Монохром

Я никогда и ни в чем не знал в своей жизни отказа. Меня принимали везде, даже если терпеть не могли. Да и кто в наше время пойдет против денег? Все самые красивые девочки сидели в моей машине (которая, кстати, соответствовала топу самых дорогих автомобилей), все лебезили передо мной, так что иногда что-то высокомерное просыпалось во мне. Я не знаю, когда понял, что превращаюсь в тот тип людей, который портит одним своим появлением любое событие, но при этом получает больше всего внимания и дешевой услужливости. Не знаю, когда стало тошно от всей этой псевдолюбви и псевдопочетания. Я понял, что все в этой жизни надоело мне и стало постылым. И тогда я встретил ее. Она даже не посмотрела в мою сторону, когда я обратился к ней просто потому, чтобы услышать ее голос. Только чуть-чуть повернула из-за плеча лицо, всколыхнув водопад черных волос. Что-то ответила. Я не нашелся, что сказать, и глупо промолчал, кажется, все еще находясь под магией ее странного, молчаливого очарования. Я даже не успел понять, что пропал. Окончательно, бесповоротно, не имея даже надежды вынырнуть из омута, в который меня втянул ее образ. Белое кимоно и черные волосы. Монохром. Монохром, раскрасивший мою жизнь всеми полутонами и цветовыми переходами. И алый пояс, словно порез, расчеркнувший все на «до» и «после» ее появления… Я иногда приходил к ее храму, наблюдал за ней со стороны и думал, что признаю теперь только одну Богиню. Все Боги померкли передо мной. Она была строга и даже резка, нелюдима, но мне почему-то казалось, что все это какая-то странная маска, заглянуть под которую простому смертному не позволено. Или, быть может, никто не пробовал?.. Я стал приходить каждый день, позабросив то, что было в моей жизни раньше, но почему-то не смел больше заговорить с ней, чувствуя необъяснимую слабость. Никогда такого не испытывал. Пока в голову не ударил хмель, и я не пришел к ней в храм и не попросился на работу. Я был согласен выполнять любые задания, и неважно, умел ли я работать или нет. Ее строгие черные глаза сомневались, а я только сильнее умолял и требовал, не понимая еще, о чем прошу. Мне казалось, я стану чуточку ближе к ней, ближе, чем кто-либо. В голове моей уже были радужные мысли о нашем соединении, о том, что Богиня снизойдет до простого смертного и сделает его самым счастливым на Земле. Но этого не происходило. Да, я видел больше положенного: неожиданную и явную тоску в темных глазах, усталость и тревогу, а также минуты расслабленности и беззащитного блаженства… Минуты, когда ее невозмутимое лицо играло всеми эмоциями… Но эмоции эти были не для меня. Мне доставались только ее гневные и резкие высказывания, а иногда и простецкие тумаки (кто бы подумал!) метлой. А я просто не мог чувствовать себя на что-то способным рядом с ней, слова вязли во рту, а разум совершенно отказывался подчиняться. Но я терпел все, лишь бы быть рядом и получать то малое, что мог жадно узнать из ее жизни. А однажды я увидел ее с каким-то парнем. Высоким, светловолосым. Она была в обычном, «мирском» платьице, а он — в костюме. Так уютно и близко. Я не знаю, о чем они разговаривали, но образ Богини вдруг померк в моих глазах, рассыпавшись о реальность. Нет, я не видел больше тот роковой монохром. Я видел обычную девушку, у которой уже давно есть влюбленность. Не в меня. Которой просто хорошо. Не со мной. И, наплевав на разум, я полез драться, не ощущая ни боли от защитных ударов блондина, ни отчаянных попыток Рей остановить меня. Рей… Впервые ее голос, когда-то сводивший меня с ума, показался лишь скрипом, кислотой заливающим нервы. Нет, я не понимал ничего. И ни о чем не жалел. Только понял: я ухожу. Ухожу, чтобы стать атеистом. Шел дождь. Противный, затяжной, грязными плаксивыми лужами разлившийся по земле. Я собирал вещи — рывками, не думая о том, чтобы сложить их. Просто запихивал в сумку, мечтая лишь исчезнуть из этого места, где я окончательно потерял веру. Вся моя жизнь, которую я так презирал после встречи с ней, снова промелькнула перед глазами и вызвала практически рвотный спазм. Я ухожу в никуда. Я слышал, как она громко всхлипывает за тонкой стеной, но не давал себе снова броситься к ее ногам, забыв о том, что я — человек с волей и разумом, а не фанатик. Я уже ничего не чувствовал, только какую-то ноющую боль под сердцем. Она не убила меня. Промахнулась. Но шрам останется на всю жизнь. Боги бывают жестоки и милосердны. Я шел под этим самым плаксивым дождем, воющем в лужах под давно промокшими ногами. Тупо смотрел на землю, таща чемодан к остановке. Куда меня привезет первый попавшийся автобус? Безразлично. Точно не к ней. Значит, ничего хорошего ждать не приходится. Сажусь на отсыревшую скамейку, кидаю чемодан и жду. Чего-то. Словно что-то еще может поменяться. В голове — вакуум. И только теплое прикосновение ее плеча тысячами электрических зарядов проносится по телу и гаснет где-то в сердце. Я чуть не вздрогнул, но взгляд не поднял. Ее головка с копной мокрых черных волос ложится мне на плечо, и я почти с ума схожу от их запаха. Она плачет. Почему? Капельки медленно скользят по побелевшему лицу, застывшему в гримасе боли, но она ничего не говорит мне. Голос не слушается, только хрип рвется из легких. Я откинул голову назад, на холодный металл остановки, и прикрыл глаза, слушая ее тихий плач и шелест дождя. Подошел автобус. Но я так и не поднялся с места… *** Деревья стройной аллеей убегают куда-то вперед, и терпко пахнет весенним цветением. В храме с утра людно. То и дело слышен смех ребятишек, ворчание старух и сочный голос молодежи. Я огляделся и втянул воздух носом, подставляя солнцу лицо. Но Рей, моя строгая Богиня, совершенно не терпит безделья: — Мети лучше, — сварливо бросает она, и лучи особенно ярко играют на черных волосах; на лице, помимо воли, появляется хитрая, незлобивая улыбка. — Не весь же нам день тут сидеть, — и ее мечтательный взгляд падает на ослепительную в своем великолепии и простоте аллею…