***
— Всё, Нар! Чёрт бы побрал твои кривые руки! Убирайся прочь как минимум на месяц! Сходи по бабам, посиди в таверне, выспись, в конце-то концов! Я вытерпел перекалённую тобой на прошлой неделе сталь, но лишать сына сестры рук не собираюсь! Даиннар выслушивал всё это, глядя в пустоту. Руку жгло. Дядя помог ему удалить попавшую на тыльную сторону ладони жидкую сталь и наложил повязку, но ожог болел и непереносимо пульсировал. Хотелось не то молотить себя кулаком по этому месту, пытаясь перебить боль — не то скулить, как собака, забившись в угол. — Влюбился ты, что ли, а?.. — Нет, дядя. Строго говоря, дядя отчасти угадал. Даиннар не мог отпустить лицо, которое мельком увидел несколько дней назад в гробу. Оно снилось ему. Он то и дело представлял, как оно меняется там, под землёй. Должно быть, ещё сильнее открылся рот, а кожа потемнела. Начинают западать глаза. А быть может, появляются пятна. Какого они оттенка? Где расположены? Все эти мысли не уходили. Раскопав эту могилу, он навек лишил покоя самого себя. Или не навек.***
Ожог оказался серьёзнее, чем представлялось Даиннару. Первые дни его мучила жажда, то и дело поднималась температура, он постоянно хотел спать. Сестра, что ещё не была замужем и имела меньше дел, навещала его, готовила еду, меняла повязку. Забота утомляла, от еды тошнило; лишь то, что рана воспалилась, и приносило ему радость. Лучшими были те моменты, когда он видел жёлтые пятна на повязке, мог вдыхать вкусный, своеобразный запах гноя. Конечно, это не был запах мёртвого тела, но и он тоже притягивал Даиннара. Правда, чаще у него не было сил подносить больную руку к лицу. Большую часть времени он лежал в полусне, откинув её в сторону. А когда проваливался в сон до конца, ему продолжала сниться брошенная им в могиле женщина. Даиннар раскапывал её снова и снова, а из гроба в лицо ему кидалось пляшущее пламя факела. Зная, что она — за этим огнём, он совал сквозь него руки и просыпался, то крича, то молча задыхаясь от отчаяния. Необходимо было подняться и прийти к ней.***
Даиннар был здоров уже с неделю, ожог покрылся тонкой, натянутой кожицей, и жар исчез; но несколько часов на спине у лошади оказались тяжелы для него. Слабость кружила голову. Он пальцы на поводьях как следует сжать не мог, а туда же, хочет могилу вскрывать. Рабочая перчатка убережёт от заражения, но новая кожа всё равно треснет как пить дать. А ещё селяне наверняка после его прошлого визита могилу укрепили хорошо если не каменными плитами! Но все эти доводы рассудка были ничем в сравнении с тем, что манило его к себе весь этот месяц… …Он угадал. Её лицо потемнело. Оно не пошло пятнами — это был ровный синевато-серый цвет, сгущающийся лишь там, где лежали тени. Верхние веки казались совсем сросшимися с нижними, рот открылся чуть больше прежнего, обнажив краешки зубов, и издавал сильный запах разложения. Даиннар лёг рядом с ней, чувствуя наряду с мучительным головокружением успокоение. Может быть, это обычно испытывают, вернувшись после долгого пути домой?.. Он склонился к женщине и начал целовать её. Запах смерти проникал в его рот, в нос, кружил голову всё сильнее. На сей раз у него было немного времени. Разложение весной не было слишком быстрым, но и недель прошло достаточно много для того, чтобы даже ему становилось нехорошо от близости тела. Может быть, конечно, это были в большей степени последствия болезни, длительной поездки и работы с плотноутрамбованной землёй, но Даиннар не мог утешать себя этим. «Я недостоин тебя». Тело было непривычно податливым. На небо набежали тучи, скрыв луну, и Даиннар больше не мог видеть его, но пальцы легко проваливались в плоть, невольно надрывая кожу. Перчатку он, конечно же, снял, прежде чем устроиться рядом с женщиной в гробу, и теперь ощущал каждую язвочку на тех местах, которых касался. Изнутри распад шёл в разы быстрее. Входя в неё, он почувствовал, как член обволакивает и заливает жидкостью, а взметнувшийся запах едва не лишил его сознания, однако же одновременно с этим усилив возбуждение. Ощущалось какое-то шевеление — не то черви, не то мелкие скользкие жуки. Странным образом это не отвлекало. Это тоже было частью его возлюбленной. Маленькие спутники смерти, питающиеся телами почти так же, как и сам Даиннар. Те, кому она так же необходима… Он ласково обнимал неподвижную женщину за плечи, вздрагивая от удовольствия. Даже сказочное ощущение исправленной ошибки ничего не значило в сравнении с возможностью сливаться с ней в этой мёртвой, мёртвой тишине… Запах достиг предела, когда их жидкости смешались одна с другой. Даиннар хватал воздух ртом. Он чувствовал, что не может подняться, но, помня, что может случиться, подался назад и, встав на колени, привалился к стенке могилы. Рука болела, по пальцам текла неприятно горячая кровь. Кожа треснула, конечно; но его это совсем не волновало, как и головокружение. Всё это пройдёт, а если и нет, что с того? Зато он видел её. Был с ней. Несколько долгих, сладких, бесконечно счастливых минут он делил постель со смертью. Он успел выбраться на поверхность, прежде чем женщина зашевелилась и застонала там, в гробу. Но не успел уйти, прежде чем его окружило трое мужчин. На сей раз они были вооружены. У двоих были простые ножи, у третьего — меч; Даиннар защищался, блокируя кинжалом удар за ударом. В конце концов один из мужчин подскочил сбоку и саданул ему кулаком в печень так, что он рухнул на землю. Боль разрывала бок — словно проткнули ножом. Незнакомцы были в таком бешенстве, что закололи бы его на месте, не позови их женщина. —…Помогите! Умоляю, вытащите меня!.. Все трое застыли. Потом тот, что был с мечом, передал оружие одному из товарищей и со вскриком метнулся к могиле… Даиннар, корчась на земле, отчаянно всхлипывал — вот и это тело оказалось возвращено к жизни. Стоило так страдать и рваться сюда, чтобы снова помешать смерти? Может быть, сама жизнь совала ему под нос эти сны, чтобы он пришёл и вернул ей ещё одного человека?..***
Даиннар сидел на пошатывающемся стуле в комнате, куда его притащили, чтобы допросить. Ему было холодно в вымоченной трупной жидкостью одежде. Печень ныла, покрасневшую и припухшую кисть руки дёргало вспышками боли. Одно радовало — женщину увели. Смотреть на ту, что ожила, когда уже, должно быть, твёрдо верила в невозвращение в «худший мир», было невыносимо. — Значит, ты только притворяешься любителем трахаться с мертвецами, а на самом деле ты — чёрный маг? С какой целью ты поднял мою жену? — Не было цели. Она сама ожила. — Не ври, ведьмино отродье! Никто не может ожить без магии! — Может, твоя жена захотела вернуться. Я не колдовал над ней. Я не маг. — Зачем ты его расспрашиваешь, Элберт? Будь он хоть трижды маг, труположцу дорога одна — костёр! Оттащить его к графу, да и дело с концом! — Я… я хочу знать, чёрт побери, чего мне теперь ждать!.. — сорвался Элберт. — Будь он проклят! Я люблю её, но она… она теперь подчинена демоническим силам! Она мне детей ночью передушить может, ты это понимаешь?! — Тот пацан с пробитой башкой никого не передушил. Живёт, женился, сына растит. — Ты веришь в эту нелепицу?! Да в той деревеньке псих на психе и психом погоняет! — Элберт сел на стул и вцепился руками в волосы на висках. Потом снова подскочил к Даиннару: — Ты что с ней сделал и зачем?! Даиннар дышал судорожно, на грани слёз, обхватывая себя за локти. Он не хотел ничего говорить. Сколько ещё мучительных, бессмысленных жизней продолжилось из-за него и началось? Сколько жён вернулось туда, где их начали бояться мужья и дети? — Отвечай!!! — Клянусь, я не подчинял её своей воле, — безжизненно сказал Даиннар. — Они никогда не ведут себя как заколдованные. Они просто плачут, боятся, просят о помощи, если я не успеваю уйти. Обычные люди. Не думай, что с твоей женой что-то не так. — Проклятье, поднял мою жену из четырёхнедельного гниющего трупа и хочет, чтобы я радовался жизни, — взвыл Элберт и врезал кулаком в стену. — Всё! Тащите его к графу! К утру как раз доведёте. Чтоб этой погани больше на свете не было!..***
Высокий, более роскошный, чем прочие, дом уже виднелся за очередным холмом. Даиннар неимоверно устал. Он понимал, что, раз его ведут к местному графу — хотя пройденное расстояние скорее наводило на мысли о соседнем графстве, чем о том, к которому принадлежала деревня Элберта — а не вызывают императорских служащих, то никто не будет дознаваться, кто он и откуда, а сожгут и успокоятся на том. Готовиться к смерти было… странно. Он мог быть теперь спокоен за семью, но тело испытывало инстинктивный страх, до того, что ноги едва двигались. Гореть целиком, как горела под жидким металлом его рука, каково это? Зато в эту ночь он был с ней. Хотя конвоиры заставили его намыться в ближайшем озере и переодеться, он всё ещё, на своё счастье, ощущал, что источает её запах, и вдыхал его, чтобы успокоиться и почувствовать себя лучше. Сквозь боль в руке он чувствовал распадающуюся плоть под ладонью. Он помнил раскрытые тонкие губы под своими; помнил, как крепко прижимал её к себе, входя в неё, помнил ни с чем не соизмеримое наслаждение до последней детали. А потом его выдернули из восхитительного воспоминания. — Слышь ты. К графу мы тебя отведём, но не как чёрного мага и не как любителя мертвецов. Он отвалит сто золотых тому, кто исцелит его сына. Тебе — двадцать и спасение от костра, остальное нам. — Но я не целитель. — Ты и не маг, с твоих слов, но жена Элберта ожила. Что тебе нужно для того, чтобы вытащить из могилы и этого мальчишку? Травки какие? Говори сразу. Даиннар молча замотал головой. — Если то, что он ещё жив, проблема — так мы его придушим, ты его трахнешь, и дело в шляпе! Ты ведь так вытащил жену Элберта? Понравилось? Она при жизни красивой была. — Заткнитесь. — Ишь, побледнел как, словно мы его невесту оскорбили. Молчу, правильный наш, сорок золотых на дороге не валяются. — Я могу рассказать графу, зачем меня отправили к нему. Вы хотите вместе со мной на костёр? Спутники быстро переглянулись. Потом один из них сказал медленно и холодно: — А ты хочешь, чтобы мы прямо сейчас обратились к императорским рыцарям? Хочешь, чтобы тебя в клетке довезли до столицы и сожгли там? Чтобы под пытками ты ответил на все вопросы, кто ты и откуда, и чтобы твоей жене и всем детям головы поснимали? У Даиннара не было жены и детей, да он и знал, что никто не станет казнить его семью, но… Дяде, вероятно, пришлось бы закрыть кузницу, матери не давали бы проходу соседки. А отец? Этот сильный человек, гордившийся своими воинскими подвигами, умер бы на месте; Даиннар не хотел, чтобы он встретился со смертью раздавленным и не способным поднять головы. — То, что они оживают, не зависит от меня. Это происходит само собой. Что до этого сына графа, он… я… я даже не смогу ничего с ним сделать. Он будет совсем тёплый. Почти живой. Это невозможно. — Ничего, мы тебе поможем! — Вас же убьют, когда ничего не выйдет!.. — А лучше нищими жить и на хлеб не иметь, а, сопляк? Впрочем, что бы ты знал об этом. Небось родители кормят. А-а, ну тебя!.. Разум Даиннара оцепенел окончательно, он только и мог, что дрожать от утреннего холода, ветра и вновь начавшейся лихорадки. Запах разложения безнадёжно улетучивался. Его хотели заставить забрать у смерти человека, который даже ещё не умер; которого собирались убить, осквернив смерть её напрасным призывом, и затем — оживить, надсмеявшись над ней. Но он действительно не сможет ничего сделать, и в этом его спасение.***
Юноша примерно тех же лет, что и сам Даиннар, лежал на кровати и спал. Видно было, что его мучает тяжёлая болезнь — всё его тело было страшно худым, кожа — серовато-бледной, на лице печатью лежало страдание. Нос заострился, но это не вызвало у Даиннара возбуждения — лишь всепоглощающую жалость. Если бы смерть забрала этого человека сейчас, тот стал бы счастливее, вероятно. Но — естественная смерть. Не то, что ожидало его сейчас — смерть от рук троих ублюдков, двое из которых хотят денег, а третий слишком ничтожен, чтобы противостоять. Ему не дали увидеть графа. Конвоиры сами договорились с ним, а Даиннара, связав ему руки за спиной, с чёрного хода протащили их приятели, видимо, работавшие здесь. На что они вообще надеялись? — Не трогайте его, — просил Даиннар. — Я не могу желать свежий труп. Вам придётся притвориться, что лечение займёт пару недель!.. — Ха! — один из мужчин резко схватил Даиннара за волосы и отогнул его голову назад. — Давай! Послышался звук откупоренного сосуда, и в рот Даиннара потекла сладковатая жидкость. Он попытался вдохнуть её, но горло намертво сжалось с первыми же каплями. Вырываясь, дёргаясь, он бил ботинками по ногам мужчин — а потом по полу, пытаясь позвать на помощь. Ему зажали нос, несколько раз ударили. Когда в глазах потемнело, он сдался и проглотил незнакомое зелье, после чего начал отчаянно хватать ртом воздух. Голова шла кругом. — Мы предупредили, что будет шумно, не надейся, что кто-то придёт. Погодь, не отпускай его. Зелье дорогое, а заставить мерзавца слизать его с пола мы вряд ли сможем. — Вы не заставите меня лечь с ним! — сквозь кашель прохрипел Даиннар и тут вдруг ощутил неестественное желание, по силе даже более мощное, чем то, что он испытывал при виде мёртвых тел. В глазах помутилось. — Мы не заставим, а вот зелье — очень даже. Его волосы отпустили, но тут же перехватили за шею и другой рукой зажали рот. — Смотри, как этот красавчик превращается в труп. Даиннару не хватало воздуха, но зрение сделалось словно даже отчётливее, чем до того помутнения. Тот, кто вливал ему зелье, склонился над постелью больного юноши и резко зажал тому нос и рот. Больной моментально проснулся. Глаза его распахнулись, он весь изогнулся, пытаясь дышать, поднял было руку… Несколько попыток сделать вдох, и ослабленное болезнью тело обмякло. Убийца убрал руки от лица юноши; рот того медленно и широко открылся. — Глаза закрыть ему или оставить? — нервно смеясь, обратился убийца к Даиннару. — Тебе, радость наша, как больше нравится? О, я смотрю, ты ещё больше возбуждаешься! Больше всего Даиннару хотелось взвыть от смертельного отчаяния и боли, сжигающей весь низ живота, но он не мог, хоть рот его тоже освободили теперь. Его подтащили к постели, рывком спустили штаны и бросили прямо на тело. — Переверни, баран. Спереди дыры нет. Он пытался сползти с холодного пока лишь от болезни тела, но этим только помог мужчинам. Они быстро перевернули убитого на живот и перетащили Даиннара на него, как племенное животное на первой случке. Зелье работало неотвратимо. Член от него не просто стоял как никогда и болел, будто металлом обваренный. Он заставлял двигать бёдрами, нащупывая вход в подвернувшееся ему тело, в то время как сам Даиннар судорожно глотал воздух, утыкаясь лицом во влажные и тёплые от пота волосы мертвеца и беззвучно рыдая. Смертельно истощённое тело похрустывало, почти как скелет, под весом Даиннара — а он, как ни пытался, не мог остановить собственных движений. Внутри у юноши всё оказалось до шока горячим; мышцы ещё не отвердели, напротив, казались обмякшими… Спина, на которую Даиннар из-за верёвки на руках навалился всем телом, источала тепло, словно оно и при жизни сохранялось из всей поверхности кожи лишь в месте соприкосновения с постелью. От юноши пахло лекарствами, потом, болезнью — чем угодно, но только не смертью. Технически это было подобно сношению с крепко спящим человеком, но Даиннар знал, чем оно было на самом деле — сношением с человеком, только что убитым по его вине. Когда этот бесконечный процесс завершился, Даиннара стащили с кровати и поставили на ноги. Те моментально подломились; он рухнул на колени, давясь сухими всхлипами. Сыгравшее мерзкую роль зелье, смешавшись с желчью, начало подступать к горлу. — Прикрой срам, смотреть стыдно, — сердито сказал один из мужчин и резанул ножом по верёвке на его запястьях. Потеряв равновесие, Даиннар еле успел опереться менее онемевшей левой рукой об пол, чтобы не упасть носом вниз. — Оденься, чёрт тебя дери! И на стул сядь, пока кто-нибудь не вломился! С трудом поднявшись, Даиннар натянул штаны, осел на стул возле постели и тут же с резким кашлем наклонился вперёд. Его вырвало. — Что не так? — со злобой усмехнулся мужчина. — Мы старались, труп свежий тебе, видишь, подогнали. Даиннар не ответил. Случившееся выглядело настолько неестественным, что даже не вмещалось в голову. Он чувствовал себя хуже, чем когда-либо в жизни. Словно осквернил смерть самым подлым образом, и ему не было прощения. — Укройте его, — прохрипел он, глядя на мёртвое, уткнувшееся головой в подушку тело. — Ха. Проснётся, прикроется. Несколько минут прошло в полнейшей тишине. У Даиннара не было сил подняться с этого проклятого стула, ранее использовавшегося ухаживающими, — какая гадкая насмешка ему сидеть здесь! — оба мужчины стояли, как на посту, и смотрели на мертвеца. Только убийца хрустел пальцами. Время застыло; Даиннару казалось, что в комнате висит прозрачный невидимый туман. Потом убийца воскликнул: — Что это?! Он не оживает! — Он не оживёт, — пробормотал Даиннар. — Но ты трахал его, пока не кончил!.. — Я вам говорил. Он поднялся на ноги и, опираясь больной рукой о постель, потянул наверх лежавшее в ногах покойного одеяло. Мягкое, клетчатое. Возможно, он обнимал это одеяло, мечтал о чём-то. А теперь лежит, удушенный, не получивший шанса вылечиться от своей болезни, и между ног у него всё ещё сочится чужое семя. Даиннар дотянул одеяло до худых лопаток юноши, отступил на шаг от постели и, отстранённо отметив, что всё вокруг заволакивает чернотой, пошатнулся и рухнул на спину. Руку ударило болью, окно где-то сверху уменьшилось, померкло; он потерял сознание.***
— Проснись, щенок! Кто ты? Какого чёрта ты здесь?! Даиннар открыл глаза. Он лежал на полу; было холодно, болели голова и рука. Осознание случившегося накрыло, как только он обвёл взглядом комнату и увидел край страшной постели. Его затрясло, и он уставился на склонившегося над ним мужчину. — Граф? — Эти никчёмные лекаришки убили моего сына! Отвечай — ты был с ними? — Да. Граф выбросил руку вперёд и, скомкав рубашку Даиннара на груди, рванул того на себя. — Кто послал вас, головорезы?! Мой сын… уже умирал! Вы не дали ему отойти с миром! Вы!.. Даиннар кое-как переждал приступ головокружения. На душе было погано — хоть плачь, но глаза ощущались сухими и опустевшими. Он перевёл взгляд на постель — лицо покойного из положения сидя было немного видно. Они перевернули его на спину. Закрыли глаза. Рот оставался открытым — словно убитый кричал, пытаясь рассказать отцу, что с ним сделали. — Они думали, я смогу оживить. Я не мог. — Ты — оживить? Какая чушь. — Иногда люди оживают. — Так значит, они позвали тебя, когда поняли, что угробили моего сына? Даиннар в секунду вспомнил, как прекратилось дыхание сына графа, как убийца повернулся со смехом, что случилось потом — и почувствовал, что смертельно бледнеет. — Ты был с ними, когда он умер. А не убили ли они его, надеясь, что ты оживишь? Даиннар задыхался. — Отвечай, щенок! Почему ты не смог? — лицо графа было белым, как мел. Зрачки сузились. Даиннар отметил про себя, что его вот-вот убьют. Однако у графа были другие планы. Этот деятельный мужчина явно не собирался терять хоть бы и призрачный шанс вернуть сына. — Как это делается?! Даиннар словно случайно опустил взгляд на пол возле стула. Чист. Видимо, боясь особенно жестокой расправы, «целители» вытерли выблеванное зелье и перевернули умершего — а значит, следы с тела и кровати также должны были убрать. Значит, он может не рассказывать, как оживлял жену Элберта и прочих вернувшихся. — Я не могу объяснить. Или удаётся, или нет. — Что ж, — граф поднялся, продолжая мёртвой хваткой удерживать Даиннара. — Тогда я запру тебя в подвале вместе с моим сыном, и, пока ты не крикнешь страже, что он жив, будешь там. Или пока не умрёшь. Даиннар молчал. Он кое-как встал на ноги, чтобы не болтаться на весу в руках у графа; ни на что другое сил не было. — Стража!***
Запах разложения снова пропитывал всё вокруг, как если бы Даиннар находился в могиле. Впрочем, именно в ней он и находился. Странно — на этот раз по воле родителя умершего. Впрочем, Даиннару было всё равно, по чьей. Он так или иначе не был способен исполнить приказ графа. Из-за возобновившегося воспаления в руке, недоедания и холода постоянно ощущалась нечеловеческая слабость; кроме того, тело юноши, лежащее на протащенной в подвал узкой койке, пугало его. Нет, оно не было страшным само по себе, но, когда в зарешёченное окно падал дневной свет, Даиннар нет-нет да бросал взгляд на волосы, в которые утыкался лицом, пока его подчинённое чужой воле тело вгрызалось в горячую плоть — и его охватывало омерзение, доходящее до настоящего ужаса. Ему казалось, что сын графа и теперь горячий, живой изнутри, и то, что стынет теперь на его лице, напоминая смерть — лишь фальшивая маска. А запах… Кто знает, может, это сам Даиннар умер и гниёт тут, сам того не зная. Может быть, смерть так оскорбилась, что решила никогда его не забирать. Или же он получил возмездие за то, что забирал у неё других людей, и будет жить, пока не пройдёт столько времени, сколько проживут те, к кому он приходил, и их дети, и дети детей… Даиннар понимал, что бредит. В последнее время его особенно часто кидало в жар, а то вдруг часами знобило. Стражники перестали приходить к нему — если ещё дня три-четыре назад они открывали дверь в подвал и, судорожно кашляя, ставили на ступеньки тарелку с едой, кружку воды и мешочек со свежими бинтами и мазями, то после того, как он два дня подряд не трогал всего этого, явно решили, что он умер. По крайней мере, тот, кто забирал принесённое, тяжело вздохнул при этом, а потом дверь больше не открывалась. Точно. Он ещё и не пил со вчерашнего утра. Словно по наитию забрал одну из последних кружек в свой угол, и в ней оставалась вода — но её надолго не хватило. Значит, скоро он умрёт. Даиннару не приходило в голову звать на помощь. В уголке сознания крутилось — здесь есть дверь, есть окно, а далёкие скрипы говорят, что там, наверху, ходят люди — но не задерживалось. Он просто не воспринимал ничего сложнее въевшейся в мозг цепочки: выйду, если оживёт сын графа; не могу оживить сына графа; не выйду. На следующий день страх перед телом отступил. Даиннар чувствовал себя странно торжественно, словно в те дни в детстве, когда отец приносил поиграть вынутые из тел павших наконечники стрел и часами рассказывал о сражениях. Он всегда слушал внимательно; любил представлять тела, запоминал каждую рану, каждую деталь внешности воинов, а потом, ночами, подолгу представлял, как меняются эти тела в дальнейшие дни, недели, месяцы… Он воображал, что будет с ними, если окажется дождливо, или начнёт палить солнце, или будет попеременно то снежно, то сыро. Эти фантазии дарили ему наслаждение, успокоение. И теперь одно из таких тел лежало перед ним. Даиннар поднялся с пола, где лежал последние несколько часов; шатаясь, подбрёл к мёртвому юноше. Лицо того стало почти неузнаваемым, обнажились зубы, глаза сильно запали, а волосы теперь не напоминали свой прежний вид — мокрые, они совсем потемнели. Вцепившись в койку, чтобы не упасть, и наклонившись, Даиннар уткнулся в них носом и вдохнул пронзительный запах смерти. — Прости. Прости за ту глупую попытку тебя оживить. Я… Я должен был справиться… — его лицо искривилось, он разрыдался. Он уже сам не понимал, должен был справиться со своим обезумевшим телом или же с оживлением покойного; просто хотел говорить с тем, кто остался с ним до конца и кого он столько недель — или месяцев? — оскорблял ещё и своим страхом. Он попытался залезть на койку, но в последний момент правая нога, на которую он опирался, подкосилась, и он свалился на пол. В горле совсем пересохло, сердце билось медленно, вязко. Рука, кистью которой он проехался по камню, заболела втрое больше обычного. Он обессиленно опустил смертельно закружившуюся голову, готовясь закрыть глаза и чувствуя, что это будет навсегда. Тут Даиннар почувствовал движение сверху, и прямо на него упало тело. Видимо, он дёрнул покрывало, на которое уложили покойного… но эта мысль тотчас сменилась другой. Той, от которой всё его существо заполнилось счастьем. Смерть… — Ты простила меня, — зашептал он, обнимая свою единственную возлюбленную. Тёмные провалы глаз, заострённый, начавший западать нос, открытый рот, из которого что-то сыпалось, щекоча ему шею… Он испытывал к смерти такую любовь, что всё бывшее до этого казалось наивной игрой в наконечники стрел. Насмотревшись, Даиннар прижал её к себе изо всех сил, уткнулся щекой в волосы, зарылся в них пальцами и безмятежно заулыбался, перебирая скользкие сырые пряди. Ему было так хорошо лежать с ней и осознавать, что она пришла… пришла помочь, защитить его от всех нелепых страхов. Теперь она будет с ним всегда.***
…Он пришёл в себя в том же подвале. Вокруг него суетился незнакомый пожилой мужчина — протирал лицо чем-то холодным и мокрым, осматривал и обкладывал примочками руку, бормотал, что на воздух пока нельзя, и что расползались тут эти треклятые черви, и ещё постоянно повторял: «бедный ребёнок, бедный ребёнок». «Какой ребёнок?» — Он очнулся. Поддержите, ему нужно дать воды. Юноша, стоявший поблизости с бледным и встревоженным видом, подошёл сбоку и, обхватив Даиннара за плечи, медленно приподнял его. Пожилой приложил к губам кружку и дал глотнуть немного. Обычно прикосновения живых людей, даже близких родственников, были неприятны Даиннару; однако теперь это оказалось не так. Было в этом юноше что-то словно родное, несмотря на его ужасно горячие руки. Голова начала болеть, мысли смешались, и Даиннар предпочёл вернуться ими в недавнее прошлое. Там было что-то необычайно важное, дорогое… — Ну, получше стало? Глотни ещё, сынок. Даиннар отпил ещё немного воды. В голове стало проясняться. Он посмотрел на сидящего перед ним мужчину и спросил: — А где она? — Кто — она? — озадачился тот. Даиннар улыбнулся: — Смерть. — Кажется, его всё же пора вывести подышать… Оказавшись на воздухе, Даиннар тут же грохнулся в обморок — и пришёл в себя только от боли, когда ему начали очищать гноящуюся рану на руке. Потом его перевязали, покормили бульоном и оставили в покое. Лекарь, правда, ещё пытался влить ему лекарства от лихорадки и воспаления, но он с отвращением отказался от них и теперь трясся в ознобе, а голову, напротив, будто жаром охватывало. А потом в комнату, где он лежал, вбежал смутно знакомый мужчина в богатом костюме. Даиннар содрогнулся, лихорадочно пытаясь его вспомнить. — Я дам тебе пятьсот золотых, мальчик. Как… как? Ты справился, твоя магия вернула мне сына… Столько времени в подвале с мёртвым телом… что за невыносимые мучения! Даиннар не понимал половину услышанного. Какие ещё пятьсот золотых — что, на всю столицу оружия заказал? Какая магия? Что за мучения с мёртвым телом?.. — Сын рассказал, что ты едва не умер. Он и сам был слаб; счастье, что смог добраться до лестницы и позвать на помощь… Проклятье, я же велел страже тебя кормить и перевязывать! — Значит, ваш сын… — Даиннар вспомнил графа и начал всё яснее осознавать происходящее, — но я не оживлял его. — Тебе было очень плохо. Ты забыл. — Нет. — Ты будто в самые кости мне вцеплялся, — проговорил от двери тот самый юноша, которого Даиннар видел в подвале. — Будто меня отнимали, а ты не пускал. Сознания не было, а сила нечеловеческая в руках, точно приросшие — чуть расцепил. На него не падал свет из окна, и Даиннар завороженно уставился на его худое лицо. Зрачки сына графа были расширены в тревоге, под глазами лежали тени, и он улыбался — трогательно, очень по-живому, но достаточно широко, чтобы довершить сходство с его же собственным черепом. — Что эти пятьсот золотых? Хочешь, к ним ещё и дом тебе у нас здесь построим? Ты ведь сам не из нашего графства? — Мне ничего не нужно. — Как?.. — Я уже получил своё. Хорошо, что ваш сын жив. Фальшиво ли это прозвучало? Он вовсе не желал, чтобы юный граф умер снова или не был оживлён, но… Образ смерти, воплощённый в теле этого юноши, оказался самым родным. Даиннар знал, что навсегда оставит его в своём сердце. Даже сейчас она словно незримо стояла рядом и поддерживала. Разве это можно было заменить золотом?