***
— Тааак, и что мы будем есть? — озвучил свои мысли Союз, входя на кухню. Он был с оголенным торсом, а футболка была закинута на плече, так что немцу выдалась возможность оценить его «фигуру», которая оказалась лучше, чем ожидал европеец, учитывая, что работа Союза вынуждала последнего, вести достаточно сидячий образ жизни — Что-то не так? — уточнил коммунист, поймав на себе пристальный взгляд. Если моё мнение сегодня учитывается, может мы будем, на завтрак, что-то кроме каши? — ариец, поняв, что совершил оплошность, быстро придумал подходящий к ситуации вопрос. — А чем это тебя каши не устраивают? — съехидничал коммунист — Ну ладно, что изволите-с? Только вот экзотики я вам не достану, баварских колбасок там, ещё чего… Чем богаты — тому и рады, так сказать. — продолжил шутить он. Яичницу с беконом-то, можно хоть? — немец же, видимо, юмора не оценил. — Можно, почему же нет? Предлагай, для разнообразия, варианты, и твоё мнение будет учитываться не только сегодня, как ты выразился. А то сидишь, молчишь, признаков протеста или согласия не подаёшь. Я твоих мыслей читать ещё не научился — будто невзначай сообщил СССР, чем поверг нациста в натуральный, неописуемый шок. От осознания того, что все эти две недели, он, оказывается, имел право «голоса», хотелось рассмеяться. Между тем, беря во внимание и этот факт, в глазах арийца, русский казался ещё более странной и неподдающийся логики личностью. — Приятного аппетита, Рейх. — пожевал Союз, перед тем, как начать есть. Und dir (И тебе) — последовал слегка запоздалый ответ.***
Очередное не маленько потрясение ожидало немца через две недели. Проснувшись ближе к двенадцати часам, из-за бессонной и тревожной ночи, он обнаружил на прикроватной тумбе целую кучу совершенно новой одежды и лежащую на них записку, которая гласила: «Претензии по фасону и размеру, озвучивать ЯП (Выбирала она). Я на первом этаже, работаю. Позвони, когда проснешься». Ариец подозрительно косился то на бумагу в собственных руках, то на вещи. Даже на разбирая их, он видел в аккуратно сложенной стопке: синие джинсы, несколько однотонных футболок или маек, двое шорт, светло-серые спортивные штаны и кофта, четверо пар носков и, предположительно, свитер. По сути, одежды было не так уж и много, но то, что она абсолютно вся была новой и именно его размера, это нацист успел подсмотреть на одной из этикеток, производило определенное впечатление и вызывало вопросы. Так что он немедля решил последовать просьбе из записки. Слушаю — произнес русский и замолчал. «Он что, издевается?» — успел подумать Рейх перед тем, как Союз опомнился. — Точно, прости, сейчас поднимусь. Пять минут — и сразу же сбросил звонок. — Доброе утро — поздоровался СССР входя в комнату и собирался что-то уточнить, но без лишних церемоний ему в руки подсунули блокнот с наспех написанными вопросами: Что это, а точнее зачем? Ты же понимаешь, что мне нечего дать взамен? — ариец подозрительно косился на будто удивленного от подобных вопросов коммуниста. — Не поверишь! — максимально наигранно заговорил он — Одежда предназначена для того, чтобы её носить. Не всё же время тебе в моих вещах ходить — его голос стал нормальным — А то выглядишь, как в балахонах каких-то, тем более переломы за четыре недели уже должны срастись, значил сможешь носить одежду более тебе подходящую по размеру. — тут немца осенило, что он живет тут уже целый месяц. — Ничего не надо. — отпахнулся русский, будто сделал что-то незначительно — Забудь, вещей всё разно не слишком много, лишь основное. Пойдем лучше есть. После завтрака, когда выдалось свободное время, они решили, что можно снять все оставшиеся повязки и лангеты. европеец смутно помнил это процесс, полностью погруженный в раздумья. Вот он, живет за чужой счет, достаточно продолжительное время, а пользы совершенно никакой не приносит, не считая периодические дискуссии на разные темы, но пользы от него было кратно меньше чем убытка. — Ну как? — сняв последний бинт, уточнил СССР. Освободившись от череды не самых приятных мыслей, ариец с некой долью удивления посмотрел на собственные кисти. Он был слегка разочарован, хотя, глупо было полагать, что после всего, что он пережил, травмы пройдут бесследно. Даже в спокойном состоянии, руки пробивала легкая дрожь, но, к счастью, боли не было совсем. проверяя свои возможности Рейх взял в руки баночку с перекисью водорода и попытался сжать её. Суставы кисти работали хорошо, исправно выполняя свои функции, но при приложении большей силы при попытке, сильнее сжать объект, тремор значительно усилялся. При очередной попытке унять мандраж, случайно немец выронил пузырек и тут же попытался отпрянуть от испуга, который старался быстрее подавить. Для Союза, молчаливо наблюдающего со стороны, происходящее казалось очень интересным зрелищем. Пока нацист, прибывая в какой-то прострации рассматривал свои руки, сам СССР, в который раз, обдумывал причины принятия собственных не самых рациональных решений. И каждый раз приходил к выводу, что окончательное решение, помогать до того момента пока он не восстановится на столько, сколько это вообще будет возможно, принял всего пару недель назад. Его заинтересовала необычайная живучесть немца, в совокупности с упрямством. За все те годы, что его унижали и делали изгоем, он не поддавался общественному мнению. Помнилось ему, что от подобного отношения Фашистская Италия чуть не свел счеты с жизнью, но вовремя был остановлен сыном. Рейх же со всем справлялся в одиночку и, кажется, жил вполне приемлемо. Даже после последних событий не превратился в «бесхребетную амебу», что показал при встрече с ЯП, а в последствии в наших с ним вечерних разговорах, он не утратил своей наглости и способности отстаивать собственного мнения, что делало его интересным собеседником. В последствии русский даже пришел к выводу, что они могли бы раньше стать друзьями, если бы не было того мерзкого предательства и маниакального желания власти у немца, которого сейчас в нем, к всеобщей радости, не наблюдалось. Зато, он заметил, как Рейх среагировал на просто упавшую из его рук и даже не разбившуюся склянку с каким-то раствором. За эти четыре недели коммунист пришел к ещё одному выводу: ариец ужасно боялся громких звуков, резких движений и вообще всего непредвиденного, но очень старательно пытался скрыть этот страх. В совокупности с бессонницей и общей тревожностью европейца, это казалось симптомами легкого посттравматического синдрома. — Ладно, привыкай пока, с завтрашнего дня начнем заниматься твоей реабилитацией — собирая со стола медикаменты и снятые бинты, как бы между делом, сообщил СССР, на что тут же получил удивленный взгляд — Ну, а что? Не думаю, что ты сейчас находишься в лучшем из возможных состояний. Пару часов в день — это не так много, а хуже уже точно не станет, согласен? — но ответа не последовало, так что не дожидаясь какой-либо реакции Союз пошел относить аптечку на кухню. Спасибо. — такое простое и достаточно короткое слово, но написать его сейчас, казалось непосильной задачей. Не только из-за ужасно трясущихся от волнения рук, но и морально. Прошлый раз, его благодарность была больше вынужденной мерой этикета и воспитания, сейчас же являлась, в первую очередь личным желанием, что делало задачу выразить её, как бы это противоречиво не звучало, неподъемным грузом. Собравшись с духом, он дописал ещё несколько строчек на листе и вырвав его из блокнота, вложил сложенный в четверо листок в закрытый ноутбук Союза, ещё до возращения хозяина этой вещи. — Я сейчас буду работать, тебе будет удобнее быть здесь или отнести в комнату? Может что-нибудь надо подать? — естественно, побоявшись слишком раннего обнаружения его записки, Рейх попросил отнести его на второй этаж, хотя обычно не любил сидеть в одиночестве, а также пользуясь моментом выпросил себе альбом и пару простых карандашей. Тем больше было удивление коммуниста, когда, выполнив просьбу немца, так и не дождавшись от него ответа, нашел в пространстве между монитором и клавиатурой аккуратно сложенную записку.Спасибо. За всё, что ты сделал, хотя твои мотивы мне не понятны. Не представляю, как смогу тебя отблагодарить, по мимо слов, так что пока только так. Даже не лично. И, кстати, да, я согласен заниматься.
Данное незамысловатое послание вызвало легкую добрую ухмылку на русском лице. Может, он лучше, чем я думаю? промелькнула шальная мысли, которую, вопреки ожиданиям, не хотелось прогонять.