктовильцами. И если раньше в канун Рождества он обычно наедался до отвала и валялся где-нибудь в своей пещере, беспомощно обнимая полное брюхо и кляня город на чем свет стоит, то теперь в присутствии других людей он не мог отпустить себя и съесть столько, сколько требует организм. Порой он даже скучал по своему рождественскому одиночеству и однажды, на шестое празднование, поводив хороводы вокруг елки и отказавшись от застолья, он поспешил домой, где его ждал целый пир на одного, обняв на прощание повзрослевшую Синди. Та проводила его прищуренным взглядом. Вернувшись домой, Гринч уже не мог сдержать дрожь предвкушения. Его уже заждался обед, состоящий из запечённого в духовке гуся, сочившегося жиром, мясного пирога и бадьи спагетти под соусом Болоньезе. При виде этого великолепия, ещё теплого, дразнящего своим запахом чувствительный нос Гринча, у того потекли слюнки. Не забыв подсыпать Максу корма в миску (не одному же Гринчу сегодня получать гастрономическое удовольствие), Гринч поспешил к столу. Венчал стол полный до краев графин красного сладкого вина, который немедленно притянул взгляд Гринча. Подумав, он потянулся к нему и плеснул в граненый стакан. Он не будет напиваться, но запивать чем-то надо. А вода на праздничном столе — как-то не слишком интересно. — Твое здоровье, Макс! — отсалютовав собаке стаканом, Гринч от души хлебнул, чувствуя, как по замерзшему телу разливается блаженное тепло. Алая жидкость скользнула по пищеводу в пустой пока что желудок, и Гринч потянулся к ожидавшему своей участи гусю, отправляя к себе на тарелку большой шмат мяса. Запах теплого запеченного до золотистой корочки мяса проник в ноздри, заставляя рот наполняться слюной. Обнажив неровные зубы, о которых он и не думал ухаживать до недавнего времени, Гринч впился ими в сочный кусок, раздирая мясо с животным урчанием. И это он еще старался есть аккуратно! Нежное мясо истекало соками в его рту, и Гринч, наспех прожевав, проглотил огромный кусок, чувствуя, как тот с трудом прокладывает себе дорогу в его узком горле, чтобы потом провалиться в его пустое урчащее брюхо. — Не беспокойся, животик, скоро ты будешь набит так, что я и встать не смогу, — Гринч погладил выпирающий живот, пока еще мягкий и податливый прикосновениям, и залил в себя еще вина, которое оставило во рту приятное послевкусие. Половина сочного гуся испарилась быстро, и Гринч, которому надоело обгладывать кости, перенес свое внимание на пирог, который дожидался его на столе. Живот его немного округлился под майкой, как будто внутри у него надулся воздушный шарик, и Гринч положил на него ладонь, отправив в рот огромный кусок пирога и глотая почти не жуя. Ему нравилось чувствовать, как с трудом большие куски прокладывают себе путь внутри него, чтобы плотно утрамбоваться в животе, распирая его изнутри. Ему нравилось, как живот рос буквально на глазах, становясь тугим и твердым, как накачанный до предела мяч. Прижав руку к округлому брюшку, Гринч, запрокинув голову, залпом выпил полный стакан вина, чувствуя, как растет животик, вздрагивая от каждого глотка. Это чувство растягивающегося под его рукой живота пьянило его даже больше самого вина. — Макс, гляди, — пьяно хихикнул Гринч, хлопнув себя по животу с характерным треском, — я как беременный. Как думаешь, какой это месяц? Не меньше пятого! Видели бы меня сейчас ктовильцы ха-ха-ха. Гринч вновь окинул взглядом стол и, пододвинув к себе бадью спагетти, пока что нетронутую, взял в левую руку кусок пирога. — Думаю, нужно ускориться. Я уже сыт, но мой живот хочет ещё и ещё. Это болезнь какая-то, Макс? Впрочем, наплевать. Ты прости, что тебе приходится видеть меня таким, — Гринч почесал Макса за ушком, пьяно икнув, — я сам себе противен, и не хочу, чтобы меня осуждал кто-то еще. Я знаю, ты будешь любить меня независимо от того, что я делаю. Но только представь, если бы меня таким застал кто-то из ктовильцев… — Гринч потряс головой, отгоняя ужасную мысль. Намотав на вилку длинные спагетти, он отправил ее в рот, рассудив, что чем больше он разговаривает, тем сильнее расстраивается. Мощные челюсти заработали, пережевывая скользкие макаронины, и, не успела ротовая полость толком освободиться, как Гринч уже пропихивал в себя здоровый кусок пирога, в то время как свободная рука тянулась намотать ещё спагетти. Он задал сам себе убийственный темп поглощения еды, чередуя макароны с пирогом, а тот с вином, ни на секунду не оставляя руки пустыми. Живот его пульсировал, раздуваясь все больше и больше, и в какой-то момент ему пришлось раздвинуть ляжки, позволив набитому брюху устроиться между ними. Уже ни у кого бы язык не повернулся назвать происходящее хоть сколько-нибудь приличным словом: Гринч обжирался, как животное, рыча и поскуливая от боли в животе, срываясь на хриплые стоны и икоту, которую уже никакая сила в мире не смогла бы сдержать. Прервавшись ненадолго, Гринч положил обе грязных руки на живот, пытаясь отдышаться и жадно глотая воздух хриплыми вдохами. Забитый до отказа желудок давил на лёгкие, отчего Гринч слегка задыхался, не облегчая себе задачу беспрерывной работой челюстей. Брюхо ощутимо болело, намекая на то, что этот праздник чревоугодия пора заканчивать, но Гринч не собирался сдаваться так просто. Может быть, причиной тому было какое-то извращенное удовольствие, а может, то, что Гринч был уже довольно пьян. Звуки, издаваемые им самим, подстёгивали его: икота вырывалась из глубин его чрева короткими мощными всхлипами, заставляя живот подпрыгивать, и Гринч уже не мог бы сказать, от перенасыщения она появилась или от вина. Надавив на живот, Гринч издал громкую отрыжку и тут же застонал, когда в брюхе снова резануло. — Боже, Макс, я такой мерзкий, правда? Такой толстый и неповоротливый, как откормленная для рождественского стола индейка. Хотя по габаритам я больше похож на свинью, — Гринч похлопал себя по животу, в котором, судя по раздавшемуся треску, мог находиться спелый арбуз. — Неправда, — раздался тихий голос, и Гринч не подпрыгнул от неожиданности только потому, что просто был не в состоянии пошевелиться. Повернув голову в ту сторону, откуда раздался голос, Гринч обреченно простонал: — Ну почему? Почему ты? — Гринч… — Синди сделала несколько неуверенных шагов по направлению к нему, но Гринч прервал ее: — Нет, не подходи. Уйди, пожалуйста. И сделаем вид, что ты ничего не видела. Умоляю, Синди. Просто забудем. — Гринч, погоди… Тот замотал головой, смаргивая беспомощные горькие слезы: — Нет-нет, пожалуйста, не говори ничего. Я понимаю, после увиденного тебе вряд ли хочется быть другом такого отвратительного существа, но я просто не могу потерять твою дружбу. Она делает меня живым. Пожалуйста, Синди. Дай мне побыть мерзким Гринчем сегодня, а завтра я снова буду милым и правильным Гринчем, которого приняли ктовильцы… — Гринч от испуга даже икать перестал и не смел поднять глаза на Синди, в защитном жесте обняв свое огромное брюхо. — Хватит. Мне все равно на ктовильцев, я приняла тебя сразу, как только услышала о тебе. Уже тем нелюдимым ворчуном ты был мне дорог, — Синди положила руку на его плечо, — у меня совершенно другие взгляды на то, что на самом деле мерзко. Мерзко себя вел мэр по отношению к тебе. А ты никому не причинял зла, несмотря на то, что по сути стал синонимом слову «зло» для них. И в этом… что бы ты ни делал… я не вижу ничего мерзкого. Ты… ты плачешь? — Нет, — огрызнулся Гринч, вытирая щеки испачканными в жире пальцами. — Ты всегда будешь моим единственным другом, Гринч, — Синди мягко поцеловала его в висок, — скажи, ты отказался от рождественского стола, чтобы поесть в одиночестве? Ты и вправду был такой голодный? — спросила она, с интересом глядя на его тяжело вздымающийся живот. — Нет… не думаю. Это дурная привычка: несколько раз в месяц мне нужно наесться до отвала. Я знаю, это звучит странно и неприятно… — Гринч все еще прятал глаза. — Я помню тот вечер, — внезапно сказала Синди, — ты притворялся Сантой, и я тогда заметила, как сильно ты объелся печенья с молоком. Гринч втянул голову в плечи. — Это было не нарочно. Ктовильцы просто оставили еду пропадать, а Санта, старый дурак, оставил все нетронутым… — Не нужно объяснять, Гринч. Я не хочу лезть к тебе в душу и топтаться там. Я давно заметила, что ты любишь покушать, — Синди успокаивающе улыбнулась, — это не делает тебя отвратительным. — Но я сидел тут и обжирался, как свинья, и ты наверняка все видела… Боже, какой позор, — Гринч хотел съежиться насколько, насколько позволяло ему брюхо, но Синди лишь погладила его по голове. — Это я виновата, Гринч. Я заявилась в твой дом без стука. Перестань уже казнить себя. — Точно… все в порядке? — исподлобья взглянул на нее Гринч и, получив утвердительный ответ, прикрыл глаза от облегчения. — Тебе помочь дойти до кровати? — спросила Синди, но тот лишь помотал головой. — Прости, сейчас я не смогу даже подняться. Мне жаль, что ты увидела меня таким. — Ты никогда не был худосочным, — рассмеялась Синди. В этот момент у Гринча в брюхе громко заурчало, и он скривился, успокаивающе погладив себя по животу. Чувство наполненности было болезненным, и Гринч растекся по стулу в надежде, что боль притупится. — Прости, — Гринч отрыгнул в кулак и жалобно посмотрел на нее, — прости, пожалуйста. Это и вправду очень некрасивое зрелище. Синди покачала головой и, присев на соседний стул, потянулась рукой к нему. — Можно? Гринч медленно кивнул, не веря в происходящее, и убрал руку с живота, чтобы Синди могла прикоснуться. Девушка робко потрогала тугое брюхо, до треска растянувшее майку. От кожи, натянутой, как барабан, исходил жар, и Синди, осмелев, положила на его пузо всю ладонь, начав поглаживать круговыми движениями. — Боже, — простонал Гринч. — Больно? — испугалась Синди, готовая уже убрать руку, но Гринч слишком резво для такой откормленной туши поймал ее ладонь, возвращая обратно. — Нет, нет, продолжай. Это помогает унять боль, — стыдливо прошептал он, прикрыв глаза, и Синди вернулась к поглаживанию его живота, который начинался под самой грудью и выпирал на две ладони вперед, лежа на коленях Гринча. Гринч пытался развести ноги, чтобы позволить животу устроиться между ляжками и не давить на все остальные органы, однако тот просто не помещался и теплой тяжестью касался коленей, гротескно худых на его фоне. Синди, увлекшись своим занятием, скользнула пальцем в растянутый пупок Гринча, и тот охнул от усилившегося давления в животе и мгновенной вспышки возбуждения, устыдившись до темно-зеленых пятен на щеках. — Не надо, Синди. Так… не надо, — прошептал он, пряча глаза. — Извини. Но… я думаю, мне стоило прийти. Ты не должен оставаться один в Рождество. Ты и так слишком долго был один, — Синди ласково похлопала его по доверчиво подставленному пузу, и Гринч поднял на нее взгляд. — Ты ангел, Синди. Ты не брезгуешь обществом самого мерзкого жителя Ктовилля. Ты не брезгуешь назвать его другом. И я буду им, пока я жив, клянусь, — слабо прошептал Гринч, которого убаюкивали ласковые поглаживания, — ты сейчас тут, со мной, вместо того, чтобы веселиться с остальными ктовильцами за праздничным столом. Ты голодна? Съешь что-нибудь, еда хорошая, правда, — Гринч окинул стол сонным взглядом, — прости, что все так неаккуратно лежит… — Все хорошо, все хорошо, Гринч, — шептала Синди, одной рукой продолжая поглаживать его сытый живот, а вторую положив на его контрастно холодную впалую щеку. Поддавшись нежным рукам, Гринч провалился в крепкий сон, уставший и пристыженный. — Тебе не нужно избегать меня, чтобы быть собой. Я хорошо знаю, что ты не святой. Единственный, кто не строит из себя святого в этом проклятом городе, — Синди благодарно улыбнулась, целуя в щеку своего друга.