***
sia — angel by the wings Рон, резко распахнув глаза, стремительно перекатился, поднялся и рванул с места. Глаза его лихорадочно блестели и прыгали от места к месту, оценивая обстановку в лесу. Рука мелко дрожала, пульсировала от глухой боли: кажется, ударили режущим заклинанием. Каждый миллиметр тела горел, но он не переставал бежать. Грязь неприятно хлюпала под ногами, но останавливаться абсолютно запрещено, необоснованное торможение в битве без щита и меча — это гарантированная смерть. Особенно с таким противником. Палочки, как и чехла с запасной, не было: видимо, в конце концов слетела в одном из головокружительных пируэтов. Так и знал, не нужно было торопиться и скупиться на нормальные чары. Он раздражённо сплюнул. Конечно, можно было попробовать сражаться беспалочковой магией, но Рон отлично понимал, что Реддл его сразу вынесет, он и пикнуть не успеет. Дело было дрянь: если сейчас же он хоть что-нибудь не придумает, то всё накроется медным тазом. Оставшееся сопротивление, разумеется, будет сражаться до конца даже после его смерти, но как они победят Волдеморта, если из всего руководства, имеющего больше всего информации и о крестражах, и о дополнительных секретных штабах, остался он один? Думай, думай, думай! Ненависть и боль от того, что Невилл, Шеймус, Энтони, Ремус, Кингсли и Северус, все его ближайшие товарищи, одни из выживших после масштабного доноса, погибли буквально в течение полчаса в чёртовом столкновении с боевым Внутренним кругом Вальпургиевых рыцарей с лордом во главе, разъедали его изнутри и ещё больше подстёгивали его к сражению. В их гибели он был уверен: не ощущалось ни одной из связи, существовавших между ними. Почему всё сложилось так по-идиотски? Надо же ведь было так неудачно напороться на этих ублюдков. Судьба им явно перестала благоволить: за четыре месяца после двух годов успешной борьбы их количество опытных бойцов, полноценно готовых к битвам, сократилось почти наполовину, целителей, зельеваров и артефакторов начали намеренно выслеживать и убивать, а поток новичков неуклонно сокращался. В принципе, это неудивительно, всё к этому и шло: новое правительство оперативно промывало мозги, а те, кому всё же не удалось — незамедлительно уничтожались, если те не успевали сбежать. Их оппозиция старалась спасти как можно больше людей от этого ужаса, но с каждым полугодием это получалось всё хуже и хуже. И это ужасно. Внезапно он потерял равновесие и покатился вниз в какой-то овражек. Великий боевой маг! А ещё тренировал новобранцев, тьфу. Будь Аластор жив, то просто бы отпинал его за это. Рон горько усмехнулся и, собираясь подняться, почувствовал что-то не то со своим телом: оно было меньше, намного меньше, чем должно быть. И деревья, в свою очередь, стали намного больше, чем запомнились. Вот и бдительность вся, ещё одна причина, по которой Шизоглаз мог его отлупить своим посохом: ударил адреналин в кровь — и побежал, как дурак, ни на что не обращая внимания. Уизли неслышно выругался, осознавая. Почему за то время, что он скакал, как горный баран, не выстрелило ни одного заклинания? А потому что врага нет! Реддл не стал бы с ним церемониться и ждать, пока он наиграется: кинул бы авадку или ещё что-нибудь эдакое и свалил бы в закат. И правильно бы поступил на самом-то деле. А что насчёт его уменьшившегося роста… Рон нахмурился. Волди что, тоже поиграться решил? Выбросил дурацкое заклинание, отрубил на пару минут и ушёл? Как благородно. И самодовольно. Отрастил себе обратно нос и волосы и ходит с величественным видом, урод. Хотя хитрый урод, ничего не скажешь, как-то поумнее стал по сравнению с тем, когда со змеиным личиком щеголял. И сейчас не уворачивается настолько вёртко, раньше попасть в его щит равнялось чуду. К счастью, тот и сам в то время как-то по-левому и косо направлял палочку. Несомненно, позже будет «решающая битва», негоже лордам в простых стычках убивать последнего из лидеров и символов сопротивления, нужно с помпой, как бы глупо это не было. Но хотя бы неудивительно, как этот смазливый придурок Поттер вообще выжил после двух встреч: недостаточно торжественно было. Хотя и третья, Рон готов был поспорить, была не тем, чего хотел Реддл, но выбирать тому не приходилось: если бы оставил в живых «Избранного», то тогдашним Упивающимся показалось бы, что он внял его мольбам. А так дело не делается, и ему пришлось убивать его не в величественной битве, а на простой и скучной, на его взгляд, показательной казни. Окончательно поднявшись и будучи уверенным в отсутствии врагов, Уизли наконец осмотрел окружающий его лес. Кроны деревьев возвышались над ним, везде было довольно мокро, что было странно: последний дождь был два дня назад, так что более-менее высохнуть должно было успеть. А тут будто пару часов назад накапало, но такого быть не может… Не провалялся ли он в отключке больше трёх часов? Беспалочково наколдовав Tempus, что неожиданно раздалось кратковременным неприятным ощущением, посмотрел на время: 20:01. Вышли они в районе семи вечера, так что нет. А пока была битва, ничего не было. Рон в задумчивости постучал пальцами по губам. Может, он в каком-то другом месте? Вполне может быть. Присмотревшись к деревьям более тщательно, можно было сделать вывод, что это совсем другой вид, хоть и похожий. И очень знакомый. Рон застыл. Этот лес не должен быть цел. Он сгорел дотла в Адском пламени. Что за бред? Покрытые каплями листья безмятежно шелестели. Неужели Реддл бросил кое-что помощнее? Уизли стал перебирать всё, что Снейп говорил о ментальных заклятиях, однако ничего не подходило. Но и эта местность никак не могла исцелиться, особенно за полтора года. Рон выбрался из овражка и, пройдясь, перешёл на бег. Перепрыгивая через массивные корни и пригибаясь, Рон быстро осматривал проносящуюся местность. Никакой засады всё же не было, как подумалось — зато через некоторое время он увидел крупную вмятину в земле, как будто кто-то упал с большой высоты под наклоном, и метлу. И опять же очень знакомую: такая была у близнецов, пока Поттер не купил для «своей» команды другие. Внутри привычно ёкнуло, и глаза противно защипало. Нет, нельзя вспоминать, нужно сосредоточиться. Он сжал в руки в кулаки и сквозь зубы выдохнул. Мысли завертелись, выстраиваясь в барьер и отгоняя воспоминания, но те всё настойчиво наступали, пробивая его. Рон запустил руку в волосы и упал на колено. Он так и не смог научиться защищать свой разум от своих собственных чувств, и поэтому от этих треклятых приступов его спасали лишь амулеты, которые — проклятье! но как предсказуемо и глупо — слетели вместе чехлом. Как он это ненавидит: ему, как лидеру, за которым следуют люди, уверенные в его устойчивости, быть зависимым от каких-то побрякушек. Так низко. — Дыши, — издалека слышалось эхо из множества голосов. — Ты не можешь сдаться. Ты знаешь, что будет, если мы позволим и дальше распространяться этой тьме. Мы обязаны продолжать. Они не хотели бы, чтобы ты наложил на себя руки. Твоя семья гордится тобой. Подобные утверждения действовали отвратительно. Они все это знали. Скорбь распространялась по душе пожаром и испепеляла целиком и полностью. Но именно это сжигание и заставляло двигаться в такие моменты, воскрешало, пока обереги не стали неотъемлемой частью жизни. Это сработало и сейчас. Всё внутри пылало, обращалось в пепел и возвращалось к жизни, повторяя бесконечный цикл раз за разом. «Нора» горела. Он помнит это до мельчайших деталей; то, как языки огня поднимались всё выше и выше, как внутри умирали родные, до сих пор стоит ужасающим зрелищем перед глазами. Он не смог их уберечь, он не пришёл вовремя. Это он виноват. Почему не убедил их уйти с ним, когда было не поздно, почему сдался под их напором? Он ведь знал, абсолютно точно знал, что может случиться. Рон заскрипел зубами: проклятая Грейнджер! То, как они вместе подзуживали Поттера на всякие глупости, как смеялись, как составляли планы, ссорились и целовались… Он теперь ненавидит её также, как когда-то любил. Как можно быть такой двуличной сволочью? Как можно, будучи членом Ордена и Отряда, предать доверие товарищей? Ей верили, а она сдала их всех ради дурацкой должности в Министерстве, ради того, чтобы жить в прогнившем мире! И не только их, но и местонахождения нескольких штабов, в число которых входил и его дом. Дом, в котором принимали её, как родную! Как он рвался вырвать ей язык, сжечь её дом, уничтожить всё, что она любит; о, как он её выслеживал, рискуя всем, чем мог! Это было так глупо, так по-детски, но совершенно необходимо: он уверен, что сошёл бы тогда с ума от ненависти, если б ничего этого не было. И не будь его товарищей, то он… Сердце бешено стучало, в глазах потемнело. Рон привалился к дереву и сполз на землю. Сил совсем не было. Всё тело билось в мелкой лихорадке, дыхание сбилось. Как он жалок. Никто из его друзей не стал бы так унижаться, они бы стояли, были бы в ужасе, но стояли и сражались, действовали. Но он не мог. Разум застелила пелена. Как он будет без них? Будущее представлялось полностью чёрным. Он не сможет, не справится, он лишь всех подведёт. А смерти… Нет! Рон резко поднялся, чуть не упав. Он обязан сражаться. Ни смерть его семьи, ни членов сопротивления, ни кого-либо другого не должны быть напрасны. Ничто и никто, даже он сам, не остановит его. Внутри зажглась надежда и сила. Подхватив метлу, он бросился из леса. Его всё ещё колотило, но Рон не останавливался. Нужно выяснить, что за лес, почему он так похож на тот, в котором когда-то гулял, и почему здесь метла близнецов. А потом ещё не забыть обратиться к целителю: рост явно просто так не вернётся. Пробежка длилась недолго, и вскоре он оказался на холме. Солнце уже начало заходить — последние лучи освещали землю особенно ярко и ослепляли глаза. Прищурившись, Рон вгляделся в горизонт и замер, никак не ожидая того, что увидел: огромная тень несуразного, но столь родного дома, высилась перед ним тёмным пятном. Из трубы шёл лёгкий дым, в окнах горел свет, всё так, как должно быть: без смертей, без ужаса, без горящего леса вокруг. Рон сжал крепче древко метлы. Это какая-то ловушка? «Нора» не может быть здесь. Или это сон? Он… Руки вспотели. Ментальное заключение? Слова Северуса и Ремуса всплыли в памяти. Если это так, то… Рон сразу же сорвался с места. Спотыкаясь на ухабах, он бежал вниз по заросшей тропинке. Он понял, где находится: это воспоминание и одновременно — ужасная тюрьма. И не умей Рон осознавать и контролировать себя в снах, то всё сложилось бы очень печально. Что может быть хуже, чем навсегда потеряться во лжи? Высокая трава неприятно била по ногам, метла тяжёлым грузом волочилась вслед за ним, заплетаясь и путаясь в ней, но оставлять её нельзя: большое отклонение от настоящей истории в памяти может плохо закончиться, сколько бы эта деталь не казалась незначительной, нужно лишь немного потерпеть. До дома оставалось уже не так много. Почему именно в этот момент его отправили? Эта была глупая, столь идиотская ситуация, что начинало тошнить от собственной тупости. Она не выделяется чем-то важным: никто не погибал, никто не сражался в героической битве, не выигрывал и не проигрывал. Это был обыденный день, в который молодой он, ещё ребёнок, в очередной раз обиделся на шуточки близнецов и по этой причине угнал Чистомёт одного из них. Так хотел, чтобы они помучились, чтобы мама их наказала за исчезнувшую метлу, а в итоге пострадал сам: ведь надо было так «благоразумно» решить, что дождливый и ветреный день — лучшее время, чтобы поиграть в обиженного и полетать. А затем неожиданно для себя потерять управление и влететь прямо в землю с огромной высоты. До сих пор интересно, как он вообще уцелел. Скорее всего, в этом сыграла немалую роль грязь, чтобы он без неё делал! Так что когда он пришёл домой, чумазый и в ссадинах, с чудом выжившей метлой, мама неплохо так его отругала. И обняла, несмотря на грязь на нём. И наказала. В этом и была вся она. Рон затормозил перед самой «Норой». Там есть они, вся его умершая семья. В отличие от вещей, они не будут материальны после пробуждения сознания, и от этого становилось страшно. По телу пробежались мурашки: он совсем не был уверен, что не разревётся, когда вместо тепла получит пустоту, когда услышит родные, но мёртвые голоса. И не передумает ли возвращаться? Остаться здесь вполне возможно, заставив разум стереть ощущение нереальности. Рон боялся этого, боялся, что решит так, что эгоизм всё же возвысится над ним. Он не должен бросить настоящий мир. Его ждут там. Нужно всего лишь найти то, что не относится к этому времени, что вернёт его обратно. Ему говорили, что это будет просто. И поэтому, закусив нижнюю губу, решительно толкнул дверь. Звук моющейся посуды мгновенно донёсся до него. Где-то наверху скрипнула ступенька лестницы, брякнули тарелки на кухне. Рон затаил дыхание. Так хотелось развернуться, унестись, избежать этой встречи. Сделал шаг вперёд: непозволительно отступать. Послышались шаги, и он опустил взгляд. — Рональд Билиус Уизли! Где ты, спрашивается, был столько времени?! И… О, Мерлин! Что с тобой? Что произошло?! Голос матери… Рон сдавленно выдохнул и зажмурился. Нужно успокоиться, это всего лишь воспоминание, оно не раз воссоздавалось в памяти, как и все остальные. — Я… Я взял метлу и… — слова застревали в горле, — Я… Совершенно внезапно его обхватили руки и прижали к телу в объятиях, и Рон дёрнулся от неожиданности, открыв глаза. Где ругань, которую он помнит? Где отец, который должен прийти? И почему так тепло, а не холодно? — Мы все так волновались! Твоя стрелка указывала на «смертельную опасность», но потом сразу же, как мы это заметили, сместилась на «потерялся». Это так ужасно! Я уже хотела отправиться на твои поиски, собралась, но на часах уже было «в пути». Стали тебя ждать, а то так запросто могли разминуться… — и всё это она выпалила на одном дыхании. — Слава Мерлину, ты здесь! Такое волнение… Её руки крепко его обвивали, будто защищая от всех зол, а Рон не мог понять. Он всё чувствовал, ощущал, как она дышит. Этого не должно быть. И становилось ещё хуже. Он начал всхлипывать. Метла выпала из рук. — О, милый мой! Не бойся, теперь ты дома! Теперь всё будет хорошо… — и успокаивающее провела по спине. — Ты в безопасности… Это не воспоминание, нет, слишком больно, слишком реально. Сердце разрывалось на куски, мысли путались, как никогда. Слёзы потекли по щекам, и Рон отчаянно схватился за мать, боясь потерять её в одно мгновение. Или же это неправда? Руки в который раз задрожали. — О, малыш Ронни! Неужели ты… Рон стремительно поднял голову, с потаённой жадность смотря на лица близнецов. — Снова запачкался? Впрочем… — А ну-ка замолкли! — громко сказала Молли, выпуская его из объятий, и отвернулась к ним. — Я ещё не забыла, что вы успели натворить, так что… — послышались удаляющиеся топот и смех, — Куда вы пошли! Вернулись быстро! Она раздражённо выдохнула и вернулась к Рону. — Scourgify! — чары мгновенно убрали грязь. — Ты ведь устал, да? Иди, помойся и ложись спать. Но, — спустя пару секунд строго добавила она, — не думай, что всё сошло тебе с рук! Мы поговорим об этом позже. Конечно, крови… многовато, но у тебя ничего особо серьёзного нет, как я погляжу, будет только немного болеть. В ванной найди аптечку, а там — мазь. Помнишь, какая? — Рон бездумно кивнул. — Хорошо. Нанесёшь на ссадины, только сначала отмой их от грязи. Она немного подлечит. Но не смей кого-либо просить, чтобы тебе заживили раны полностью! Я всё равно узнаю. А теперь иди, — и ушла обратно на кухню. Он как под Imperius начал подниматься по лестнице. Голова была абсолютно пустой. Где-то мелькала мысль, что надо искать то, что здесь не должно находиться, но она меркла по сравнению с тем, что он только что ощутил. И это явно не было потерей осознания: будь это так, то он бы и не сомневался в реальности происходящего, не размышлял бы так, как обычно. Рон остановился перед дверью в ванную и устало провёл рукой по лицу. Сплошной бред. Где выход? Интуиция кричала, что его нет, однако он не хотел про это думать. Он обязан вернуться, но вот как — сплошной туман неизвестности. Может, это всё обдумать после сна? Сил терпеть совершенно не осталось. Рон зашёл в комнату и, долго не раздумывая, наполнил ванну водой; снимая грязную одежду рывками, шипел от колющей боли: кое-где ткань слиплась с ранами и теперь с трудом отрывалась от тела. Это было неприятно, но уже так привычно, после битв и не такое получишь. Погрузившись в воду, он откинул голову на бортик и закрыл глаза. Это тело начало ныть, начиная в конце концов понимать, через что ему пришлось пройти: и через падение, и через долгую пробежку, к которой оно не готово, и через беспалочковое волшебство. Конечно, оно через некоторое время привыкнет к его силе, но первый раз для него явно был несколько неожиданным. — Стоп, — резко остановил свои мысли Рон, постепенно выходя из шока и возвращаясь к родному анализу. — С чего это я говорю об этом теле, как будто о не моём? Но оно явно было не его, но и не являлось воспоминанием, он это чувствовал. И принял, наконец, этот факт: лгать самому себе — бесполезное и проигрышное дело и даже, можно сказать, преступление: сокрытие важной правды как от себя, так и остальных ужасно и всегда приводит к хаосу. Единственное, что нужно теперь разузнать — это то, как он здесь появился. Не с бухты-барахты же ведь. Рон усмехнулся и опустился в воду глубже, до подбородка. На самом деле, думать и стараться не надо. Он умер. Вот просто как можно было выжить, когда всех твоих товарищей отвлекли враждебные приспешники, а ты сам, далеко не самый раскаченный игрок, остался один на один с боссом? Итог очевиден. Но зато… Может ли быть так, что он таинственным образом воскрес, что у него именно на этом моменте была так называемая «точка сохранения»? Нечего цепляться за прошлое, когда понимаешь, что ничего не обратится вспять.***
dnmo, sub urban — broken Гарри, приходя в сознание, с трудом разлепил глаза. Голова нещадно гудела, яркие пятна перед глазами кружились в бешеном хороводе, так что уже через пару мгновений мир снова погрузился в полную тьму. Тело совсем отказалось слушаться: ни руки, ни ноги не сгибались и не двигались, и всё, что Гарри мог — это прислушиваться к своему прерывистому дыханию, которое то и дело перемешивалось с резкими выдохами и вдохами. Такое уже с ним бывало, и не раз: исправно в несколько дней организм чуть ли не полностью отказывался функционировать, как и вообще принимать пищу, выблёвывая её на холодный каменный пол камеры. Было невыносимо, было больно, было жутко и страшно. Когда-то, уже очень давно, у Гарри была надежда, что его выпустят отсюда, что это всё — большое недоразумение, что его разум, умирая, всего лишь отсчитывает последние секунды жизни и вот-вот этот кошмар закончится, и он, наконец, заснёт и перестанет биться в агонии каждый божий чёртов день. Но нет, это не ошибка, не бредовая и ужасающая фантазия погибающего мозга, это жизнь, это самая ни на то есть настоящая реальность, всё это происходит на самом деле: и холодные стены, и маленькая решётка, служащая окном, единственным источником освещения, и заблёванный угол, и дежурящие авроры, и грязные, признанные виновными, впавшие в отчаяние и почти обезумевшие люди, сидящие в точно таких же комнатках напротив, от которых Поттер, по нынешнему мнению изредка вспоминавших его волшебников, ничем не отличается. Возможно, они правы. Или нет. Гарри уже не может понять, виновен ли он или его обвинили ложно. Воспоминания, подобно земле для будущего цветущего сада, тщательно перерыты и смешаны с другими. Был ли над ним вообще суд? Но вспоминать становится так сложно, так больно, что лучше и не пытаться. Но память, лишь несколько секунд выждав для приличия, с огромной скоростью начинает вскрывать закрытые на семь замков воспоминания годовой давности, от которых Гарри так старался сбежать и спрятаться. Он не хотел об этом ни думать, ни принимать как неопровержимый факт. Это не могло произойти. Его друзья, его наставник, его товарищи не могли лгать ему на протяжении стольких лет. Просто не могли. Тем не менее, это случилось. Слёзы покатились вниз по вискам тяжёлыми камнями, Гарри не мог вздохнуть полной грудью, во рту пересохло, и всё его существо замерло и сосредоточилось на точке обратного отсчёта, на том моменте, когда всё тайное стало явным, а он оказался закованным в небольшой комнатушке где-то под судебным залом. Дико холодные кандалы впивались в руки, тяжёлая цепь на ноге приковывала его к стене, а он ждал решения Визенгамота и не мог принять того, что произошло. Перед глазами мелькало, как его, только что очнувшегося, обвинили в убийстве десятка сражающихся учеников Хогвартса и, заключив в магические путы, повели куда-то по коридору. Он яростно сопротивлялся, пытался выяснить, что за шутки, но никто не обращал на его вопросы внимания, грубо толкали его вперёд и пресекали глупую борьбу. Мимо проходили немногочисленные волшебники, Гарри с затаившейся надеждой смотрел на них, но те лишь хмуро поднимали взгляд и уходили прочь. Время от времени слышалось: «Ничтожество». Наконец его дотащили до массивной арки. Он вспомнил это место: памятный зал суда №10, неизменно чёрный и нагнетающий. Послышались шепотки: было открытое слушание. Ему не позволили осмотреться, и таким образом его довели до кресла. Усадили. Цепи сразу же угрожающе звякнули и как змеи оплели его запястья и лодыжки, не давая пошевелиться. Поттер, внутренне дрожа, осмелился поднять взгляд. На скамьях, стоящих на возвышении, сидели мрачные члены Визенгамота, а прямо перед ними — Председательствующий. Раздался стук молоточка — начался суд. Всё было очень официально, даже по-издевательски празднично и торжественно, всё в лучших традициях. Зачитали обвинение. Гарри с силой сжал подлокотники и, срываясь на шёпот, сказал, что это неправда, что они ввелись в заблуждение, может, кто-то из Упивающихся притворился им; что он никого, кроме заслуживших, не убивал, кричал об этом, но его заставили замолчать, говоря, что ему не давали права открывать рот; не желали слышать, пропускали его слова мимо ушей. Был шум и гам. Когда в качестве свидетелей начали вызывать выживших членов Ордена, Гарри успокоился: у него есть поддержка. Но всё оказалось ложью. Они холодно, с еле скрываемой ненавистью, выплёвывая, рассказывали, что они видели. Поттер всё это отрицал. И тогда внесли его единственную надежду — зелье Правды. Гарри был уверен, что сейчас-то всё прояснится, найдут и накажут настоящих виновных. Всё и прояснилось: он и вправду был преступником. Веритасерум опровергло все его заверения. Гарри не мог разобраться, как это случилось. Неужели он в самом деле убил кого-то после победы? Почему он не помнит? Крестраж в нём не исчез после его смерти в лесу? Но что тогда случилось, почему он был на границе жизни и смерти? Ответов на эти вопросы не было, разум застелило бельмо ужаса и страха, и лишь после, как Председательствующий постучал несколько раз молоточком в попытке успокоить и привлечь внимание взбудораженной толпы, теперь с ненавистью смотрящего на бывшего Национального Героя, отныне являющимся предателем, его, застывшего и с гулко бьющимся сердцем, увели вниз до окончательного обсуждения дела. Гарри не знал, что думать и делать. Мрачные каменные стены давили на него, заставляя съеживаться и пытаться хоть как-то согреться — от них веяло стужей. Внезапно железная дверь за спиной жутко заскрипела, и заключённый резко выпрямился и повернул голову: в помещение зашли двое грозных авроров в строгой форме и сразу же проследовали стройным шагом по обе стороны от выхода, давая понять, что подниматься обратно ещё рано. Свет от зажёгшихся свечей отбрасывало острые тени на их безразличные лица и обезличивали борцов. Потом в комнату незаметной тенью проскользнула фигура, которую Гарри сразу узнал и обомлел от этого. Гермиона, волосы который по-привычному, так знакомо топорщились во все стороны, тихо обошла стол и села напротив, взглядом вгрызаясь в повернувшегося в её сторону Поттера. Дверь с грохотом закрылась, и над ними двоими в то же мгновение нависла мёртвая тишина — авроры наложили заглушку из соображений конфиденциальности, — а Гарри с тайной жадностью, упорно игнорируя жёсткость в глазах, стал вглядываться в такие родные, но одновременно чужие черты лица подруги, ища нечто скрытое, то, что сможет прояснить всё, ведь Гермиона всегда освещала самые тёмные переулки незнания. И не только не находил, но и не узнавал её: она была хмура, не было той теплоты, которая всегда, даже в самые мрачные моменты их дружбы, присутствовала. В мыслях бился тревожный колокольчик, но Гарри упрямо его глушил, не позволяя ему вырасти в колокол. Он непроизвольно сглотнул, несмотря на сухость во рту. Положил руки на стол — зачарованная цепь кандалов раздалась оглушающим лязгом. Сложил руки. Гермиона вслед за ним тоже сцепила руки в замок на столе; придвинула железный стул к столу — раздался неприятный скрип, острым лезвием резанувшим по слуху. Ставшее в миг напряжённым молчание никто не пытался прервать. Капля пота сорвалась и покатилась по спине. Опустил взгляд, закрыл глаза, выдохнул. Сердце, только недавно успокоившееся с надеждой на то, что это всё просто очень странная путаница, снова забилось в бешеном ритме. Теперь Гарри понял, что дело в самом деле серьёзное и не является глупой оплошностью. И только он, подняв взгляд, собрался нарушить затянувшееся молчание, спросить, что произошло, как Гермиона отрывисто сказала: — Я тебе не давала права говорить. Гарри замер с полуоткрытым ртом. Раздался звучный колокольный звон. — Закрой рот, пожалуйста. Спасибо. Что ж, полагаю, ты хочешь узнать, что происходит. Не нужно кивать, я тебя не спрашиваю — я утверждаю. Итак. Да, ты не убивал никого: после твоей победы над Волдемортом я сразу же погрузила тебя в сон. Вообще, согласно плану Дамблдора, ты не должен был выжить, но, как видишь, твоя реально сверхъестественная удача сыграла тебе в некотором роде на руку, а нам — не особо: ты жив. Так что пришлось быстро продумать дальнейший ход действий. Хотя я тебе благодарна за эту живучесть — это была неплохая зарядка для мозга. А ещё удивительно — неужели директор в самом деле был уверен на сто процентов в том, что ты погибнешь, и даже не стал думать про другое развитие событий?.. Всё же вряд ли; пожалуй, просто не сказал нам — желал посмотреть на шоу талантов в случае чего. Всегда веселиться ему хочется, даже на том свете. Ну да неважно. После того, как ты заснул, мы собрались всем Орденом. Было много вариантов, что с тобой можно сделать, но в итоге остановились на моём: он показался «самым изящным». Хах, очень польстило, сразу видно, что к чему ведёт. Пришлось повозиться: порыскать немного по замку, кое-кого убить, воспоминания собрать. Минут за десять справились. Только с их внедрением не смогли достаточно быстро управиться, так что, как заметил, ты их не помнишь, но разум — да и воспринимает их за настоящее. Ментальные искусства воистину одни из самых хитросплетённых отраслей магии: каждый недочёт может дорого стоить. Но Рон, пусть и учился как попало, на самом деле умён — смог сделать так, что и с ошибками хорошо сработало. А ещё завистлив, как незнамо кто, и, слава Мерлину, это отражается на нём положительно — всё время грыз гранит науки, которой мы в школе не изучаем, — а то были бы плохи наши дела. Ремус мог бы помочь, но, как знаешь, погиб. Не повезло, так не повезло. Менталист неплохой был. Да и Северус, он бы тоже помог, да ещё с огромной радостью: и по тебе бы проехался, и по Рону за то, что тот сам «по-нормальному» не может, так и не смогли поладить. Как дети малые, серьёзно… А Гарри слушал и слушал, то и дело порываясь что-либо вставить, но останавливаясь, и не мог поверить в слова, которые она говорит: они казались ему фантастикой, выходящей за все доступные границы. План Дамблдора? План его жизни от рождения до смерти? Притворство лучших друзей на протяжении столь долгого времени? Ремус? Орден… Джордж, мисс и мистер Уизли? Флёр, профессор МакГонагалл и мистер Бруствер? Билл и Чарли? И даже те, кто умер? Нет, это уже слишком, такого не может быть… Должно быть, Гермиона заметила в его глаза недоверие. — Зачем мне лгать? — и мягко улыбнулась. — В этом нет необходимости: ты уже осуждён на пожизненное заключение в Азкабане: и за необоснованные убийства сторонников, и за огромную потенциальную опасность обществу: как жаль, что Волдеморт настолько хотел жить, что, чувствуя, что ему не победить, он смог заключить в тебе свою частичку, которую никак не уничтожить и не убрать. Держать тебя даже в Святом Мунго очень небезопасно. Кстати, колдомедики подтвердили наличие в твоей душе инородного вещества, так что не беспокойся. Гарри, проведя языком по засохшим губам, шёпотом спросил: — Почему… — Я тебе всё еще не давала позволения говорить, но так уж и быть: перед смертью ведь не надышишься, да? На самом деле очень глупый вопрос, ты же не настолько бестолковый?.. Однако кому я это говорю. Объясняю. Вся твоя жизнь — большая игра, ты не больше, чем полезный инструмент для достижения цели. Ты свою задачу выполнил, а кому нужны использованные, бесполезные марионетки? Возможно, Дамблдор и был бы не против в случае твоего выживания ещё с тобой поразвлечься — какая политическая фигура! — но он мёртв, а больше ты никому и не пригоден. Так что, как видишь, избавление от тебя — закономерное действие. Хотя, если тебя это утешит, мисс Уизли пыталась нас уговорить оставить тебя в живых: Джинни замуж-то всё ещё хочет, статус жены Героя, прошедшей с ним через огонь и воду, довольно неплох, не так ли? Но тогда пришлось бы с тобой возиться дополнительно, а, к сожалению, у других времени на то нет, да и второго Дамблдора тоже… Ладно, он есть, но не подпускать же Аберфорта к интригам так близко? Он слишком далёк от таланта досточтимого директора. И с этими словами Гермиона, на этот раз почти не слышно отодвинув стул, поднялась. — Что ж. Всё, что было необходимо, я тебе рассказала. Готовься: через пару минут после моего ухода за тобой придут. Рассказать ты никому ничего не сможешь: здесь не только заглушка, но и Обет на неразглашение. Это допустимо для использования на преступниках. Авроры, кстати, ничего не слышали. Это я так, к сведению. Ну-с, я пойду, — и двинулась прочь. — Погоди… Грейнджер, уже почти поднявшая рука в знак отключения чар, опустила её и глянула на Поттера в немом вопросе. — Зачем ты мне это рассказываешь? Какая разница, знаю ли я это или нет, раз уж у меня совсем шанса на… — Затем, чтобы ты знал, — прервав его, хмыкнула она в ответ. — Да и, может, так будет честнее, и возместит тебе ущерб? В конце концов, знание — действительно дорогая и нужная вещь. Ты теперь знаешь наверняка, в чём виноват, а в чём — нет; что ты и кто ты, для чего ты был нужен, а для чего ты бесполезен. Знаешь, свобода — такая странная штука, для тебя она теперь страшна. Это к лучшему, — и снова подняла руку. Чары спали, и на Гарри обрушились миллионы звуков: наверху что-то обсуждала толпа, где-то внизу капала вода, скрип двери, цокот каблуков и топот подошв по каменному полу. Везде, везде, везде. Выступили слёзы. Резко встав, Поттер схватил стул и со всей силы швырнул его об стену. Звук раздался как будто откуда-то издалека. Перед глазами всё плыло, кандалы казались ещё более тяжёлыми и ужасно бесили: хотелось их разорвать, выбросить, сжечь в Адском пламени или хотя бы прекратить всё это безумие, сейчас же задушив себя цепью. Гарри не хотел в это верить, ни единому её слову, но они уже так сильно впились в его сломанный разум, подобно змее пробрались в его душу и отметились там вечным, неисцеляемым клеймом. Гарри, казалось, совершенно не помнил, что и как происходила дальше, всё всплывало разрозненными фрагментами: вот его выводят в зал, на него обрушивается шквал голосов, один выделяется среди них, и, не задерживая его на нижнем этаже для преступников, отправляют с группой пустых авроров портключом на тёмный и далёкий остров. Порой мелькали мысли, что слёзы, как появились в Министерстве, так и не исчезли. Но он помнил, как пытался брать себя в руки, как старался рассказать правду глухим к нему дежурным, и как горло перекрывало Обетом. Кашель после был ужасным, он резал горло изнутри, и всё внутри горело. Это было как в Аду, однако попытки Гарри не прекращал на протяжении, как он помнит, трёх месяцев, пока он совсем не охрип и не замолк от ужасной боли. И вот, он теперь лежит как труп, с закрытыми глазами и слезами, не в состоянии подняться. Кажется, совсем рядом пролетел дементор: повеяло каким-то особым холодом, но Гарри не мог сказать точно: целый год нахождения в этом забытом Богом месте обесчувствили его к этим тварям, ведь теперь каждый последующий день ни капли не отличался от прошедшего, все по-настоящему счастливые воспоминания были уничтожены десятиминутным разговором с Гермионой, а те, что остались, были поглощены вечными стражами. И оставалось только прерывисто дышать и думать, что если ему настолько плохо уже через год, то страшно представить, что вытерпели те, кто прожил здесь больше. Как Сириус, его крёстный. Кажется, он был единственным, кто не врал про своё отношение к Гарри: Блэк любил его, как ребёнка Джеймса и Лили, но не как кого-то отдельного. Без родителей Поттер был бы никем для него, не будь он так похож на своего отца. Сколько бы обидно и грустно от этого ему не было, он искренне принимал это и любил крёстного, особенно теперь. Такой прямолинейный, такой простой и понятный… Время от времени он думал, что его смерть, как и Седрика, подстроили, ведь мало ли что тот мог сдуру сказать. И от этой мысли его рука всегда сжималась в кулак. Внезапно Гарри что-то захватил в руку, а именно нечто… мягкое. Тканевое. Разум бешено заработал, сердце забилось как в припадке, и он сжал другую руку. То же самое. На ощупь эта ткань была как будто старой и застиранной. Пронеслась невозможная мысль: неужели всё это был необычайно долгий кошмар? Волдеморт перед тем, как погибнуть, бросил в него не Avada Kedavra, а тёмное проклятие? От этой догадки всё тело вздрогнуло, освободилось от оцепенения, и теперь Гарри ощущал каждым нервом окружающие его, как он думал, простынь и тонкое одеяло. Нет, он не думал, он был уверен в этом. Весь дух воспрянул: друзья его не предали, его не заключили в Азкабан! И он, оперевшись на руки, поднял было себя в сидячее положение, но сразу же упал. Тело казалось странно маленьким для него, он был будто не в своей тарелке. Последствия проклятия? Гарри резко распахнул глаза, ожидая увидеть либо медицинское крыло в школе, либо палату в Мунго, либо хоть что-то, напоминающее больницу, но то, что он увидел на самом деле, заставило его обомлеть одновременно и в ужасе, и в удивлении. Он находился у себя в чулане под лестницей, он никогда ни с чем не сможет спутать это место. Свет бился из маленького решётчатого окошка, пыль в воздухе медленно парила, а где-то в ногах находились старые потёртые игрушки, несколько из которых безжалостно сломаны когда-то Дадли. Повинуясь инстинкту тела, Гарри приподнялся и слабым жестом дёрнул за тоненькую верёвочку. С глухим дребезжанием включился светильник и тускло озарил каморку — стали отчётливо видны многочисленные провода на стенах, ведущие куда-то вниз, под матрас; потревоженные пауки на потолке быстро скрылись, пробравшись наружу через маленькие щели. Всё так, как было в детстве. И нет душераздирающего холода, как ему казалось — он находится только в памяти. Закрыв глаза, Гарри слегка мотнул головой — стало теплее. И ощущения намного чётче: чувствовались теперь не только простынь и одеяло, но и очки, неудобно и больно расположившиеся на носу. Окончательно сев и поправив очки, он ещё раз оценил столь неожиданную обстановку; выдохнув, опустил взгляд. И снова замер: ноги, скрытые потёртой тканью, на которой яркими пятнами выделялась засохшая кровь, были откровенно маленькими, и Гарри вновь ощутил себя не на своём месте. Что случилось? Сознание замедлилось. Проведя тонкой рукой, украшенной саднившими множественными порезами и кровоподтёками, по постельному белью, он аккуратно стал стаскивать с себя его. Помятые несуразные брюки были подраны и точно также окровавлены. И его внезапно озарило: давным-давно, за несколько месяцев до письма, кузен с его компанией избили его практически до смерти и оставили на пустой площадке со скрипучими качелями под открытым небом, украшенным многочисленными звёздами. Тогда он ещё не знал, как неожиданно, на сто восемьдесят градусов, повернётся его судьба, и жизнь казалась бесконечной чередой чёрных событий. Нет начала — нет конца. Кровь не прекращала течь густой рекой, а тело так ужасно болело, что он, десятилетний мальчик, в самом деле думал, что умрёт, и эта мысль приносила ему облегчение. Это было очень запоминающееся. Но он выжил: добрался до дома — погибать на улице не хорошо, как тогда подумалось, случайные прохожие не виноваты в его судьбе, — попал в него через запасной вход, залез в чулан и, не переодеваясь, заснул, рассчитывая на вечное спокойствие. На утро он проснулся. Гарри не мог вспомнить, что приносило ему большее разочарование, чем это пробуждение, даже смерть Сириуса не могла перекрыть его. О, как он тогда рыдал, не понимал, почему всё ещё здесь, пока разгневанная тётя, дико стуча по дверце, не приказала ему успокоиться и не мешать добрым людям спать. От этого слёзы с большей силой потекли из глаз, и Петунья в бешенстве открыла проход ключом и уже хотела разразиться гневной тирадой, как увидела состояние племянника. Поттер не видел её лицо, поэтому не мог точно сказать, как именно она отреагировала, но с минуту было молчание, прерывавшееся всхлипами. До этого он плакал в открытую лишь раз, после этого дядя выпорол его. И такого больше не повторялось. Сейчас же ему было все равно, накажут или нет: хоть за слёзы, хоть за кровь. Но она ничего не сделала — лишь сказала встать, пойти умыться в ванную и затем переодеться. Вернувшись, он не заметил ни единого признака, указывавшего на его недавнее положение, даже на полу ничего не было. И лёг снова спать. Тётя не упоминала про этот случай, и Гарри тоже молчал. Жизнь потекла своим чередом. Но это не давало ответа на то, почему он здесь. Может, это воспоминание, разум всё же решил поиграть на прощание? Верилось с трудом, хотя бы потому, что полностью осознавал происходящее и это не Омут Памяти. Но чего только не бывает в магическом мире? Так что он, улёгшись и выключив свет, просто стал ждать, пока что-нибудь произойдёт. Ожидать пришлось недолго: минут через десять над головой раздались шаги. Сверху посыпалась штукатурка — ничего не меняется даже во лжи. Раздался стук в дверку, что-то сказала «тётя», но Гарри это проигнорировал. Спустя пару минут снова послышался голос — он погрузил свой мир в тьму. Ключ в скважине натужно заскрипел, и чулан полностью осветила люстра из прохожей. Привычная атмосфера дрогнула после еле слышного вскрика тёти, и та совершенно неожиданным движением положила руку на пульс. Слишком реалистичным. Поттер дёрнулся, раскрыл глаза и затравленно взглянул на перекошенное лицо. Крылья её носа затрепетали, и она начала грубо высказывать всё, что думает о его притворствах. Он её толком не слушал и озирался по сторонам, переходя от одного предмета к другому. Внезапно его схватили за ухо и силком вытащили из убежища. По-настоящему неприятно. — Так ты думаешь, что можешь разводить везде грязь, а потом не слушать и молчать, как будто так и надо?! — злобно, но по-тихому шипела тётя Петунья ему на ухо, явно чтобы не разбудить раньше времени любимого мужа и Дадличку. — Иди, быстро мойся, переодевайся и будешь убирать, что натворил! Пошёл! И, бросив презрительный взгляд, скрылась в гостиной. Сразу включился кран. А Гарри, неверяще осматривая дом и запинаясь, отправился на второй этаж. Что он здесь делает? Странное послесмертие? В том, что он умер, сомнений даже не возникало: интуиция в кои-то веки правильно заработала. Зайдя в туалетную комнату, взгляд сразу задержался на зеркале. Оно было ожидаемо высоковато, так что Гарри взял маленький пластмассовый стульчик с незатейливым рисунком динозаврика и, встав на него, посмотрел на своё отражение. На него глядел десятилетний он, с синяком под глазом и мелкими порезами на щеке. Память услужливо подкинула, как он тогда вглядывался и сравнивал ранения с шрамом на лбу. Всё происходящее казалось невозможным, неполноценным дежавю. Как же он ненавидит это чувство, преследовавшее его изо дня в день в Азкабане. Открыв воду, Гарри набрал её в маленькие ладошки и ополоснул лицо. Боль, до этого будто мирно спящая, мгновенно ударила в мозг и разнеслась по всему телу. Он сдавленно выдохнул и стиснул зубы. Опустил руки и сжал пальцами край раковины. Слёзы опять навернулись на глазах. Было страшно. Очень-очень страшно. Почему всё так реально? В тюрьме все чувства притупились, так почему сейчас?.. Какая-то мысль заворочалась на краешке сознания, а потом переросла в воспоминание. Маховик Времени! Какая-та нить тонко связывала то, что происходило сейчас и тогдашние приключения. Он переместился в прошлое после гибели? Это тогда бы объяснило его нахождение здесь, как и многие другие ощущения. Но как это реально? И почему именно этот день? Гарри кинулся к окну. Солнце уже поднялось и блаженным лучами гладила траву. По небу плыли лёгкие облака. По улице уже ходили старушки. Всё было так, как в детстве. Он чувствовал это. Пронеслась идея, что надо будет ненадолго умыкнуть газету, чтобы убедиться в дате, но в этом явно не было острой необходимости. Затем он подумал ещё кое о чём, и душа забилась в предвкушении, губы поднялись в большой и подрагивающей улыбке. Неужели это его шанс… его шанс всё… абсолютно всё… …исправить?