Другое Рождество

      Незадолго до Рождества Кайли вдруг поняла — с ней творится неладное. Раньше она любила праздничные цвета: торжественный, а не зловещий, красный; темно-зеленый, густой и очень зимний; переменчивый белый, отливающий золотом и серебром в свете вывесок и инсталляций. Она наслаждалась запахами: коричным и цитрусовым, обещавшим тепло после мороза, и хвойным, предвещающим чудеса, и имбирным, напоминавшим о смешных пряничных человечках с их беззаботными улыбками. Она улыбалась звукам: ей не надоедали ни старые песни, что знаешь наизусть с самого детства, ни звон колокольчиков, ни преувеличенно бодрое «Счастливого Рождества!» от каждого второго бродяги. Год за годом эти мелочи сплетались в единое полотно праздника — ее праздника — и вызывали теплое чувство у самого сердца.       Но не в этот раз.       Сперва Кайли заметила отсутствие красок: привычные цвета стали блеклыми и неестественными и вызывали только неясное раздражение; после она и вовсе перестала обращать на них внимание, и город, словно в отместку, стал выглядеть тускло-серым полотном. Песни звучали глухо, будто совсем издали, и не вызывали никакого отклика в сердце, а когда какому-то несчастному, переодетому эльфом, вздумалось пожелать ей «Счастливого Рождества!», она велела ему отвалить.       О запахах она вспомнила в самый канун праздника, двадцать четвертого, когда раскрасневшаяся Жанин поставила на стол тарелку с теплым печеньем.       — Налетайте!       — Сама пекла? — с преувеличенным энтузиазмом спросил Гарретт, покосившись на тарелку.       — Только разогрела, — вздохнула секретарша. — Мне пока не до выпечки.       — Очень жаль! — со скоростью, которой мог бы позавидовать Лизун, Гарретт набил рот печеньем и повторил. — Офень фаль!       — И мне, — Роланд принюхался и расплылся в улыбке. — Имбирное!       Имбирное. Кайли подняла голову от книги. Ну да, и как она сразу не почувствовала… Может, от того, что печенье пахло хоть и знакомо — но по-другому? В нем не хватало чего-то важного, что разбавляло бы терпкий дразнящий аромат, добавило бы ему толику праздника, чуточку тепла, позволило бы ощутить в груди радостный толчок, предупреждавший о Рождестве.       — Здесь нет чеснока, вампирша, можешь быть спокойна, — Эдуардо сунул печенье ей прямо под нос, и Кайли машинально взяла одну штуку… но есть не стала.       Обычный человечек, недоумевала она, глядя на галстук из красной глазури и косую улыбку. Таких пекут миллионами каждый год; и с чего ей вздумалось, что они смогут вылечить ее от хандры? Почему ей хочется сжать его в кулаке, разрушить его улыбку, раскрошить между пальцами, уничтожить, — только потому, что в нем меньше корицы и нет цедры лимона, потому, что вместо галстука должны быть подтяжки, и цвет глазури отличается от того, к которому она привыкла?       Разве он это заслужил?       — Прием, Хьюстон! — что-то красное мелькнуло прямо перед ее носом, и Кайли вздрогнула. Гарретт улыбался весело, но в то же время обеспокоенно. — Планируешь веселое Рождество?       — Не совсем, — нервно улыбнулась она. Ей совершенно не хотелось обсуждать предстоящий вечер… но это не была вина Гарретта, поэтому она спросила. — А какие планы у тебя?       — В кампусе устраивают вечеринку — «Безумное Рождество»! Слышала? — Гарретт крутанулся на кресле и расплылся в довольной улыбке. — Будет полный улет: сани, танцы, море глинтвейна и фейерверки! Даже наш лентяй решился слезть с дивана и пойти со мной, — кивнул он на Эдуардо.       Тот закатил глаза.       — Моей альтернативой был вечер с Карлосом, amigo, так что не обольщайся.       — Мог бы и провести с ним Рождество, — мягко укорил его Роланд. — Это все же семейный праздник.       — И пропустить все веселье, прямо как ты? — фыркнул Эдуардо. — Что, съезд Джексонов уже начался?       Ривера мог бы не спрашивать: всю предпраздничную неделю Роланд то и дело срывался посреди дня в аэропорт, чтобы встретить того или другого родственника. Добросердечная Жанин передавала ему указания от матери даже во время вызовов: чаще всего это значило, что на обратном пути им предстоит сделать крюк. Впрочем, иногда это было даже неплохо: Кайли была очарована его тетушкой Марлой, преподававшей в Бостонском университете мифологию, а Гарретт и Эдуардо за проведенное в пробке время успели проникнуться к Трою, двоюродному брату Роланда… Но спустя пару дней запомнить кого-то уже не выходило: лица и имена многочисленного семейства Джексонов сменяли друг друга быстрее, чем предпраздничные скидки.       — Съезд в самом разгаре, — подтвердил Роланд. Что-то тревожное вдруг мелькнуло в его глазах, и он добавил, понизив голос. — Гусь весит семнадцать фунтов. Понадобилось три человека, чтобы запихнуть его в духовку.       Парни расхохотались, но Кайли лишь усмехнулась. Ее ужин сегодня будет куда скромнее — она рассчитывала на вегетарианскую пиццу. Может, еще на молочный коктейль, если будет настроение. Но никакого эгг-нога — слишком уж это по-рождественски.       — А чем ты займешься, вампирша? — ухмыльнулся Эдуардо. — Уже развесила кишки на елке в духе древних франков?       — Кельтов, — машинально поправила его Кайли. — Нет, никаких праздничных глупостей в этом году. Надо готовиться к экзаменам.       Гарретт закатил глаза.       — Скажи, что я ослышался, Кай! Париться в Рож-дест-во над учебниками! Это ведь праздник!       «И он больше не для меня», — хотела ответить ему Кайли. Но не стала: все равно никто из них не сможет объяснить ей, как вдруг Рождество — Рождество! — может превратиться в нечто серое и душащее, стать из теплого праздника опасной тварью, что может обрушить весь хрупкий мирок, лишь воззвав к ее памяти.       — Для меня это только день, — строго сказала она. — Цифра в календаре, которую корпорации используют для того, чтобы увеличить продажи. И у них получается, должна заметить.       — Откуда вдруг такая нелюбовь к Рождеству? — фыркнул Эдуардо. — Насчет корпораций ты права… Но я готов был поспорить, что ты из тех, кто поет про Рудольфа сразу после Дня Благодарения.       «Год назад ты бы угадал».       — Что ж, ты продул бы — и по по-олной, — Кайли рассмеялась, и собственный смех напомнил ей лед, который вдруг высыпали за шиворот. — Ладно, парни. Желаю вам повеселиться сегодня.       Уже внизу, перед тем, как надеть куртку, она заметила, что сжимает что-то липкое и теплое. Пряничный человечек сморщился в ее ладони: его улыбка измялась, и лицо пошло кривыми трещинами; смазанный белый глаз будто вытек на коричневую щеку. Вот он — истинный дух Рождества, истерзанного и поруганного: Кайли с отвращением соскребла печенье с ладони в мусорное ведро, и человечек переломился надвое, ударившись о дно. У нее вдруг застучало в висках, и холод сжал горло. Может, ей стоило провести вечер в башне, а не дома? Здесь она, во всяком случае, могла бы подольше посидеть с Игоном и Жанин, пока они не уйдут, а потом Лизун составил бы ей компанию за фильмом… Но если остаться, она первая и сочтет себя трусихой, — маленькой, жалкой девчонкой, которая боится встретить Рождество в одиночестве.       День в календаре. Не больше.       — Хэй, Гринч!       Эдуардо нагнал ее уже у двери. Голос у него был беззаботный, но в глазах Кайли не заметила и тени улыбки.       — У тебя точно все в порядке? — спросил он. — Знаешь, ты вроде как… Не в своей тарелке.       — Разве? — это прозвучало слишком прохладно, и Кайли добавила мягче. — Тебе не о чем переживать. Мне правда нужно готовиться к экзаменам, — она ткнула его в плечо. — Да и тебе бы не помешало.       Его улыбка все еще выглядела настороженно.       — Как знаешь, — Эдуардо помялся. — Если у тебя начнут кипеть мозги от учебы или ты перестанешь ненавидеть Рождество… Просто позвони мне или Гарретту — мы прихватим тебя на вечеринку.       Трусиха внутри отчаянно умоляла ее согласиться, но Кайли не поддалась.       — Со мной все будет в порядке, — сказала она твердо.       — Кай…       — Хватит об этом, или мне придется повесить на елку твои кишки, — губы почти окаменели, но ей удалось выдавить из себя улыбку. Эдуардо только нахмурился в ответ.       — Ладно. Если что — ты знаешь, кому звонить. Счастливого тебе… А, ну да.       Он ушел. Ее трусиха металась и предательски подталкивала окликнуть его — сказать, что согласна, что поедет с ними, договориться о встрече; но Кайли сжала ей горло и шагнула за порог в серый будничный город, зачем-то украшенный глупыми мерцающими гирляндами.

***

      Метро укрыло ее от предпраздничного безумия — честное место, почти всегда, особенно если не обращать внимания на рекламу. По крайней мере, никто не пытался украсить станции столь же пышно, как город: Кайли заметила только два жалких венка с изрядно потрепанными бантами. Она устроилась в самом углу вагона и уставилась на свое отражение в стекле напротив, смазанное и грязное, совсем как лицо того несчастного пряничного человечка. И что она так взъелась? В том, что она несчастна, не виновато ни печенье, ни гирлянды, ни дурацкие песни, — даже Рождество, в общем-то, не при чем.       Кайли сжалась на сиденье, обхватив себя за плечи. Ей не стоило вспоминать, — она повторяла себе этой с самой весны, снова, и снова, и снова: на Пасху, на День Независимости, на Хэллоуин, и на День Благодарения… Но, видимо, была неспособна усвоить этот урок, который однажды чуть не стоил жизни половине города. Слишком большая цена за чье-то обыденное горе: таких, как она, сегодня сотни и тысячи, и все как-то справляются с собой, как-то живут.       Она закрыла глаза и откинулась назад, упершись затылком в холодное стекло. Дыхание сбилось, и губы дрожали; Кайли чувствовала, что вот-вот расплачется — но не слезами: другим, сухим плачем, который душит, но не приносит облегчения. Лишь бы все кончилось поскорее: еще три станции, и она придет в квартиру, где не будет запаха того самого печенья, не будет украшений и елки. Некому будет сказать: «Счастливого Рождества!», и никто не скажет это в ответ; разве что Язычник потрется у ног, попытается сгладить ее несчастье. Ей казалось, что она справилась, смогла уйти от ненужных мыслей вроде выбора подарка, который дарить уже некому… Но сбежать не удалось: она лишь спряталась, и то — неудачно.       Это ее первое Рождество после смерти бабушки; и даже если она сделает вид, что его не существует       день в календаре и не больше       от этого ничего, ничего не изменится.

***

      Квартира встретила ее темнотой и пустотой: лишь Язычник ткнулся в ноги и тихо муркнул, словно в утешение. Кайли почесала его за ухом, стащила куртку и поставила на стол тяжелую сумку с учебниками. Свет она не зажгла — стоило щелкнуть выключателем, и услужливая память тут же поспешила бы подсказать, чего не хватает квартире: водрузила бы у дивана ель с белоснежным ангелом на макушке, развесила по стенам блестящие ленты и хвойные ветки, протянула бы вдоль окна сани Санты, устремленные к небу. Все это вернуло бы и остальное: запахи, звуки, вкусы, воспоминания, воспоминания, воспоминания; трусиха бежала от них, и Кайли в кои-то веки была с ней согласна. Она задернула шторы, чтобы хоть немного спастись от зеленых и красных вспышек, льющихся с улицы, и свернулась калачиком на диване. Язычник устроился у нее в голове, и Кайли ткнулась носом в теплый, спасительный кошачий бок. Сейчас она уснет и проспит до утра, если повезет… А завтра придет новый день, и можно будет вычеркнуть из списка дел главное — «пережить рождественский вечер».       Бабушка Роза, обнаружив ее спящей, обязательно укрыла бы ее пледом, и утром ее ждала бы чашка теплого какао — и маленькое внушение насчет того, что спать на диване очень вредно для позвоночника; она вспомнила голос, приветствовавший ее по утрам, — голос, который больше не зазвучит в этой квартире, не пожелает ей счастливого Рождества, не ободрит и не спросит, как прошел день.       — Я так скучаю по ней, — выдохнула она прямо в мягкую шерсть. Язычник прошелся шершавым языком по ее лбу, и в этот момент Кайли была близка к тому, чтобы расплакаться… но у нее снова не вышло.       Однако маленькое рождественское чудо все же свершилось: она смогла уснуть.

***

      Кайли не сразу поняла, что прервало ее тяжелый вязкий сон. Язычник ушел, но щека еще хранила воспоминания о мягком тельце. В комнате было темно и почему-то холодно — пальцы совсем заледенели. Кайли растерла руки и попыталась дотянуться до пледа на кресле.       В дверь постучали, долго и настойчиво. Это и разбудило ее?       — Проклятые ряженые, — ей удалось подцепить плед. Кайли сдернула его с кресла и поспешила обернуть замерзшие ноги.       Стук раздался снова.       — Никаких гимнов! — выкрикнула она раздраженно.       Но назойливые гости никак не хотели уняться: Кайли расслышала голоса и сбивчивое хихиканье. Ну что за наглость! Она швырнула плед в сторону.       — Я ведь ясно сказа… — она распахнула дверь и окаменела под действием самой широкой из улыбок Гарретта, которую не могла скрыть накладная борода.       — Хоу-хоу-хоу! — пропел он, размахивая красной шапкой. — К тебе можно?       Она ошалело кивнула и отступила в сторону; Гарретт вручил ей объемный пакет.       — Кое-что нашему столу от дорогой миссис Джексон! Сверху — печенье по рецепту Жанин! Спрячь его подальше, — шепнул он и тут же снова заголосил, проехав в гостиную. — Ну и темнота у тебя, подруга! Где выключатель? Нашел!       Свет вспыхнул, и Кайли зажмурилась на секунду. Что-то укололо ее макушку, и запах хвои накрыл теплым облаком.       — Поберегись! — веселый, но сдавленный голос Роланда прозвучал прямо над ухом. — Куда ставить елку?       — Эм… — только и успела произнести Кайли перед тем, как ее настиг липкий поцелуй в щеку от Лизуна, кружащегося вокруг ароматных пакетов.       — Могла не открывать и подольше, trocito*, уж не надорвались бы мы, в самом деле, — лицо Эдуардо было скрыто за широкими нижними ветвями, но Кайли почувствовала его вечную ухмылочку и почти машинально ткнула его в удачно подвернувшийся бок. — Ай!       Елка опасно качнулась.       — Осторожнее, мальчики! — Жанин выросла словно из-под земли. Игон прошмыгнул внутрь за ее спиной, нагруженный пакетами и свертками до самого подбородка. — Не уроните елку… и ничего не разбейте!       Дверная ручка выскользнула из руки Кайли — Жанин захлопнула дверь и устало улыбнулась.       — Никакого порядка, — пожаловалась она. — Чуть было не расколотили половину шаров, усыпали иглами три квартала, почти забыли взять с собой еду.       — Понимаю, — рассеянно произнесла Кайли, наблюдая за тем, как Гарретт деловито командует установкой елки, а Игон в компании Лизуна пытается найти украшения. Она встряхнулась. — Жанин, а что вы…       — О, погляди-ка! — секретарша взглянула на часы. — У нас совсем мало времени! Так, милая, объясни-ка Игону, где найти рождественские украшения, и покажи мне кухню. У тебя работает духовка? А микроволновка? Отлично, так мы справимся в два раза быстрее.       Следующий час Кайли только и успевала сновать между кухней, гостиной и кладовкой, отвечая на вопросы и выполняя мелкие поручения Жанин; квартира ее тем временем наполнялась лентами и гирляндами, голосами и смехом, цветами и запахами — хвоя и имбирь, эгг-ног и корица. Похоже, подумалось ей, можно выгнать Рождество из своего сердца, но нельзя запретить ему заявиться самостоятельно — особенно если его проводниками становятся пятеро весьма бесцеремонных эльфов. И, кажется, она знала, кто их надоумил.       Улучив момент, Кайли ухватила Эдуардо за бородку и втолкнула его в кладовку.       — Признавайся! — прошипела она. — Это ты наболтал им своей ерунды, что я не в порядке? Не мог просто оставить меня в покое?       — Э-э… — он в панике взглянул на дверь, но Кайли накрепко вцепилась в ручку. — Ладно, ладно! Я только сказал всем, что ты ведешь себя немного странно. Ну, и мы подумали, и сообразили кое-что, да еще Жанин подсказала…       — Что вы там могли насоображать? — хмуро спросила Кайли.       Эдуардо молчал; ей показалось уже, что ответа не будет… но он вдруг очень осторожно сжал ее локоть.       — Ты рассказывала тогда, в День Благодарения, как твоя бабушка любила Рождество, — признался он. — И Роланд подумал, что… А потом Жанин проверила некрологи… И…       — И вам стало меня жалко, — усмехнулась она. Голова закружилась, и воздуха в кладовке стало чертовски мало; Кайли облокотилась о стену. — Ясно. Но мне не нужна жалость, понял? Я… Я в полном порядке, — голос подвел ее в самый неподходящий момент, разломившись надвое как пряничный человечек. — Я в порядке, и не нужно было…       Она отвернулась, пытаясь скрыть слезы, и ткнулась лбом в косяк, но Эдуардо мягко развернул ее и прижал к своему плечу.       — Мы подумали, что тебе не помешают друзья рядом, вот и все, — тихо сказал он и тут же добавил с привычной насмешкой. — А еще мне всегда было интересно, как проводят Рождество Гринчи-вампирши.       Вместо возмущения или хотя бы смеха Кайли расплакалась еще больше. Эдуардо молчал, уткнувшись ей в затылок, пока слезы у нее не закончились.       Дверь распахнулась, и на пороге кладовки показался рассерженный Гарретт.       — Эдди, ты там уснул? Я все еще жду гирлянду! О, — он помолчал и добавил смущенно. — Слушай, Кай…       — Все в порядке, — ее улыбка в этот раз была самой настоящей. — Я… Мне надо в ванную.       Она кое-как привела себя в порядок, ополоснула лицо прохладной водой. Ледяной узел, стягивавший в последние дни грудь, распустился и исчез, оставив за собой серый след — неприятный, болезненный… но Кайли могла жить с ним.       Когда она вернулась, работа кипела полным ходом: Гарретт, с ног до головы опутанный гирляндами, почти закончил наряжать елку, а Роланд сновал туда-сюда между кухней и гостиной, подгоняемый строгим голосом Жанин. Лизун пытался скрыться от гнева Эдуардо, на лету поедая какой-то пирог, и в процессе щедро усеивал ковер начинкой. Игон то двигал стулья, то срывался на кухню за тарелками и стаканами; Язычник с нескрываемым презрением наблюдал за гостями со шкафа.       Кайли смотрела на золотистые и розовые ленты, в которых запутались колеса Гарретта, и вдыхала ароматы чеснока и гвоздики и еще чего-то пряного из арсенала миссис Джексон, и слушала хриплый голос Эдуардо, странно смешивавшийся с командным тоном Жанин, — и думала о том, что Рождество все же вернулось к ней, пусть и совсем не тем, что было при бабушке. Оно стало шумным, суетным, утомительным и даже сюрреалистичным…       Но тепло, что толкалось у нее возле сердца, было знакомым; и оно подсказало Кайли, что этот праздник — снова ее.       Счастливого Рождества. *trocito (исп.) — крошка