Милый, с Новым годом

Упорно убеждаю себя, что не холодно, пока топчусь в затасканных кроссах под дверьми театра. Стою, потому что обещал, что встречу после работы, а снег все валит и валит, засыпая парапет, на котором я уже вытоптал большой такой круг, и меня тоже. Да, не х-холодно. Нисколько. Не холодно, даже когда уже пальцев не чувствую. Все-таки никогда не надо недооценивать вахтерш. Особенно тех, что добродушно улыбаются и мило мямлят свое «здравствуйте, но рабочий день уже заканчивается, и премьер больше нет», потом добавляют это сраное «с наступающим», а на отговорки, мол я только подожду тут одного… такого тощего и очень чудного, который скоро отпрыгает свое на сцене и избавит вас от меня, не реагируют. Черт бы их побрал. Я так сильно похож на бомжа? Прячу задубевшие руки в карманы свой дутой куртки и переступаю с ноги на ногу. С презрением наблюдаю за кучкой подростков в этой своей паленой суприме, но завидую только из-за наличия перчаток и определенно зимних ботинок. И в этом всем есть ирония, потому что они, видимо, тоже приняли меня за какого-то бомжа и также с презрением, прямо как я их, рассматривают. Хочется огрызнуться и щелкнуть в след зубами. Пару лет назад я бы не хотел этого, а уже сделал. Пару лет назад я бы еще подумал, отпинать или хватит в рожу харкнуть за такой вот взгляд. Ранимая сучка с кастетом. Берегитесь, ублюдки. Пару лет назад я бы точно устроил этим спиногрызам взбучку, да и той бабке в фойе тоже, но сейчас… ради него. Ради него. Ради него. Сдуваюсь, с досадой сплевываю под ноги и достаю сигарету. Если честно, дрянные. С горьким привкусом какой-то хрени, но цена была самая притягательная — точно не более полтинника отдал. Гаденький вкус все равно не мешает мне хорошенько затянуться и не без удовольствия прикрыть глаза, потому что курю только второй раз за день при этом своем идеальном в раз так десять точно. Даже половина сигареты не успевает дотлеть, как из театра уже начинают выходить толпы разношерстного люда: в дорогущих шубах и пуховичках, серые и в цветных куртках, как чудо-птицы, хоть глаза выкалывай. А потом выходит тот, кого я жду уже, кажется, вечность. В желтом расстегнутом пальто дурачок и длинном шарфе, который путается в ногах. Такой весь из себя важный — в роли он еще долго застревает, но как всегда взбалмошный, поэтому дергается, когда выхватываю его за рукав из толпы. Хотя должен был сразу заметить. Улыбаюсь, потому что это чудо, с остатками грима на скуле, ниже меня на целую голову. Пока он довольно лыбится в ответ, глядя на меня, и проходящие мимо хмуро на нас косятся, я вяжу на его шее шарф, чтобы как надо, а не с мыслью скорее куда-то мчаться сломя голову, и поправляю кудряшки, не забыв стереть белую краску. Неосознанно сам еще больше начинаю улыбаться, но рушу романтику момента символическим подзатыльником. — Ну Арс. — недовольно бурчит и корчит хмурую рожицу. Поистине актер, потому что знаю, что засмеяться ему хочется очень сильно. — За что? Но договорить не дает, потому что и сам знает за что, но считает подвигом повыкобениваться. Хватает теперь меня за руку и ведет в сторону автобусной остановки. Видимо, додумался, что я промерз, как хрен пойми кто. Уже ни рук, ни ног не чувствую, но сейчас практически не замечаю этого, как-то, кажется, согреваясь. Бред, никакое он не солнышко и даже не лучик. Прямо из пекла. Ну и пока он меня тащит, не упускаю возможности порассматривать этого чудика. Пусть даже уже вроде и живем вместе, но все равно зову в мыслях его чудным — по привычке, что ли. Хотя как по-другому можно назвать того, кто в пальтишке, потому что красиво, гоняет зимой? Хоть догадался свитер напялить. Мальчик тепличный, на вид тростинка, но зато как мне в руку вцепился — не ототрёшь. В свете фонарей кажется совсем белым, а вот губы на этом фоне кажутся такими красными, и невольно задумываешься: он колдун какой-нибудь или кровосос из Сумерек, чтобы быть настолько красивым? Идет молча, но я знаю, о чем думает. Такой открытый и пускай со своими актерскими ужимками, но вполне мне понятный. Потому что взглядом может сказать многим больше, чем ртом, который растягивается в хитрой улыбочке. Стреляет своими глазками, как настоящая кокетка. Истинный профессионал. А в бледно-серых из-за холодного света радужках так и пляшут чертята. Теперь знаю, чем займемся, когда придем домой. Вот за это он мне нравится еще больше. За то что часто наши желания очень удачно совпадают. Путь даже у нас елка еще голая стоит, а запланированный оливье остается пока в состоянии отдельно стоящих в холодильнике продуктов.

***

Вместе с холодом домой заносим кучу грязи с ботинок, но на это нам обоим откровенно похуй, потому что очень заняты друг другом. В голове никаких лишних звуков кроме шума собственного пульса и прерывистого шепота, от которого просто с ума схожу. Потому что нескончаемо рассказывает о том, как фантазировал о нашем сегодняшнем вечере в гримерке. Потому что бесстыдно описывает то, как ему хочется, чтобы я его трахнул. Потому что шея — одно из моих самых чувствительных мест, а он, оттянув ворот водолазки, обдает кожу своим дыханием и касается языком. Верхняя одежда занимает свое законное место на вешалке, а вот обувь мы игнорируем до последнего, поэтому до самой гостиной от входной двери тянется дорожка мокрого снега вперемешку с землей. Но мы хотя бы не измазали ковер, на который это чудо умудрилось меня завалить. Обувь сняли уже в горизонтальном положении. Прямо в гостиной, не дотерпев до кровати. — Нико, Нико. Нико… — шепчу его дурацкое для российских спальных районов, так еще и самостоятельно придуманное имя, будто в бреду, потому что он очень хорошо умеет использовать свой язык не только для разговоров. Кончаю буквально за пару минут. Сглатывает часть, а потом делает то, от чего я готов кончить уже дважды. Размыкает губы на головке, и остальное стекает по стволу. Еще пока едва теплой от уличного холода ладонью размазывает горячие капли и, второй рукой спустив штаны с себя, тянется липкими от спермы пальцами за спину. Не отрывает взгляда от меня, улыбаясь покрасневшими губами. Вижу в каждом жесте его: «Смотри на меня», и не сопротивляюсь. Ему нравится быть сверху и воображать, что он главный. Нравится смотреть так, пока растягивает себя и затем сам же насаживается на мой колом стоящий от такого вида член, а я люблю смотреть на него, растрёпанного, хватающегося за мои бедра, чтобы было удобнее двигаться под нужным углом. Но есть еще кое-что, от чего тащимся мы оба. Меняемся местами, и я ставлю Нико на коленки, пристраиваясь сзади. Прогибается, как кот, и трется-трется-трется, пока прохожусь ладонями по его спине и раздвигаю ягодицы, большим пальцем размазывая остатки собственной подсыхающей спермы по краснеющим краям еще раскрытой дырки. Сплевываю на руку и мажу еще. Вижу только русую кудрявую макушку, потому что лицом уткнулся куда-то в изгиб локтя, а второй рукой цепляется за ковер. Царапает вроде, но выходит только жалко шкрябать, чуть не обламывая ногти, потому что сильно цепляется за мягкий ворс. Ворс, который мы все-таки испачкаем, хотя и не грязью с ботинок. Удивляюсь тому, что он не очень много издает звуков, потому что обычно может и отвлеченно болтать. Да, на каждом толчке теряя по несколько слогов или целые окончания фраз, но не заткнешь. А сейчас молчит. Только шумно дышит в такт со мной, надрачивая самому себе, пока прохожусь ладонями по его изогнутой спине и покрываю короткими скорыми поцелуями острые лопатки и плечи. Только сейчас вспоминаю, что обычно к нам лезет его противный кот. Очень ревнивый и пушистый нахал, которому сразу начинает хотеться пожрать и помяукать. А тут, видно, решил сделать нам подарочек на Новый год, который наступит где-то через часов пять, если правильно увидел время на циферблате настенных. Еще все успеваем. Еще даже можем не торопясь понежиться в ванне вместе, а потом в последний момент и елку украсить, и салат настрогать.

***

Меланхолично смотрю в запотевшее зеркало, в котором отражается ванна, еще занятая Нико, и моя рожа. Странная такая, если честно в чем-то даже уродская, но вон ему нравится. И то, что белобрысый, нравится. И, видимо, то, что глаз один, бывает, косит, тоже. Вот пацанам во дворе была потеха выбирать мне кликуху: то ли Гусем звать, то ли Косым, когда еще малолетками были. — Сенечка, — а он зовет меня вот так слащавенько вместо теперь привычного «Арс» и тянет свои тоненькие руки в мою сторону, — подай полотенце, пожалуйста. Выглядит таким довольным и напоминает своего котяру, если того покормить. Даром не жирный, как тот меховой комок. Выглядит вполне счастливым, и я даже невольно замираю и любуюсь его лицом, на которое с волос еще стекает вода. — На вот, пожалуйста, Коленька. — кривляюсь и подхожу к бортику ванны, а когда поднимается на ноги, набрасываю на плечи полотенце и беру на руки уже по привычке, пока посмеивается и обнимает за шею. Хочется о нем заботиться, но и подшучивать тоже. — Сейчас будем эксплуатировать труд бедных замученных артистов, которые к моему счастью умеют готовить. За время не такой уж и сладкой, из-за одной на двоих строптивости, нашей совместной жизни, я понял, что роль повелителя всех кастрюлек и поварешек полностью принадлежит Нико, а вот остальное я оставил себе, а это и уборка, и покупки, и, черт возьми, елка. Пришлось ускориться, а лобызания, не прошедшие, как период отношений, по классике годик назад точно, уступив бытовухе, оставить до нашего небогатого застолья. Напоследок целую в кудрявую макушку свое чудо и отправляю рубить колбаску и огурцы. Что-что, а рецепт оливье у нас в доме знает только он и интернет. Сам же иду к елке с коробкой разномастных украшений: стеклянных, пластмассовых и бумажных, которые мы с Нико по приколу по инструкциям ютуба в выходной лепили. Пока развешивал это все, несколько штук отправил в виде осколков в мусор, но получилось управиться быстро, и я даже успел понавешать гирлянд везде, где только можно, еще и время оставалось на небольшую уборку. Вроде все красиво и по-новогоднему. Вроде даже потуги в искусство и дизайн удались. Коту эта вся заварушка с предновогодней суетой не нравится, да и на елку прыгать для него не царское дело, так что хотя бы за это я его уважаю. Остается час до заветного «00:00» и курантов, так что пора закругляться с приготовлениями и уже провожать старый год. Достаю припасенную специально на этот праздник бутылку вина и как сюрприз коробочку конфет и иду на кухню, где уже все готово.

***

Поздравление президента по Первому прошло, и за окном уже мелькают салюты. Черт, даже стекла звенят. — И какой мне Дед Мороз принес подарок? — Нико с улыбкой заглядывает в мои глаза, а в его читается почти детский интерес. — Твой он не успел положить под елку. Почти виновато опускает взгляд и подрывается со стула, чтобы убежать искать то, что он там для меня сделал. — Стой, я же не целовал тебя аж с прошлого года. — усмехаюсь собственной, можно сказать уже дедовской, шутке и останавливаю эту стрекозу, ухватившись за тонкое запястье. — Все успеется. — Очень смешно. — выглядит наигранно недовольным, но, остановившись, возвращается и усаживается уже на мои колени. Обнимает, гладит и, приблизившись к моему лицу, выдыхает в приоткрывшиеся губы: — С Новым годом. — и целует. Так, как ему нравится меня целовать, и чтобы мне крышу снесло конкретно. Гладит подушечками пальцев по моему бритому затылку, играючи проводя языком по небу. И я тоже не остаюсь в стороне, охотно прижимая это костлявое тело к себе, чтобы как можно ближе был, теснее. Совсем нехотя отрываюсь от такого приятного занятия для того, чтобы произнести одну единственную фразу, стараясь вложить все свои эмоции в этот момент: — Милый, с Новым годом. — и уже не отлипаю, понимая, какое же это крышесносное начало года.