Её свет

Лунный свет ложится на мраморно-белую кожу, вычерчивая острые крылья-лопатки, изящный прогиб поясницы и бледно-розовые полосы шрамов — следы ушедшей войны. Они красноречивее пафосных речей на ежегодных чествованиях Дня Победы, значимее Ордена Мерлина. Они неоспоримое доказательство высокой цены, уплаченной каждым для спасения магического мира. Почти все стыдятся своих шрамов. Прячут под маскирующими чарами, скрывают под одеждой и болезненно кривят рот, если кто-то вдруг скользнет мимолетным взглядом по ненавистной отметине. Джордж сам из таких. Только его шрам у всех на виду — багрово-красный, с плохо затянувшимися краями, извечно кровоточащий четырехбуквенный рубец Фред. Он уверен, несмотря на время, скоростным поездом уносящее его всё дальше и дальше от проклятого дня, старания друзей и родных, несмотря, а скорее вопреки присутствию в его жизни Анджелины, эта рана никогда не затянется. Боль, словно волна прибоя, накатывает сильнее в плохие дни и отступает в хорошие. Но не исчезает. Не рассыпается в прах. Не сжимается в комочек, уползая в глубины памяти, чтобы возвращаться лишь в годовщину смерти брата или в день их общего рождения. Она теперь часть его, Джорджа Уизли, единственного близнеца. Луна говорит, что так и должно быть. Что это правильно и хорошо. Х-о-р-о-ш-о. Шесть букв колко прокатываются по натянутым нервам. Он до сих пор не понимает, что хорошего в неутихающей тоске? Что правильного в его новой, половинчатой жизни? В пустоте, появившейся на месте Фреда? Луна не объясняет. Только смотрит безмятежным взглядом и перебирает его спутавшиеся волосы, напевая под нос колыбельную. Это странно, вот так быть рядом с ней. Настолько, что порой ему кажется, он сам чокнулся. Иначе объяснить свою привязанность к девчонке с мозгошмыгами в голове и рассеянной улыбкой на губах не может. Они параллельные прямые, которые не могут пересечься. Два планетарных шарика, летящих в космосе на расстоянии многих световых лет друг от друга. Они даже не противоположности, которые, следуя закону, рано или поздно притянутся. Однако жизнь удивительно нелогична. Порой щедра на головокружительные радости, порой — на ужасные горести. Джорджу в свои годы досталось и того, и другого, и теперь он мечтает о малом — душевном тепле и участии. Этого сполна хватает в маленькой квартирке на окраине магического Лондона, куда он последние месяцы аппарирует всё чаще. Садится на старенькую софу и, обложившись аляпистыми подушками разной формы и размера, устало прикрывает глаза и дремлет, ожидая возвращения Луны. Пробуждается обычно от её тихого мурлыканья под нос и звона посуды с кухни, на которой с трудом умещаются два человека («а больше и не надо, Джордж»). В ноздри ударяет аромат свежезаваренного травяного чая («мамин секрет»), маффинов из пекарни и, он уверен, на столе уже стоит в вазочке малиновый джем («а ты сладкоежка, Джордж Уизли»). Несмотря на урчание в животе, он ждет её приветствия, притворяясь спящим. Нежными, легкими прикосновениями Луна ерошит его волосы, скользит по едва заметной складке между бровей к упрямо поджатым губам и касается их тихим шепотом: — Джордж… Только Луне удается произносить его имя так, словно он единственный в целом мире, смотреть с такой теплотой, что порой хочется зажмуриться от её яркого внутреннего света и дарить улыбку, от которой глухо стучит сердце, а кончики пальцев покалывает как в детстве, предупреждая о возможном выбросе стихийной магии. Даже сейчас, смотря на неё спящую, Джордж хочет взорвать с десяток фейерверков и перебудить ими половину квартала, или придумать новую волшебную вредилку, сделать хоть что-то, чтобы выпустить часть той энергии, что пульсом бьётся под кожей. Проще было бы выразить свою любовь словами, но с недавних пор Джордж Уизли, истинный гриффиндорец, боится. В его жизни уже были признания, обещания, планы на будущее и даже помолвка с самой чудесной, как он думал, девушкой, а потом… «Ты слишком похож на Фреда». «Ты совсем не такой, как Фред». «Ты половинчатая душа, с тобой трудно». «В нашем будущем чересчур много прошлого». Даже сейчас он всё ещё задыхается, давится давней болью и, кажется, поминает Мерлина вслух, потому что Луна, вздрогнув, резко открывает глаза и пару секунд сонно фокусирует зрение. — Прости, я снова говорила во сне и разбудила тебя? Она выглядит такой милой, извиняясь, что он не сдерживается и целует её в нос, прижимаясь лбом к её лбу. — Нет. Я давно не сплю. — Снова больно, — Луна прикасается ладонью к его груди и отдает-отдает-отдает столько света, что Джорджу кажется, он сейчас зальет эту маленькую квартирку и хлынет через окна на улицу. — Погоди, погоди немного, — тяжело дыша, он стискивает узкую кисть и берет под контроль эмоции и магию. — Я давно хочу тебе кое-что сказать. Язык прилипает к нёбу и в ушах отдается глухое бум-бум-бум. Луна льнёт к нему обнаженным телом, целует жадно, будто в последний раз и в тот момент, когда, наконец, удается сделать вдох, шепчет: — Я знаю, знаю… Я тоже чувствую это. Конечно, они с Луной разные, и тоска по Фреду останется с ним до последнего дня, но говоря её словами, и то, и другое правильно и хорошо. Ведь благодаря её свету, душа Джорджа постепенно обретает целостность, а шрамы затягиваются. Со временем у него получится жить без Фреда. Жить за них двоих. Только бы Луна была рядом и продолжала дарить свой свет.