Путь вампира

Десять негритят отправились обедать, Один поперхнулся, их осталось девять. Темный безлюдный переулок за китайским рестораном. Всего десять метров до машины. Да, район так себе, но что может случится, когда до машины всего десять метров? Ведь ничего? Вдруг - ветер, нет, просто перемещение воздуха всколыхнуло волосы. Земля уходит из-под ног, шею охватывают ледяные пальцы. Где-то рядом кричит муж, но крик резко обрывается. - Похоже, сегодня в моем меню китайская кухня. Больно… нечем дышать… а потом рядом возникает бледное лицо. Чёрные пугающие глаза словно видят ее насквозь. Горло пронзает, словно десятком уколов… довольное рычание…и больше ничего не видно и не слышно. Девять негритят, поев, клевали носом, Один не смог проснуться, их осталось восемь. Окно открыто, белые кружевные занавески колышутся в тёплом ветре. Старая рама слегка скрипит, давно пора ее смазать. Завтра… да, завтра. А сейчас спать. Надеть любимую пижаму, нырнуть под одеяло… - Оставь, тебе это не нужно, - рама снова скрипит, тихий шорох за спиной. Пижама с розочками небрежно отброшена на пол, удар - потолок вдруг сверху, под спиной ощущается пружинящий матрас кровати. В голове шумит, но кричать нет сил. Тяжелое тело придавливает сверху, белье с треском разорвано. Холодные пальцы поглаживают лицо в пародии на ласку: - Ты так невинно выглядишь, с твоими голубыми глазами и льняными кудряшками. Зря ты не закрыла окно, девочка. Ноги раздвинуты рывком, так, что ноют кости. Ещё рывок - и он внутри. Целиком внутри, и каждое движение раздирает на части. Широкая ладонь зажимает рот, безумные красные глаза напротив, из под растрепавшихся светлых волос. Холодные язык обводит ушную раковину, скулу, от этого почти тошнит. В горло будто вонзается игла. Боль в шее и между ног усиливается, к горлу подступает тошнота, потолок расплывается и пропадает. Восемь негритят в Девон ушли потом, Один не возвратился, остались всемером. Наверно, это была так себе идея, ехать автостопом. Идёшь уже час и хоть бы кто остановился. Резкий звук тормозов за спиной. Светлый фордик, чьи лучшие дни явно позади, тормозит у обочины. - Эй, парень! Подвезти? В салоне накурено, на лобовом стекле висит какой-то шнурок, на нем покачиваются подвески-талисманы. - Куда путь держишь? - водитель протягивает сигарету, жестом показывает на зажигалку. Из под банданы выбилась светлая прядь, глаза скрыты чёрными очками. - Просто вперёд. Куда глаза глядят. А если подбросишь в сторону Фриско, будет совсем зашибись. - Последний хиппи? - тот лыбиться. - "Если ты едешь в Сан Франциско, вплети в волосы пару цветов"*... Он подпевает радио. Хорошая песня, и водитель вроде норм чувак, но почему-то становится неуютно. Ладонь на щеке: - А ты хорошенький, - прохладные пальцы касаются волос, уха. Отражение в зеркале заднего вида - водитель пристраивает ему за ухо полузавядшую розу. - Эй, следи лучше за дорогой! - Заткнись. Водитель с безумным смехом вжимает педаль газа в пол, фордик на всех парах несётся вперёд. И не вписывается в поворот. Машина летит с обрыва, крутится в воздухе. Удар о землю… и тело будто рассыпалось на осколки. Все горит от боли, кажется, сломана каждая, самая мелкая кость. Водитель возникает из облаков дыма и пыли, без единой царапины. Нависает над ним, отбрасывает очки. - Так тебя и похоронят. С этим цветком. Это будет красиво, - ухмыляется он. Страшные алые глаза все ближе. Ледяной поцелуй в губы, подбородок… он поворачивает голову набок и вгрызается в шею. По радио все ещё звучит песня. Все тише и тише. Семь негритят дрова рубили вместе, Зарубил один себя — и осталось шесть их. Сзади что-то свистит, и возле ноги в землю вонзается перочинный нож. - Эй, Джош! Это не смешно! Ответа нет. Ну и ладно. Работа сама себя не сделает. Отдышался маленько? Отлично! Поплевал на ладони, поудобнее перехватил топор, и вперёд. Отсюда и до вечера, как любит говорить старшой. Движение - как бальзам на душу. Другим работа в лесу кажется тяжелой и отупляющей, но не ему. Да, простая - знай себе ходи, вырубай помеченные деревья, но разве это плохо? Возиться с пилой, топором, чувствовать, как сила словно течёт по жилам вместо крови, да на свежем, морозном воздухе - что может быть лучше? Снова тихий шорох - в ствол вонзается ножик побольше. - Джош, ну хорош уже! Насмотрелся «Великолепной семерки», мать твою? Всем уже надоели твои шуточки! Что-то вновь свистит в воздухе, разгоряченное работой лицо овевает прохладным ветерком, а затем он чувствует сильный рывок, будто дернули за волосы. Перетянутый аптечной резинкой хвост светлых волос неторопливо, как в замедленной съёмке, приземляется на подмерзшую траву. Шее непривычно холодно, ее саднит; в воздухе разносится запах крови. - Джош… Голос дрожит. И что-то подсказывает - коллега уже не выйдет из леса. Тело будто парализовано. - Это не Джош, - из-за деревьев появляется незнакомый парень. Драные джинсы, кожанка на голое тело, волосы забраны в тугой пучок. Незнакомец уверенно ступает по снегу босыми ногами. Несколько ножей на поясе, в руке - странной формы топор. А на лице двумя угольками светятся красные глаза. - Кто ты? Что тебе нужно? - Матерь божья, опять те же самые вопросы, - тот улыбается, но вместо улыбки получается оскал, как у волка. - Что случилось с Джошем? - рука тянется за топором, но ее вдруг пронзает боль. Крик разрывает легкие, потом ещё и ещё один. И нет сил остановиться. Взгляд, как магнитом, притягивает отрубленная кисть. Пальцы продолжают судорожно сжиматься и разжиматься. - Ему не было больно, - парень наблюдает за ним со странным, почти мечтательным выражением на лице, неумолимо приближаясь. - А вот тебе - будет. Ты ведь не чета ему, Коди. Тебя ведь Коди зовут? Я наблюдал за вашими соревнованиями. Забавно… Кто скорее срубит дерево, кто лучше управляется с пилой, и так далее. Ты их всех уделал. Взгляд скользит по телу - почти раздевающий и непристойный. Коди падает на колени, баюкает обрубок руки и сжимает зубы, чтобы не орать. Чего этот тип уставился? Коди отлично знает, как выглядит: шести с половиной футов ростом и на вид почти столько же в плечах, джинсы, фланелевая клетчатая рубашка, недельная небритость. Словом, собрал в себе все стереотипы о канадских лесорубах. - Неудивительно. С такой-то силищей. Только вот против меня она не поможет. Парень подбрасывает топорик - тот переворачивается в воздухе - и снова ловит, не глядя. Коди не может заставить себя отвернуться. Вскочить, бежать, бороться - нет сил. - Обычно я не использую оружие, - странный парень подходит все ближе, - но засмотрелся на тебя и решил вспомнить молодость. Когда-то я хорошо владел томагавком. Спорим, я с одного удара отсеку тебе любую конечность? Он хватает Коди за ногу, резко дёргает на себя. Несчастный распластывается перед своим мучителем. Лезвие томагавка сверкает в солнечном луче и опускается. Один раз, второй - справа. - Надо же, я не забыл, как надо. Третий, четвёртый - слева. Мозг отказывается понимать, что только что произошло. Боль затапливает сознание. Коди кричит, не столько от боли, сколько от обреченности. Он умрет сегодня. Прямо сейчас. Над ним склоняется бледное лицо. Алые глаза мерцают, на губах убийцы - почти нежная улыбка. Боль справа резко усиливается, а потом Коди видит: он пригоршней размазывает его кровь по лицу, и жадно облизывает пальцы. Наваливается на него, как-то по-звериному обнюхивает лицо, шею, с рычанием утыкается в свежие раны. Перед глазами постепенно темнеет. Боль в шее уже почти ничего не может добавить к его страданиям. Шесть негритят пошли на пасеку гулять, Одного ужалил шмель, их осталось пять. - «Пчёлы-убийцы»? Ты серьезно? Лёгкий поцелуй в висок, за ухом, над воротничком блузки. - Не надо… вдруг кто увидит… - Пусть смотрят и завидуют, - на его лице появляется беспечная улыбка, которую она так любит. Ее разворачивают, целуют снова. Сильные пальцы тянут за волосы, заставляя запрокинуть голову. - Все-таки, я настаиваю на «Интервью с вампиром», - губы прикасаются к шее, зубы слегка касаются кожи. - Но мне нравится этот треш… - дыхания не хватает, голос срывается. - Этот фильм настолько плохой, что уже хороший, понимаешь? - На поржать? Ну ладно. Оба диска перемещаются с полки в тележку для покупок. - Тогда пошли за попкорном, принцесса. Чувствую, его понадобится много. Дома она зажигает свечи, задёргивает шторы. Пищит микроволновка: попкорн готов. Осталось быстро забежать в ванную комнату, провести расческой по блестящим, струящимся до талии каштановым волосам, да поправить одежду и макияж. Можно начинать. Парочка в обнимку сидит на диване. Они то смеются, то целуются. - Оскар за худшие спецэффекты, - прохладная рука проникает под топик, поглаживает грудь. - ещё по одному за игру актёров и сценарий, - другая рука уже под юбкой. - На что я только что потратил два часа своей жизни? Ты должна мне это компенсировать. Она не успевает ответить: ее толкают на диван, стягивают одежду, сверху прижимается тяжёлое тело. - С удовольствием, - она с блаженным стоном раздвигает ноги, чтобы впустить его. Ее словно выбрасывает из реальности. Есть только он, его ласки, поцелуи, медленные движения внутри неё. Удовольствие нарастает, покачивает на тёплых волнах, все выше и выше. Когда оно достигает высшей точки, укус в шею почти незаметен. Боль сливается с оргазмом, тело вдруг охватывает страшная слабость. Нет сил кричать, да и не хочется. Она ничего не видит, кроме чёрных глаз напротив. Радужка медленно меняет цвет на красный. Прохладные руки резко дёргают ее на себя, ещё и ещё. Он движется быстрее и глубже… воздух будто пропал, по шее течет что-то тёплое… Ещё одна волна неги прокатываются по всему телу, вырывая у неё последний крик. Пять негритят судейство учинили, Засудили одного, осталось их четыре. Девчонка бьется в руках, извивается, как червяк на крючке, Даже умудрилась больно заехать шпилькой по пальцу ноги. - Уймись, тварь! - он замахивается, но не может ударить. Кто-то, намного сильнее, хватает его и оттаскивает от девчонки. - Это ты уймись, - слышится властный мужской голос у самого уха. Руку заламывают за спину с такой силой, что кости хрустят. - Эй, девочка! Выйди, покажись. Та выходит на свет, стуча каблуками. Слишком много косметики на юном личике, слишком открытая одежда, слишком много секса в полудетском теле. - Сколько тебе лет? Железная хватка разжимается, незнакомец бьет его в живот и толкает на землю. Если смотреть снизу вверх, тот кажется высоким. Но, похоже, они примерно одного роста и комплекции. Порванные джинсы сидят низко на бёдрах, на поясе болтается целая коллекция вещиц: часы, шерифский значок, связки золотых обручальных колец и бриллиантовых сережек, какая-то совсем детская бижутерия. Почему-то в душе зарождается нехорошее предчувствие. Выше пояса незнакомец обнажён, только кожаный шнурок с какими-то подвесками висит на шее. Любопытный оценивающий взгляд чёрных глаз обшаривает его с головы до ног, затем вновь обращается на девушку: - Я задал тебе вопрос. - Четырнадцать, - голосок дрожит, она ёжится. - Мммм, так ты, приятель, собирался присунуть ребёнку? - незнакомый парень усмехается. - Впрочем, я тебя понимаю. Какая жалость, что в этом веке она считается ребёнком, правда? Согласиться? Возразить? Как ответить, чтобы не разозлить? Наверно, лучше промолчать. - Иди домой, ребёнок, - тот окидывает долгим взглядом длинные ноги девчонки, обтянутые джинсами-скинни, и виднеющуюся под топиком небольшую грудь. - Сегодня меня не интересуют маленькие девочки. Та, не веря своей удаче, на подгибающихся ногах спешит к выходу из переулка. - Эй! Девочка замирает, оборачивается, как под гипнозом. Карие глаза расширены от ужаса, губы дрожат. - Ходи, да оглядывайся, - парень весело подмигивает ей и улыбается. Можно подумать, он флиртует. Девчонка несётся прочь, всхлипывая и спотыкаясь. Когда цоканье каблуков стихает, незнакомец поднимает его за шиворот и ставит на ноги. - Теперь разберёмся с тобой. - Ты кто, мать твою?! Что тебе нужно? - встать получается с трудом. Нож улетел куда-то, не найдешь теперь. Кулаки сами сжимаются. Он подбирается, встает в боксерскую стойку. - Что мне нужно? - нараспев произносит парень. - Да то же, что и тебе. Расскажи, что ты собирался с ней сделать. Отобрать кошелек и перерезать глотку? Или у тебя были идеи получше? Может, если рассказать, его отпустят? - Приставить нож к горлу и оттрахать в рот, - слова полились сами, в надежде на скорое избавление. - Потом срезать с нее эти блядские шмотки, поставить на четвереньки и отыметь во все дыры. А если будет орать, придушить или порезать. Ну и, кошелек никогда не бывает лишним. Черные глаза непроницаемы. - Значит, у нас тут комбо: изнасилование, грабеж, и убийство. Одобряю. Парень делает шаг вперед - теперь они стоят вплотную друг к другу. - Суд приговорил бы тебя с сотне лет в тюрьме. Но я поступлю иначе. Шею охватывают холодные пальцы, они сжимаются. Становится трудно дышать. На лице все та же ласковая улыбка: - Мой вердикт - виновен по всем пунктам обвинения. На плечи ложатся ладони, они давят многотонной тяжестью. - Как сказано в Библии, “око за око, зуб за зуб”. Ты получишь то, что хотел сделать с ней. Совсем близко от лица сверкает нож-выкидуха: - На колени, мразь. Четыре негритенка пошли купаться в море, Один попался на приманку, их осталось трое. В Калифорнии всегда светит солнце. Это рай для серферов, пловцов, и просто тех, кто любит хорошо проводить время на пляже. Но вечерами пляж наполнен особым очарованием. Особенно такой, как этот: дикий, пустынный, одинокий. Ни одной бумажки или бутылки, только немного плавника. Никаких шезлонгов и зонтиков. Ничего, что напоминало бы о присутствии человека. Как хорошо сидеть почти у самой кромки воды и смотреть, как солнце опускается в море… - Привет, - из воды постепенно появляется знакомая фигура. - Скучала по мне? Брови сами поднимаются вверх: - Давно пришел? Я тебя не заметила. И ползут еще выше: - Боже… на тебе что, нет плавок? - А зачем они мне на диком пляже? - усмешка, еще несколько шагов вперед. Плавок действительно нет. - Оу… - все тело охватывает жар, щеки пылают, и наверно, сейчас по цвету похожи на свеклу. - Вода отличная, - он останавливается напротив, по колено в море, прекрасный в своем бесстыдстве. - Не хочешь тоже искупаться? И протягивает руку. Они заходят вместе в воду, брызгаются, играют в волнах. Ее охватывает совершенное, невозможное счастье. Не разговаривай с незнакомцами, не доверяй никому - какая чушь! Она решилась и не прогадала. Пара сплетается в объятиях. Она обвивает талию своего партнера ногами, прижимается плотнее. Они покачиваются в одном ритме с волнами, стоны сливаются со звуками прибоя и криками чаек. Как же хорошо после опустить голову ему на грудь, обвить всеми конечностями и не выпускать, пока солнце снова не покажется на горизонте… Но зов моря сильнее даже зова плоти. - Хочу немного поплавать, - она осторожно освобождается из ласкового плена. - Ночью на охоту выходят акулы. Не боишься? - Да брось, какие акулы в этих широтах. Ты со мной? Он разрезает водную гладь, как дельфин, и пропадает из вида. Надо скорее догнать! Берег все дальше и дальше. На небе одна за другой загораются звезды. Вода теплая, как парное молоко… Вдруг что-то толкает снизу, из глубины. - Джеймс! Где ты?! Скорее… - но договорить она не успевает. Что-то тянет за ногу, что-то сильное. Небо пропадает, она задыхается. Выныривает, жадно хватает ртом воздух: - Джеймс, спасайся! И кричит от боли. В бок впиваются острые зубы. И в плечо. И в ногу. Ее снова тянет вниз. Сознание мутится. Укусы… везде, еще и еще… - Я же говорил - ночью акулы выходят на охоту. Непривычно жесткий взгляд любимых черных глаз. Жестокая усмешка, а на губах - кровь. Ее кровь. Он улыбается и утягивает ее под воду. Трое негритят в зверинце оказались, Одного схватил медведь, и вдвоем остались. Заперто. Там - тоже. И там. Все двери на запоре, и ломиться в них бесполезно. Одна надежда ещё теплится в душе: что удасться сбежать через чёрный ход. Бегом, скорее, из последних сил. В боку колет, во рту появляется привкус крови. Собственное дыхание кажется ужасно громким, оно вырывается из груди с облачками пара - сегодня прохладно. Ужас охватывает его с новой силой. Будь проклят тот день, когда он нанялся ночным сторожем на этот завод! Бежать, скорее бежать, умирая от страха, что они придут, услышав звук шагов, или увидев пар от дыхания. Свет в длинном коридоре с громким щелканьем гаснет. А затем из темноты раздается тихий смех. Смех все ближе. Теперь смеются двое. Затем трое. Женский голос четко выделяется на фоне мужских - будто бы звенит стеклянный колокольчик. Ни звука шагов, ни движения в кромешной темноте, ни вздоха - но они здесь. Его хватают, швыряют о стену. Голова трещит, зрение, слух, осязание тонет в боли. Зубы клацают друг о друга ; рот наполняется кровью, она течет по подбородку. На запястьях и щиколотках сжимаются сильные пальцы холоднее льда. Его бросают на пол, тянут руки и ноги в стороны, будто распинают. Суставы трещат. - Уступаю первое место даме, - слышится над ухом тихий мужской голос. Темнота становится абсолютной и заполняет собой все. Двое негритят легли на солнцепеке, Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий. Чертова девка! Будь ты проклята, Белла Свон! Слишком хороша ты оказалась. Хорошенькое личико, точеная фигурка, темные, бездонные глаза - уже только их с лихвой хватило бы, чтобы вскружить мужчине голову. А ее колдовской, завораживающий, подчиняющий аромат… Он вёл за собой, манил, и любые препятствия казались незначительными. Он был так близок, но позволил себе увлечься. Эдвард нашёл их намного раньше, чем Джеймс рассчитывал. А Лоран и Виктория находились слишком далеко, чтобы помочь. Эдвард оказался быстрым, но Джеймс бы справился с ним. Если бы их не нашли другие. Если бы не Белла, не ее сводящий с ума запах, который, казалось, пропитал все вокруг. Сладкий, дразнящий аромат ее крови, обещающий неземное наслаждение. Двое, нет, два с половиной на одного - может плохо кончится. Покалеченное плечо ноет, но он едва замечает боль. Джеймс пытается не дышать, чтобы не отвлекаться, но… ее запаха хочется ещё и ещё. Он не может устоять. Чьи-то руки обхватывают сзади, на полу уже горит костёр. На мгновение крики Беллы заглушает другой звук - будто разорвали железную пластину. Звук Джеймсу очень хорошо знаком - он слышал его неисчислимое множество раз. Резкая боль - и он видит охваченные огнём собственным ноги и руки. Секундой спустя боль чиркает по шее, как лезвие ножа, и огонь охватывает каждую клетку тела. Элис Брендон, сладкая соблазнительная крошка. Из-за неё Джеймс ввязался в это приключение, и именно она стала той, кто закончил его земной путь. Какая ирония судьбы… Крики Беллы все громче, эти недоделанные вампиры суетятся вокруг неё. У него вырывается смех - пока ещё не сгорело лицо, он может смеяться. Джеймс сделал то, на что Эдвард решится ещё не скоро, если вообще решится. Джеймс попробовал ее сладкой крови, и насладился каждой каплей. Без угрызений совести, без страха сорваться. Не сдерживая себя ни мгновения. Просто сделал то, что хотел. Как и всегда. Завидуй, мальчик. Эта мысль наполняет покоем и удовлетворением. Боль не проходит, но это такая мелочь. Когда-то что-то подобное должно было случиться. Джеймс всегда был рисковым и дерзким, не знающим страха и не признающим авторитетов. Такие вампиры, как он, не живут тысячелетиями. Но какая в жизни радость, если в ней нет риска? Что ж, жаль, что все кончилось так скоро. Но никто не уходит бесследно. А он слишком любит жизнь, чтобы просто исчезнуть. Вампиру нет места на небесах, а такого вампира, как Джеймс, ни один ад не удержит. Поднимаясь вместе с дымом, Джеймс чувствует умиротворение и тихую радость. Когда-нибудь он вернётся. А смерть - это всего лишь ещё одно приключение. Последний негритенок поглядел устало, Он пошел повесился, и никого не стало.