Золото и грязь

      Вчерашнее утро слилось воедино с сегодняшним, словно вода — отовсюду в одну бочку. Вольсунг вновь не выспался, ибо никак не мог заснуть: ему мерещилось, будто вновь убийца крадется к нему, готовясь нанести удар из тени. Оттого он велел Йону остаться в его келье. И хотя пах он отнюдь не лавандовым маслом, Вольсунг не брезговал прижиматься к нему подобно ребенку, что льнет к матери. И успокоил его, дав забыться тревожным сном, Йон, осмелившись гладить его по волосам. Отчего-то Вольсунг совсем не думал о том, что в одну ночь дал ему слишком много компромата на себя.       Велев Йону от него никуда не сбегать и дожидаться на прежнем месте, Вольсунг, прихватив вино, вновь вышел в коридор в предрассветный час. Он ожидал гробовой тишины, но те самые несчастливцы, что остались вовсе без голосов, еще никуда не делись и также ожидали хоть той дрянной пищи, но за счет Бромьунара. Вольсунг же, хотя и не сделал бы на их месте так же, понимал их выбор: тратить чужие деньги ему невероятно нравилось. В такой толпе, бурлящей подобно морской пучине в шторм, он ощутил прилив спокойствия и сил. Никто не покусится на него в людном месте. Все о чем-то живо говорили, не замолкая, и Вольсунг невольно прислушался: обсуждали произошедшее с ним самим и… с Коган.       — Вот же стерва, — говорил один младший жрец второму. Вольсунг не знал их всех в лица. — Что он ей сделал, чтобы подсылать ему убийцу?       — Да все бабы такие, — отмахнулся ему в ответ уже, казалось бы, умудренный годами мужчина. Выглядел он на все сорок, хотя окружающие походили на совсем еще детей. И на что надеялся этот старик? — Коварные, как лисы, и ядовитые, как змеи. Чего еще от них ждать?       — Да разве был повод? Ссора мелкой была, пока она ее не раздула до мамонтовых размеров.       В своем обыденном своем состоянии, когда он холодно и логически относился ко всему, он бы не придал значения этой сплетне. Но разум Вольсунга был воспален и теперь он не мог отбрасывать никаких версий. А ведь действительно — накануне он с нею ссорился. Могла ли она среагировать столь быстро? Могла ли взорваться из-за той его выходки? Могла!       Вольсунг принялся высматривать ее в толпе, но Коган нигде не было видно.       Уже знакомая трапезная лишь сильнее разжигала его беспокойство. И свечей будто бы не хватало, и оставляли они достаточно темных углов, и пол был будто бы мокрым, словно желали, чтобы прямо здесь и растянулся на нем какой-нибудь несчастный да покалечился. Несколько отвлекал от бесконечной тревоги лишь забавный выбор места одного из Верховных: Хевнорак, уже и без того прославленный среди них, уселся посреди стола, но далеко от остальных жрецов. Как бы Морокеи ни намекал ему сменить лавку на трон, как бы ни старался выразительней скосить взгляд иль кивком указать на его обычное место, Хевнорак упорно не глядел в его сторону. Отчего-то рядом с ним садиться боялись. Вольсунг понял, что-то мог быть его единственный шанс, и, позабыв обо всем на свете, кроме своей цели, встал у Верховного за плечом.       — Позволите, повелитель?       Он обернулся, но как-то нехотя. Глядел он оценивающе и будто испытывающе, словно Хевнорак проверял его на крепость, но Вольсунг покорно терпел этот взгляд на себе.       — Позво-олю. Садись, — великодушно протянул он. Вольсунг переступил через лавку. — Не боишься?       — Вас? Лишь восторгаюсь. Вы жутко хороши собой.       Ответом Верховный, кажется, удовлетворился и принялся рассматривать перстни на своих пальцах. Купился, подумалось Вольсунгу. На такую грубую лесть. Он и сам постарался оценить стоимость тех каменьев, незаметно скосив взгляд, и в голове его отчетливо звенели пересчитываемые золотые драконы. Слуги подскочили к ним, и Вольсунг вздрогнул от неожиданности. Они стали наливать вино, но Вольсунг прикрыл свой кубок ладонью, и они понятливо обошли его стороной.       — Не пейте, — вдруг выпалил Вольсунг и мгновенно поменял их бокалы местами. Хевнорак с интересом следил за его действиями, криво улыбаясь. — Я попробовал вчера, это уксус, — заявил он и достал из складок мантии флакон с вином. Откупорив его, он налил вина Верховному. — Испейте лучше этого. Вы не пожалеете, уверяю.       И Хевнорак сделал пробный глоток. По тому, как он пил, Вольсунг сразу приметил в нем ценителя хорошего алкоголя.       — Благодарю. Слаще женских гу-уб, — прокомментировал он, облизывая губы. — Как же мне отблагодарить тебя…?       — Вольсунг, — незамедлительно представился он. — Не стоит благодарностей. О, если бы я стал вам равным, то подарил бы вам целую бочку.       Хевнорак хмыкнул, поняв, к чему Вольсунг клонит, и принялся скучающе размазывать кашу по миске. Сей раз она была жидкой и белесой, словно то было молочное варево, и в ней не было мяса, и Вольсунг не брался определить крупу. Ему также не хотелось ее пробовать.       — Я приехал сюда, чтобы хлебать прозрачный су-уп? — пожаловался он и взглядом своим, брошенным на Вольсунга, словно искал поддержки.       — Но вы же Верховный жрец. Разве вам не под силу… — раздумывая над подходящим словом, он отвел взгляд, наконец заметив, как Морокеи смотрит на него. Вновь глаза его были темны, как грозовое небо, — внести коррективы в древний закон?       — Дурацкий закон! — озвучил Хевнорак мысли всех присутствующих. — Но Морокеи так зануден в своей пра-авильности! Он ни за что не позволит. Ему нравится му-учить и унижать, — о таких чертах характера правителя Бромьунара Вольсунг не знал, но принял слова Верховного к сведению.       — Я мог бы подсказать вам способ взамен на свою долю.       — Ну-у же? — Хевнорак был столь заинтересован, что едва не заглядывал Вольсунгу в глаза. Последний оттого чувствовал некоторую власть над ситуацией.       — А вы скажите, что ваш желудок не может обходиться без жирной мясной пищи. Там, откуда я родом, эту болезнь звали «хворью бедняка». Оттого, что богатые ее не замечают, а чернь мрёт. Желудок сам себя съедает.       Верховный задумался, и остаток завтрака они провели в молчании. За окнами светало, завтрак подходил к концу. Хевнорак ушел раньше всех, явно окрыленный тем, что мечтания его о свинине и телятине могут исполниться, а за ним потянулись и его коллеги, и младшие жрецы, ожидавшие их. Отчего-то Вольсунг, не притронувшись ни к каше, ни к вину, не спешил уходить, но стоило ему лишь встать из-за стола, Морокеи, также оставшийся сидеть на своем месте, окликнул его.       — Нам следует поговорить, Вольсунг. Пройдемся?       И он сообразил, что беседовать они станут о вчерашнем покушении. Ему подумалось вдруг, не послал ли убийцу сам Морокеи? Из глубины его сознания вновь поднялась тревога, заглушенная ранее присутствием Хевнорака, и по коже его тысячей острых льдинок пробежались мурашки. Вспомнил он, как Морокеи хотел осудить его за якобы незаконные манипуляции, но разве не сделал Вольсунг лишь лучше, наняв пиратов? И что с того, что требовали они с купеческих кораблей плату? Но боле не грабили они деревень Белого Берега и Хаафингара, и все остались в плюсе! Вольсунг видел в том лишь усиление контроля над морскими путями и отличный способ заработка.       — Пройдемся, повелитель. Чем заслужил я ваше внимание?       Морокеи молча направился к выходу, хромая. Ходил он медленно, опираясь на чудной посох, сияющий синим светом, а оттого освещающий все вокруг во стократ лучше любой свечи. Вольсунгу было трудно не поравняться и не обогнать его, но он старательно подстраивал свои шаги под походку Морокеи. Он не привык ходить медленно. Время — деньги. Наконец, они покинули зал трапезной и оказались в коридоре. Морокеи направился в незнакомый Вольсунгу коридор.       — Хевнорак — не лучший союзник, — предупредил Морокеи, и Вольсунг понял, о чем говорил Хевнорак, сетуя на его занудство. — Он не слишком заинтересован в исходе выборов. Ему лишь бы пожрать.       — Понимаю, — ответ Вольсунга был краток, хотя он никак не мог догадаться, к чему ведет его будущий коллега.       — Ты отлично выполнял обязанности младшего жреца. Твой храм сияет эльфийскими витражами и мозаиками из драгоценных каменьев.       — Благодарю, повелитель.       — Я бы даже сказал, Культ Дракона нуждается в твоих… талантах.       — Например?       — Ты прозорлив, хитер… Умен. Ты умеешь наполнять казну, — Вольсунг невольно улыбнулся при перечислении его заслуг. Он знал, что на заседании Совета их тщательно рассмотрят. — Полагаю, именно потому твои конкуренты пошли на столь… радикальные меры. Хотя я уверен, что этот человек прислан извне, — он помолчал немного, словно собираясь с мыслями. — Но. Всегда есть одно «но», портящее общую композицию, не так ли? У Культа есть и другие нужды.       — Какие же, повелитель? Не подскажете? Я мечтаю их удовлетворить. И я рад, что вы отдали свой голос за меня.       Морокеи слабо улыбнулся. Это насторожило Вольсунга, и весь он обратился натянутой струной.       — Культу нужен честный и неподкупный Верховный жрец. Жрец, что был бы добродетельным, не преступал своих же законов…       — Вы считаете, что мне не хватает этих качеств?       — Да. Я проголосовал бы за твою кандидатуру, будь ты другим человеком, Вольсунг.       Мразь, подумалось Вольсунгу. Не стоило и рассчитывать, что Морокеи изменит свое мнение о нем в лучшую из сторон. Но кто же тогда проголосовал за него?       — Вы хотели сказать, что Культ нуждается в человеке ведомом, не знающем, какова его цель, и действующий по указке? Я был о вас лучшего мнения, Морокеи. Лучше займитесь расследованием покушения на мою персону, а не стройте мне козни.

***

      Ингольф петлял по узким улочкам, направляясь к главному храму Бромьунара, и постоянно поглядывал за спину. Знакомых ему мужчин он не видел со вчерашнего дня, но опасался, что, если не они, то их посланники идут за ним по пятам, едва не дыша в спину. Стараясь не забываться в своей мании преследования и не захаживать в прогнившие насквозь трущобы, он держался недалеко от крупных улиц, но не осмеливался выходить на большую дорогу. Странным было то, что они не продолжили «присматривать» за ним, хотя и велели явиться к имению Хенрики в вечер Сандаса. Через два дня он увидит ее.       Но неужели им не любопытно знать, где Ингольф проводит свое время?       Чем ближе он подходил к храму, тем дороже выглядели дома, меж которыми больше нельзя было пройти, и тем меньше людей он встречал по пути. Дворяне не имели привычки прогуливаться по улицам, при нужде за всем посылая своих слуг, а потому как ежеутренние проповеди более не проводились, простолюдинам также было нечего делать среди поместий богачей. Он не стеснялся глазеть по сторонам. Большие города привлекали Ингольфа совершенно разношерстным народом и шумихой, мощеными площадями и огромными храмами; ему нравилось глядеть на все красивое, вселяющее трепет, а любовь к золоту и всему дорогому он перенял от Вольсунга — все же, он взрослел подле него. Деревенская жизнь его отторгала своею оторванностью от большого мира и наскучила еще в детстве, а оттого он был благодарен своему господину, что он принял даже сельского босяка в солдаты. Много воды утекло с тех дней, но помнил Ингольф свое восхищение и расписными сводами, и золоченными подсвечниками, и частыми гостями. Определенно, никому, кроме Вольсунга, он служить не хотел бы.       Хотя в зал для проповедей никого не пропускали, в молитвенные святилища мог заглянуть любой желающий, и Ингольф без промедления направился в ту сторону, посматривая, как исполняют свой долг караульные. Он не хотел бы быть замеченным у стойл, хотя ничего в том такого не было, если бы сказал он, что из слуг Вольсунга. Но в таком случае этот способ связи с господином был бы потерян.       Он сел на колени перед святыней, но так, чтобы боковым зрением он мог заметить творящееся во дворе. Но все шло своим чередом, и он от скуки рассматривал каждый стык камней, каждую трещинку меж ними, но терпения ему не хватало, чтобы дождаться удачного момента проскользнуть в конюшню. Тогда он решил обратиться к Богам, но молитва не шла к нему — даже отслужив при Вольсунге восемь лет, он не знал, как это делается, потому как не слыл человеком набожным. Религия была далека от него, а вот куда ближе — красивые девчонки и упертые старики, с коими Вольсунг поручал ему вести дела.       — Боги, услышьте мольбу сына вашего, — начал он, но молитва его была столь тиха, что лишь губы его беззвучно шевелились. Он вздохнул, не зная, что бы такого сказать дальше. — Пусть… Пусть Вольсунг победит и займет Вольскигге. Пусть он станет Верховным… Ведь так будет лучше для всех.       «Для меня», — добавил он мысленно и не знал, как продолжить. Вдруг услышал он смех и возню, и увидел, как ловил караульный молоденькую служанку, бегая за ней, но никак он не мог поймать юркую девицу. Ингольф, позабыв о молитве, мгновенно поднялся и украдкой обошел конюшню кругом, чтобы заскочить в стойло с другой, не видной караульным стороны. Лошадь Вольсунга он узнал сразу — светлая, почти белая, широкогрудая, она была красавицей. Он тихонько подобрался к ней, и она, узнав его по запаху, не стала поднимать шум. Тогда он осмотрел ее. На ней не было седла, и он осмотрел поводья, но ничего не находил. Неужели нашли? Неужели не вышло?       Он уж отчаялся найти хоть что-то, как с головы лошади свалилась свернутая в маленькую тонкую трубочку и завязанная ниткой записка, что была припрятана меж кудрями гривы и затылочным ремнем поводьев. Он сунул ее в карман и поспешил убраться из храмового двора, нервно сжимая бумагу в кулаке. Уйти подальше Ингольф не смог, ведь любопытство снедало его изнутри, и он, спрятавшись за какой-то стеною, поспешно ее развернул и принялся читать.       «Найди Велкиндский камень. Передать его мне сможешь в какой-нибудь туше на кухню. Поспеши».       Краткость — сестра таланта? Как бы не так. Задание вызывало лишь множество вопросов, главный из которых — что это за штуковина такая, этот камень, и где его искать? Здраво рассудив, что жрецам могут понадобиться лишь редкие магические приблуды, ему следовало обратиться к магам на черном рынке — благо, таких имелось немало и рейды на них давно не совершались. И вновь ему приходилось влезать в грязь беззакония ради Вольсунга! Он лишь примерно представлял, где следует начать поиски, и оттого ему вспоминалась забавная пословица: «Все дороги ведут в бромьунарский бордель».