Одним звёздным октябрьским днём

Макс и Лизель обнялись, разрыдались и повалились на пол. - Езус, Мария и Йозеф! - воскликнул Алекс Штайнер. - Немедленно поднимайтесь, там полно грязи! Но свинюху Лизель и грязного еврея Макса степень чистоты пола беспокоила сейчас в меньшей степени. В конце концов, их совместными слезами сейчас можно было вымыть целую улицу. Лизель обнимала Макса по-прежнему боясь, что его хрупкие рёбра треснут от слишком сильного объятия, но ничего не могла с собой поделать и сжимала его тело так крепко, как могла. Макс обвил её руками, словно ценную реликвию, которую могут украсть в толпе. Он прижимал её к сердцу, которое, казалось, сейчас расплавится, как кусок масла, от радости, и вытечет, обжигая девушку. Макс теперь пах бумагой, свежим воздухом и заново зазеленившейся надеждой. Он заметно раздался в плечах и окреп - или просто расправился в своё нормальное состояние после долгих лет пряток и сжиманий. Его лицо не было колючим, а волосы по-прежнему напоминали птичьи перья. Перья птицы, вернувшейся, наконец, в милое гнездо. Лизель никак не могла отпустить еврея. Так долго ей не приходилось чувствовать его. С того страшного дня, когда он в колонне узников упал перед ней на колени, она думала, что таким он навсегда и останется в её памяти, потому что больше не вернётся и не изменится. Макс был такой тёплый, такой настоящий, такой... живой. Потрясающе, до боли живой. Похожий на флажок, торчащий на мачте утонувшего корабля. Она ощущала тепло его рук и слёз, которые смешивались с её собственными. Невероятный коктейль, горячий, соленый и в то же время сладкий. Наверное, Максу, как мужчине, не подобалось так плакать. Наверное, будь он где-то ещё, иные люди на него взглянули бы осуждающе. Однако тут, в лавке Штайнера, были лишь те трое, кто прошёл через горькую потерю самых близких. Двое из этих несчастных только что снова их обрели. Макс не был уверен, что Лизель работает именно тут. Он навёл кое-какие справки, но до последнего боялся показаться навязчивым. В его душе неприятным червячком копошилось сомнение - вдруг она не хочет его видеть? Вдруг держит обиду на что-то? Или, что ещё хуже, из-за всего, что произошло в тот день на Химмель-штрассе, просто забыла его? Но, увидев мелькнувшие в витрине ателье такие знакомые и родные кудряшки, он отбросил все сомнения прочь. Милая Лизель, как она выросла! Тогда, много лет назад, он впервые увидел её ещё девчушкой. Он сразу полюбил её, поскольку чувствовал, сколько в ней сердца. Воспоминания об их чтении в подвале, игре в снежки, снеговике грели его холодными, страшными ночами в Дахау. Когда-то он пообещал себе, что увидит, как эта девочка вырастет, и что они ещё обязательно вместе почитают. Что ж, вот она, девочка, которая выросла. Сквозь слёзы Макс поймал себя на неловкой мысли о том, как мягко и приятно упирается её небольшая грудь в его живот. Она подросла и стала вполне симпатичной девушкой. Однако в душе осталась той же. От неё пахло чем-то цветочным, портняжным мылом и, конечно, книгами. Её локоны щекотали ему руки. Макс был так счастлив, что нашёл её. Теперь-то он никогда не потеряет её из виду и не заставит переживать. - Макс... - лицо Лизель было влажным и розовым. - Неужели это ты, Макс... - Лизель, я нашёл тебя! Я искал... так долго... Их голоса дребезжали от слёз, а носы смешно сопливелись. Но сейчас они были самыми прекрасными друг для друга людьми на свете. После долгих объятий они, наконец, встали, запылённые, мокрые от слёз и абсолютно счастливые. Они принялись осторожно отряхивать друг друга от грязи, посмеиваясь и всхлипывая. - У тебя в волосах застряли нитки. Лизель вытянула длинную изумрудную нитку из шевелюры еврея. Параллельно она изучала черты его лица. Чтобы не забыть. Макс делал то же самое. Их глаза скользили по обновлённым чертам знакомых лиц друг друга. Где-то по морщинкам, где-то по родинкам. Их взгляды были похожи на солнечных зайчиков, скачущих по апрельской комнате. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но тут многозначительно кашлянул Алекс Штайнер. - Лизель, может, представишь мне, наконец, этого молодого человека? Ещё ни с одним посетителем ты не падала на пол в слезах. Естественно, Алекс знал, кто этот молодой человек. Долгими днями в мастерской она рассказывала ему о нём, и Алекс видел, как её глаза наполняются звёздами, когда она вспоминала, что он делал и что говорил. Но ему было интересно, как сейчас его представят. Лизель глупо хихикнула. Макс улыбнулся. - Позвольте мне сделать это самому, герр Штайнер. Он протянул мужчине длинную ладонь с красивыми пальцами. - Моё имя Макс Ванденбург. Приехал в Молькинг по работе. Мне 26. Я... еврей. - удивительно, что после стольких лет говорить такое можно было, не боясь последствий. - Очень приятно, молодой человек. Мужчины пожали руки. Лизель наблюдала за этим, и почему-то чувствовала, что пунцовеет. Макс перевёл взгляд болотных глаз на неё. - Я давний знакомый Лизель. Она спасла мне жизнь, и не один раз. Мы много пережили на Химмель-штрассе. - Понятно. Что ж, приятно видеть вас в добром здравии, молодой человек. Чаю? - Не откажусь. Светило солнце, и трое пили чай прямо за прилавком. Пар от чая уходил вверх паутинками, и на поверхности его стелился узорами. В качестве чего-то к чаю были простые берлинские печенюшки. Лизель не могла оторваться от того, как Макс ест. Она помнила, что раньше еда была для него чем-то из ряда вон выходящим, необходимостью, и он жадно и быстро проглатывал, чтобы успеть наесться, пока еду не отберут. Сейчас же она превратилась для него в удовольствие. Крошки печенья и глазури оседали на его губах, которые от горячего чая стали красными и влажными. Лизель впервые видела их такими полными жизни. Макс неторопливо, маленькими кусочками ел, и было видно, как он наслаждается каждым из них. Он согревал каждое печенье в руках, подставлял его солнцу и только потом кусал. От осознания того, что Макс может теперь позволить себе наслаждаться едой, у Лизель было тепло на душе. - Так, стало быть, вы будете теперь работать у бургомистра? - осведомился Алекс. - Именно так. Мой давний друг из Штутгарта, оказывается, его племянник, и как только он узнал, что я ищу работу в Молькинге, сразу написал дяде. Ему требуется секретарь, я легко справлюсь с этой работой. Уж что-что, а с бумагой и книгами я работать умею, да, Лизель? Макс тепло улыбнулся ей. Она отразила эту улыбку. - Да, Макс. У тебя это прекрасно получается. - Жить будете там же, у бургомистра? - Насколько мне известно, он предоставляет рабочий кабинет. Если повезёт, буду ночевать там же, жить-то мне негде. - Что ж, удачи вам, герр Ванденбург. - Алекс допил чай одним глотком. - Лизель, я на сегодня всё равно уже закончил со всеми делами. Иди домой пораньше. Думаю, вам много всего надо обсудить после долгой разлуки. Лизель обняла Алекса. - Спасибо вам, герр Штайнер. Завтра утром я приду вовремя. - Можешь не спешить, - хохотнул Алекс, уходя вглубь мастерской. Лизель не поняла, что он имел в виду, а вот Макс понял и, пока Лизель убирала чашки, густо покраснел. Он отвернулся в окну, чтобы Лизель этого не заметила. - Макс, ты в порядке? - коснулись его плеч нежные руки. - Да, Лизель, всё хорошо. - Его собственные руки легли на её и мягко их погладили. - А у тебя? - Думаю, сегодня у меня всё просто прекрасно. Какое-то время они находились у витрины, смотря на улицу с лениво идущими пешеходами и клонящимся к закату солнцем. Скулой Макс чувствовал дыхание девушки, его руки всё ещё гладили её пальцы. В мастерской Штайнера было тихо. В свете солнца серебряно плыли пылинки. Пахло деревом, гуталином, кожей и нафталином. Мастерская была погружена в уютный полумрак с четырёхугольником витрины. Макс любовался светом, улицей и людьми. Ему всё ещё было немного непривычно не прятаться и сидеть у окна вот так, в открытую. Наверное, если бы не стоящая сзади Лизель, он бы давно уже ушёл в более тёмный угол. По привычке. Воровка книг и похититель неба растворялись, как сахар, в этом тихом, мирном моменте, о котором раньше могли только мечтать. Лизель опустила голову Максу на макушку. Её подбородок погрузился в волосы-перья. Теперь они блестели и пахли чем-то вкусным и домашним. Стул под Максом скрипнул. - Раз уж ты на сегодня закончила, не хочешь ли прогуляться со мной, Лизель? Или у тебя есть какие-то дела? - Нет, Макс, на сегодня я действительно всё. Я с удовольствием пройдусь с тобой. - Невесомо она поцеловала Макса в макушку. Макс это почувствовал, и внутри что-то ёкнуло, как в часах, когда их, наконец, чинят и заводят снова. Лизель отступила, чтобы Макс поднялся со стула. Молодой мкжчина пододвинул его обратно к прилавку и повернулся к девушке. - Пойдём? - Пойдём. Они вышли из мастерской, скрипнув дверью. Лизель помахала в окно герру Штайнеру, Макс благодарно кивнул вихрастой головой. Затем нарочито галантно отставил локоть и нарочито пафосно произнёс: - Не желаете ли обпереться, фройляйн Мемингер? - Всенепременнейше, герр Ванденбург, обопрусь. Она сделала книксен и хихикнула. Её рука скользнула под локоть парня. На миг оба замешкались - это чувство было новым и довольно приятным. Затем они отправились на неспешный променад, приправленный разговорами, разговорами, разговорами. Они обошли почти весь Молькинг - он был небольшим. Оказалось, за все время, проверенное в подвале, они так и не успели наговориться. Они обсуждали всё - планы на будущее, то, что происходило в разлуке, мечты, надежды, даже немного политику. Лизель была очень умной девушкой, умеющей поддержать разговор. Ей было безумно интересно общаться с Максом практически на равных, несмотря на почти десять лет разницы в возрасте. Она иногда шутила, и оба заливались смехом. Так чудесно было идти по улицам немецкого города с Максом под руку в такой погожий вечер. Октябрь в тот год выдался невероятно тёплый и золотой. Заходящее солнце лишь подливало золота в палитру дня. Оно отблёскивало от локонов Лизель, листьев, облаков. А в глазах Макса сияли жёлтые звёзды. Жёлтые звезды, раньше бывшие символом унижения и горя, теперь загорались у молодого мужчины в глазах, когда он смотрел на Лизель. Незаметно для себя они вышли на улицу, примыкающую к Химмель-штрассе. И оба замолкли, ступив на её мостовую медленно и горестно. Её всё ещё восстанавливали. Дорогу, конечно, отстроили в первую очередь, но многие дома после бомбёжки по-прежнему стояли в строительных лесах, а каких-то вовсе не было. Эхо двух пар шагов необычно громко раздавалось на пустынной улице. Шаг, ещё шаг, теперь направо и вниз. Дом 33. Вернее, то, что от него осталось - груда старых кирпичей, щепки и несколько куч мусора. Макс и Лизель остановились напротив разрушенного дома. Глаза Лизель стали тёплыми и мокрыми, когда она перевела взгляд на банки с краской. Макс крепче сжал её руку. Они оба думали об одном человеке. Удивительно, как один простой рядовой человек может стать спасителем для двух жизней, положив взамен собственную. Повисла долгая тишина, нарушавшаяся лишь всхлипами Лизель. Макс моргнул, и с густых ресниц на запылённые камни упали две тяжёлые слезы, прозрачные, как небо. - Ганс был отличным человеком, Лизель. Уверен, он не хотел бы, чтобы ты по нему убивалась. Это бы ему не понравилось. - Макс потупил взгляд. - Он жил ради твоей радости, а не слёз. Поэтому давай лучше поблагодарим этого человека за все то, что он сделал для нас. Лизель безмолвно уткнулась Максу в полу пальто. Он снова почувствовал тепло её слёз и дрожь тела. Вместо утешения он молча обнял её и закрыл глаза. Никакие слова не залечат сердечную рану. Так они и стояли, поглощенные золотыми сумерками, пока не стало совсем по-вечернему. Лизель всхлипнула в последний раз. Ей показалось, что она выплакала горечь от всех потерь, которые пережила. Вместе со слезами вышла горечь от потери и Папы, и Мамы, и Руди, и Брата, и настоящих, растворённых в прошлом матери с отцом. Её слезами можно было умыть всю Химмель-штрассе от осколков домов, пепла и дыма. Однако же с последней слезинкой Лизель почувствовала, что нутро, наконец, освободилось. В сердце, до этого наполненным слезами, освободилось место для чего-то нового. Или, может быть, никогда оттуда не уходящего, но до этого прижатого горем? Слёзы держали её в прошлом. Но только сейчас она почувствовала себя в прекрасном, лучшем, настоящем. Пола пальто Макса была насквозь пропитана её слезами. Он всё ещё обнимал её. Собственные слёзы казались ему неважными - он сам терял родню лишь раз. Лизель - уже дважды. Макс понимал, что девушке надо выплакаться, но меньше всего он хотел видеть её несчастной, как сейчас. Лизель утёрла слёзы. Надо же, пальто Макса насквозь мокрое. - Прости, Макс. Тебе не холодно от мокрой полы? - она подняла на него розовые глаза. - Ни капли, Лизель. - улыбнулся Макс. Девушка хихикнула, оценив внезапный каламбур. Слёзы прошлого впитались в пальто Макса, живущего, как и она, в настоящем. Внезапно Лизель осознала, что Макс - единственная ниточка из её прошлого, которая не оборвалась. Эта ниточка окрепла и продолжает тянуться параллельно её собственной ниточке. Осознание накрыло девушку подушкой, и вскоре она согрелась под этой подушкой - осознание превратилась в тихую радость и благодарность. - Знаешь, если бы не уроки Папы, я бы никогда не захотела учиться читать и не сидела бы тогда в подвале, с собственной книгой, где и умудрилась выжить. - Лизель смерила руины дома 33 долгим отпускающим взглядом. - Мне кажется, таким образом он меня спас. В последний раз. Макс вздохнул. - Он хотел бы, чтобы дальше ты жила счастливо, Лизель. Мне кажется, нет лучшего способа почтить память его и Розы, чем стать достойным человеком и прожить долгую, насыщенную жизнь, в которой будет место многим книгам. Лизель взяла его за руку. - Ты прав. Но это касается не только меня - мы оба должны таким образом почтить их память. Она снова свела брови к переносице. - Ах, Макс, ведь они не знали, что ты жив... - Мне кажется, я и сам был в этом не уверен. То, что происходило со мной в те годы, нельзя назвать жизнью. Если бы не ваша чудесная семья, если бы не ты... - слезы снова подступили к его горлу. Мягкие, горьковатые, благодарные. - Я бы превратился в таракана, который только и может, что прятаться по углам и бояться смерти. Снова повисло молчание. Над Молькингом начали появляться первые бледные звёзды. - Помнишь тот день, когда вы увидели меня в колонне евреев на пути в Дахау? Лизель кивнула. По её спине проползли мурашки воспоминаний. - Тогда, когда я шёл там и высматривал вас, я был чем-то вроде фантома, призрака, непонятно как державшегося за умирающую оболочку. Мы все тогда походили на тени, многие тогда вскоре стали ими на моих глазах. Но когда подбежала ты, когда я увидел тебя... Лизель ощутила дрожь в руке еврея. - Я впервые за долгое время почувствовал себя человеком. Лизель взглянула на Макса. Он стоял, словно окаменевший, но этот камень не был похож на могильный. Лизель чувствовала, что Макс - будто вулкан, внутри которого струится горячая магма. Его профиль показался ей неожиданно красивым. Макс, конечно, всегда казался ей симпатичным, но сейчас это было что-то другое. Более взрослое и глубокое. Молодой мужчина смотрел прямо перед собой. - В тот день, когда нас вели туда, после того, как я припал к твоим ногам, я подумал, что даже если я и умру, то умру живым человеком, а не осколком тени, сотканной из страха. Внезапно решительность Макса сменилась нежностью. Он обернулся к девушке и тепло улыбнулся. - Даже если он - твой приёмный отец, тебе определённо что-то от него передалось. Ты так же умеешь спасать жизни. Лизель улыбнулась ему в ответ. На заплаканном лице её улыбка смотрелась радугой после дождя. Подул лёгкий ветерок, донесший ароматы с живой части города. Внезапно оба почувствовали, как на этой осиротелой улице громко и упруго бьются их сердца. Ритм выживших. Или унисон? Лизель это показалось очень поэтичным. Они с Максом зачем-то продолжали смотреть друг на друга, стоя на грязных камнях. В глазах еврея проносились слова, которые он собирал на языке. - Помнится, на этом самом месте я поцеловал тебе руку, Книжная Воришка. - голос цвета рассвета, подумала Лизель. - Даже в таком состоянии ты был способен на галантность. - Надо же, и её голос того же цвета. - Да какая уж там галантность. Если бы я не сделал этого, я бы точно умер прямо на этих камнях. Я чувствовал к тебе такую благодарность , что не мог её не выразить, Лизель. Наверное, это тоже придало мне сил жить дальше. Становилось прохладно. Их ладони грели друг друга изнутри. Со стороны живого города начала раздаваться музыка из вечерних кафешек. Ветер гнал по камням ажурные листья. - Лизель, ты позволишь мне выразить свою тебе благодарность ещё раз? - голос Макса едва заметно дрогнул, прямо как лист на ветру. Тогда, в тот страшный серый день, Лизель не придала тому поцелую в руку большого значения. Макс тогда был едва жив, напуган и несчастен. Но сейчас он стоял перед ней совершенно другой. В нём кипело желание жить. Из болотных глаз исчезли зашуганность и виноватость, которые она помнила, и на их место пришли жёлтые звёзды, сияющие, когда Макс смотрел на неё. Лизель почувствовала, что сейчас произойдёт что-то очень важное. Девичье сердце пробивало грудную клетку изнутри. Макс смотрел на неё взволнованно и ласково. - Да. - спорхнуло с её губ, легко, как птица, которая давно рвалась на свободу. Макс мягко моргнул. Сияние жёлтых звёзд стало ещё ярче. Он повернулся к Лизель корпусом, шагнул к ней вплотную, чуть согнулся и осторожно накрыл её губы своими, не давя и не подчиняя. На этой самой улице, чуть поодаль, Лизель впервые поцеловала мёртвые губы Руди когда-то. Его губы были на вкус, как пепел. Но сейчас губы, которые её целовали, были восхитительно живыми, мягкими и тёплыми, как рождественский пирог. Первый поцелуй с живым человеком. Это всегда так... восхитительно? Неумело Лизель ответила на поцелуй. Макс улыбнулся и обнял её за плечи. Каждое его к ней прикосновение было удивительно тёплым. Лизель почувствовала, что именно так всё и должно было быть. Почему-то эта мысль привела её в восторг вместо смятения. Она коснулась мокрой от собственных слёз полы его пальто и слегка притянула Макса к себе. До этого момента Макс боялся, что Лизель отвергнет его. Он думал, что она не готова к такому и не чувствует того же, что и он. Меньше всего на свете он хотел сделать ей неприятно или навредить. Но когда Лизель притянула его к себе, парень понял, что всё делает правильно, и что она тоже так считает. Его руки обняли спину девушки. А ладони Лизель легли на чисто выбритые челюсть и скулы Макса. Неизвестно, сколько именно они там простояли. Но когда Макс первым разорвал поцелуй, над ними уже раскинулось чернильное небо. Первое, что бросилось ему в глаза - губы Лизель, похожие на свежесорванные черешни, и глаза - два костра, горящих в ночи. Они немного постояли молча. Октябрьские вечера тогда уже были холодными, поэтому с разгоряченных губ то и дело легко поднимались клубочки пара. - Я возвращаю тебе твой поцелуй жизни, Лизель. Никогда не любил оставаться в долгу, особенно перед воришками. - первым подал голос Макс. Лизель уткнулась белокурой головкой в грудь еврея. - Вообще-то ты тоже считаешься воришкой. Макс порозовел и глупо рассмеялся. - Да, наверное, это так. Стало быть, теперь мы оба воры? - Ну да. Только на моём счету книги, а на твоём - небо. И первые поцелуи. - Ох, Лизель... - смущенно выдохнул Макс, но не успел продолжить - девушка поднялась на мысочки и поцеловала его снова, легко и радостно. Парень опешил, но в следующую секунду уже снова сжимал её в объятиях. Поцелуй Лизель был недолгим. Она отстранилась и задорно спросила: - Интересно, а вор, ворующий у вора, виновен в воровстве? - Огонь не может убить дракона. Оба рассмеялись. На этот раз особенно облегченно и мягко. Но тут Макс серьёзно посмотрел на Лизель. - Прости, если это не то, чего ты хотела. Если я оскорбил тебя, ты имеешь полное право отвесить мне пощёчину. Просто, как и благодарность тогда, я не мог держать это в себе. И я рад, что выразил то, что чувствую к тебе, именно таким образом. Я знаю, сейчас у меня ничего нет и я никто, но совсем скоро я поднимусь на ноги и стану человеком, достойным тебя. Я так хочу строить лучшее будущее для тебя, для себя и всех вокруг. Я обещаю тебе, Лизель, что дальше у тебя будет одно лишь счастье. Я приложу к этому все усилия, ведь ты достойна его, как никто другой. Ты - лучшее, что случалось со мной за долгие страшные годы. Ты стала моей путеводной звездой. И хочу, чтобы ты была счастлива и сияла в новом, лучшем, будущем. Макс давно уже не говорил таких искренних и эмоциональных речей. Он давно не чувствовал пулемётную очередь ударов сердца и собственное тяжёлое дыхание через нос, как сейчас. И уж никогда не признавался в любви так сумбурно, как сейчас. Еврей уставился на девушку. Вместо ответа девушка подняла голову к небу. Такое чистое и безоблачное. Редкость для октября. И не скажешь сразу, что именно с этого неба на Химмель-штрассе обрушилась бомба. Но кто знает, может, после этого жители Химмель-штрассе переместились nach Himmel уже с концами? Интересно, Ганс и Роза смотрят на них сейчас? А родители Макса? Макс вздохнул. Чувство вины стало медленно опоясывать его шею, как нелюбимый шарф. - Прости, Лизель. Я не должен был... Девушка взяла его за руку. - Всё хорошо, Макс. Думается мне, мы и правда будем жить в лучшем будущем. Уверена, Папа и Мама будут только рады этому. Она снова взглянула на Макса. - И мне нравится думать, что моё будущее уже стало гораздо лучше, чем было. Ведь в нём появился ты. С души Макса свалился камень. Он снова прижал девушку к себе и горячо, прерывисто выдохнул прямо ей в волосы. - Я тоже люблю тебя, Похититель Неба. Давно уже на Химмель-штрассе не было столько концентрированного на квадратный метр счастья. Макс и Лизель ушли с неё спустя несколько минут. Лизель шла под руку с Максом, положив голову ему на плечо. Всё, что нужно было сказать, уже было сказано, и поэтому они шли молча, улыбаясь друг другу. Унисон их шагов и сердец вскоре растворился в зарождающейся ночи, и Химмель-штрассе снова осталась пуста. И со времён возвращения Ганса домой никогда ещё жёлтые осенние звёзды не светили над ней так радостно.