Во время зимы

      Север завывает буранами, клубится снегами, воет медведями и заблудшими путниками. Карме даже жаль, что голос его охрип, и способен он лишь на пару жалких стонов — присоединиться к оркестру обреченных кажется неплохой идеей. Он скользит руками стволу, заледеневшими пальцами ловит слоящуюся кору; интересно, за что проклял его север: за то, что ловил ресницами снег? за то, что топтал его ногами? за то, что вообще существует?         Буран бьёт в лицо, хлещет ветками и ноет, просит повернуть назад. Карма уже не знает, куда это, назад, ориентиры давно потеряны в белом мареве.         Мир переворачивается набекрень и встаёт ровно — в пальцы-ледышки и щеки впивается холодом снег, лезет под куртку и в сапоги. Карма думает, что он, ну, пока, хотя бы холод чувствует. Карма думает, что, ну, пока, — это ненадолго.         Чувствуется смазанный удар, прямо под ребра, и сверху плашмя падает что-то большое, но лёгкое.         — Даже умереть спокойно не дают, — шутит Карма, и сам своего голоса почти не слышит, пытается сказать что-то, да хрипит и сипит. Голову пытается повернуть, чтобы увидеть, что за дерево на него свалилось, надо ведь знать, чем ты раздавлен в лесной глуши в буран, но так и замирает. Взгляд цепляется за бледные стопы и полоску свободных штанов.         «Труп, я умру под трупом» — думает он с паникой и иронией. Посмеялся бы — были б силы.         Труп неожиданно шевелится, вначале, будто ветром колышимый, а после сильнее и быстрее. Поднимается, и Карма вдруг чувствует сумасшедшую надежду.         Цепляется за снег негнущимися пальцами, мысками ботинок упирается в заледенелую землю, огромным усилием поворачивается и тонет в вересковом поле, что пережило зиму.                 Лес трещит голыми ветвями, ледяной древесиной, но уже где-то далеко. Ветер завывает похоронную мелодию где-то уже не здесь.         Здесь — прилипшая к телу мокрая одежда, отблески оранжевого на белой коже и тени, танцующие на стенах. Карма видит собаку, кусающую за хвост змею, кусающую за хвост пятно, возможно ли давно несуществующего зверя? , кусающего за хвост собаку.         Карма видит своды пещеры, узоры, выбитые на стенах людьми каменного века в холода ледникового периода.         Карма видит, сквозь маленький проход каменного гроба, как из метели к пещере приближается высокая фигура, встаёт на колени и заползает внутрь.         Карма понимает, что он бредит и его лихорадит, поэтому он движется поближе к костру.         — Я такой холодный, если подойду слишком близко, не растаю ли?         — Скорее сгоришь.         Он вскидывает голову, не ожидая, что ему ответят, и больше не видит летнего вечера среди лилового дурмана. Лёд чужих глаз пропускает только фиолетовый смерч.         Карма спускается взглядом ниже, на тонкую полоску губ, почти не видимых, настолько они бледные. На выпирающие ключицы, обтянутые кожей, тонкие руки с женскими миниатюрными запястьями, узкий торс, узкие бедра и голые стопы.         Карма опять поднимается наверх, смотрит на точеное лицо без единого солнечного поцелуя и выцветшие грязно-оранжевые волосы.         — Это ты бураны насылаешь?         Интересуется Карма, безбоязненно протягивая руки к костру. Огонь лижет трясущиеся пальцы, а он рад и тому, что чувствует их. Вот дурак.         — Как мало уважения к сверхъестественному существу.         — Так ты или нет?         Сверхъестественное существо стоит, прислонившись спиной к стене, и смотрит не читаемо. И, кажется, не дышит.         — Нет, не я.         — А кто тогда?         — А мне почем знать?         — А снегом ты управлять умеешь?         — Нет, не умею.         — Что же ты тогда за дух зимы такой?         — Неправильный.         И пожимает плечами. Карма дивится и простоте, с которой он это произнес, и собственной смелости.         — И как зовут тебя, а, неправильный?         — А тебя как, пра-авильный?         Карме хочется улыбнуться и хлопнуть пару раз обожженными ладошками. Второго он, конечно, не делает, только шевелит согретыми пальцами и не может поверить, что когда-то они не двигались. Снимает сапоги и голыми ступнями становится на землю, ещё не согретую костром. Переводит взгляд со своих ног, на ноги сверхъестественного существа.         — А вот ты растаешь, если подойдешь? — понимающе уточняет Карма, вытягивая замерзшие конечности над костром.         — Тебе так хочется, чтобы сегодня кто-то растаял?         — Ну да, желательно снег.         — Ты на севере. В разгар зимы.         — Ну да, в чем проблема?         Проблема, Карма это конечно понимает, есть, да не единственная. Знать бы, где он, с кем он, и почему так много поэтичных сравнений в голову лезут. Такие бы — и Нагисе для его стихов даме сердца.         Нагиса, ударяет в голову, интересно, где он сейчас, выжил ли, как до дому добрался. О том, что не вернулся, думать как-то не хочется. Больно так думать, мысли ведь имеют обыкновение иголками впиваться.         — Меня Карма зовут, — выдавливает из себя он и подмигивает. Ноги от костра отводит, чувствуя жжение, видно, с обгоревшими волосами вернётся. О том, что не вернется, вообще пока не задумывается.         — Гакушу.         В этом имени так много глухих, оно шелестит опадающими листьями, хрустит первым снегом и срывается ветром с языка. Карме это имя сразу нравится, хоть и колючее оно.         Яростно бьющийся буран, который успокаиваться и не думает, и мирное потрескивание костра убаюкивают. Карма понимает, что спать ему, вообще, не надо – просыпаться он любит – но очень хочется. До закрытых век и мелькающих под ними картинок.         — Что в лес тебя привело, в такую-то непогоду? — вдруг раздается совсем близко, Карма чувствует, как с него начинают стягивать мокрые вещи. Он, в общем-то, не против. Никогда не любил долгих прелюдий. Поддается ласковым, хотелось бы так думать, прикосновениям, льнет под пальцы и отшатывается, когда чувствует удар по щеке. Ударяется затылком о ледяную землю, ощупывает языком зубы. Вроде не выбил, гад.       Гакушу стоит перед ним, щурится глазами-щелочками и, кажется, все еще ждет ответ.       — А нежнее нельзя было? — уточняет Карма, возвращаясь в горизонтальное положение. Сонливость как рукой сняло. — Или любишь пожёстче?       — Я люблю без мертвецов.       — Оуууу, — понимающе тянет Карма, — а если они еще тёпленькие? — Гакушу на секунду замирает, теряет лицо и смотрит удивленно, так, что Карма не сдерживается и смеется.       — Ты-то все равно холодный, — возвращает себе самообладание парень? дух зимы? неожиданный друг?       — Ауч!       Карма стягивает куртку, брюки, остальные предметы гардероба, оставаясь в одних боксерах. Если на последних мгновениях жизни ему ничего не перепадет, шоу он устраивать не собирается.  Гакушу в свою очередь подхватывает одежду, вертит ее в руках, думая, как разместить.        Карма же устраивается возле костра удобнее. Где только поленья взял? В таком-то буране.       — Ты не ответил, — напоминает ему Гакушу, устраиваясь рядом, в этот раз на почтительном расстоянии. Карму это веселит, он ставит себе целью, во что бы то ни стало, подобраться ближе.       — Друг, — просто отвечает он, аккуратно подползая ближе, — он на Сверкающее Озеро хотел посмотреть.       — Сверкающее Озеро?       — Ну, да, говорят место очень романтичное. Он возлюбленной предложение там сделать хотел… хочет, конечно же хочет…       — Но тут нет никакого Сверкающего Озера, — хмурится Гакушу и даже будто не замечает его телодвижений, — тут сплошные болота.       — Ну, для его кикиморы вполне подойдет, — хохочет Карма, устраивая голову на коленях Гакушу. Тот, вроде, и не против. Посягателя, по крайней мере, не скидывает. Только смотрит странно глазами-льдинками и руки в красные волосы запускает. Парень выдерживает его взгляд, душит золотом, и Гакушу захлебывается, впервые отводит глаза.                По щекам Карму кто-то бьет, он приоткрывает глаза — рассвет трепещет алым заревом,  и на небе ни облачка. Только согнувшиеся деревья и комья снега, почти похоронившие вход, напоминают о вчерашнем.       — Неужели не сдох? — деланно удивляется Гакушу, вставая. Голова Кармы стукается о твердую землю, а взгляд — о голую грудь, бледные косточки таза и колени. Приподнимается и чувствует колючую ткань футболки и штанов.       — Твоими усилиями, — радуется Карма, аккуратно поднимаясь на ноги. В теле слабость, в разуме распускаются цветы. Из таких бы сплести венок-веревку, обмотать вокруг шеи и повеситься по весне.       Он ловит летящие к нему вещи — все еще не особо сухие — и отблеск румянца на бледных щеках. Не может не улыбнуться.               Похоронный марш замолкает, успокоилась непокорная стихия, снег под ногами ластится облаками, и Карма проваливается в него по колено. Гакушу рядом хмыкает, помогает выбраться из ямы и вытряхнуть снег из сапог. Ему эфемерный покров нипочем — как Иисус по воде ходит.       — А как давно ты дух? — интересуется Карма, подхватывая его под локоть. Может быть, его магия к нему перейдет? Хоть чуть-чуть.       — Не помню, — пытается вырваться Гакушу, но держат его крепко. Не скажешь даже, что больной.       — Прям вообще-вообще?       — Прям вообще-вообще.       — А что ты умеешь? Не знаю там, снег создавать, воду в лед обращать, людские сердца замораживать.       — Ничего.       Звучит все такой же спокойный ответ, Карма хмурится и больше ничего не спрашивает.       — Разочарован?       В последний раз ухает сова, перелетая с ветки в дупло. Красное зарево, не выдерживая конкуренции с алыми всполохами волос, убирается восвояси, и солнце целует лицо холодом. Жаль его расстраивать, но Карме уже все равно.       — Вовсе нет, — говорит он, поворачивая на север, но Гакушу с усилием тянет его на запад. Будто знает куда идти. — Нет, ты, — он обрывается, не зная, как лучше расплести тот клубок мыслей, что сформировался у него в голове, — просто ты слишком обычен для духа и… слишком хорош для человека.       — Понятно, — раздается рядом. Карма поворачивает голову, чтобы заглянуть ему в лицо, обнаруживает, что они одного роста и что от него прячут глаза. Он пытается поймать пустой взгляд, но ловит только цветок вереска. Ни о чем не спрашивает.               Деревню он замечает по дыму. Серый смог вырывается из трубы и ластится к земле, в ближайшем доме топят баню. Карма так впечатлен, что замирает, давая возможность холодному локтю выскользнуть из его захвата. Оборачивается — тонкая фигура удаляется обратно в лес.       — Эй, ты меня бросить собрался, а Га-ку-шу? — тянет Карма, проваливается по колено в снег, но догоняет увядающий силуэт.       — До твоего дома рукой подать. Или не дойдешь? — издеваясь, тянет Гакушу, но глаза… глаза он прячет.       — Не дойду, — на полном серьезе отвечает Карма. — Меня ноги не держат, — и, для пущего эффекта валится в колючий снег. Тот опять везде и не спасает мокрая одежда. — А ты, ну, мог бы остаться. Чая попить, — предлагает он, взмахивая руками, рисуя крылья у ангела.       Гакушу не отвечает, только подходит близко-близко и наклоняется. Проводит две линии по снегу у Кармы над головой, а у того сердце в пляс и дыхание срывается. Дух? Друг? Соблазнитель? отстраняется, но Карма видит, что шея его покрылась мурашками, и не удерживается о  короткой ухмылки. Хватается за протянутую руку и поднимается.       — Серьезно? Снежный демон? — дивится он, опять подхватывая Гакушу за локоть, подмигивает. — Пойдем, познакомлю с родителями.               — Карма! О Боже, Карма! — кричит с порога мать и бросается обнимать. Прямо так — в халате и тапочках. Парень коротко, но сильно прижимает ее к груди и отстраняется, улыбается широко-широко.       — Что? Карма? — выбегает из-за угла Нагиса, в руках у него топор, а на лице ошеломленная радость. Гакушу за спиной мнется, заламывает руки и не знает, куда себя деть. Нагиса порывисто обнимает, а после испуганно шепчет. — А это, это… кто? — тычет он пальцем, словно в дикого зверя. Карма хмурится.       — Его зовут Гакушу. Он спас мне жизнь, — просто отвечает он, не вдаваясь в подробности и таща Гакушу в дом. Мать семенит следом. Нагиса ускакивает рассказывать радостную новость о воскресшем мертвеце.               В доме тепло и уютно. Из-за открытой двери задувает мороз, но чай согревает продрогшие конечности. Впрочем, пьют его скомкано, у Кармы обнаруживается температура под сорок, и он быстро уложен в кровать. Гакушу пристраивается под боком, хлещет горячую жидкость, никак не напьется.       — Нравится? — интересуется Карма, поворачиваясь к нему на бок. Он весь красный, больной и жарит не хуже открытого огня. Гакушу фалангами пальцев дотрагивается до его лба. И почему не замечал, что такой горячий? — У тебя одежда такая колючая, — ворчит он, ластится под его холодные прикосновения, хотя от каждого из них все его существо замерзает, натягивает сильнее одеяло, — поменяй на что-нибудь из моего.       Гакушу кивает, отходит к шкафу, отворяет дверцу, а вслед за ней слышится скрип приоткрывающейся двери. В комнату заглядывает мать.       — Господи милостивый! Как тут холодно! — восклицает она, проверяет, закрыто ли окно, подскакивает к сыну, натягивает одеяло до ушей, улыбается и гладит по красным волосам. Потом поворачивает к Гакушу. В глазах ее — дружелюбие, но левая рука теребит край домашнего платья.       — Мальчик мой, пойдем, я постелила тебе в гостиной, — встает она и манит его пальцем. — Карме нужно отдохнуть, он очень устал.       Гостиная обжигает кожу жаром камина. Гакушу ныряет под одеяло с головой и не может… согреться? Ему душно и неприятно, он чувствует, как с тела его стекает вода. Он хмурится, встает, тушит камин и сразу ему становится лучше. Бродит неприкаянной тенью между стеллажей. Цепляет пальцами корешок книги. Названия не видно. Слишком темно.       Тогда он перемещается к окну, где горят в лунном свете снежные узоры, и открывает первую страницу.               Скрипят половицы, Карма не может двигаться бесшумно. Он завернут в одеяло, как в кокон, и высматривает кого-то из своей оболочки гусеницы. Высматривает и замирает перед ледяной статуей. Закусывает изнутри щеку: если уж не достался солнцу, ночное светило увести хочет? Обидно немного, что такой вот он: общий.        — Ты вообще не спишь? — интересуется он, присаживаясь рядом. Гакушу вздрагивает, отрывается от книги. Хватается пальцами за обложку и смаргивает лунный свет с ресниц. Сердце одним движением останавливает.       — Не получается уснуть, — пожимает плечами. Карма присаживается рядом, ныряет глазами в чернеющий водоворот букв (а ведь до безумия хочется в вереск) и хмыкает.        – …расскажи мне сказку. Веселую иль грустную? Любую… Нет, самую веселую! Зачем? Зиме подходит грустная… — читает (иль цитирует?) Карма. Гакушу вздрагивает всем телом, спешно отстраняется, нелепо. — Рассказать тебе сказочку про ведьм и духов, Гакушу? — (цитирует) — Что б лучше спалось?        — Это тебе пора спать, — отдергивает его Гакушу и, подскакивая к стеллажу, ставит книгу на полку, — это ты у нас больной.       Карма, не сдержавшись, смеется. Он последний день слишком много смеется. Но Гакушу ведь не знает, как было до, все, что он может — только верить, что так: сломано и истерически — было всегда.        И он готов это принять.       Гакушу хватает рукой запястье, ведет в потемках, будто прожил всю жизнь, не иначе, в комнату и укладывает в кровать. Карма ворочается и смотрит довольным котом, и пальцы переплетает, и что-то безумное сделать хочет. Не успевает — чувствует на губах обветренный, сухой поцелуй.              Утром ему все еще плохо, температура скачет и собственное тело пытается дух вытолкнуть. Но Карма сильный, Карма держится: ради Гакушу в теплой куртке, похожего на меховой мячик, ради рассказов Нагисы о том, как все деревня вспоминала его «очень хорошим молодым человеком, ценящим традиции и уважающим старших», ради Гакушу, приносящего ему куриный суп, ради очередного розыгрыша над деревенскими, ради Гакушу…       — У тебя холоднее, чем на улице!        Карма вяло поворачивается к Нагисе — тот, как всегда драматизирует, бросает взгляд на Гакушу — ему вот не холодно. Хочет указать на это Нагисе, но останавливается. Глаза, его итак большие глаза-блюдца распахнуты в ужасе. В них плещется страх, много страха.       Но он, впрочем, ничего не говорит, только вылетает пулей и стремится подальше.        — Еще друг называется, — ворчит Карма, опять обращаясь к Гакушу. Тот, помявшись, засмотревшись на удаляющийся силуэт, продолжает читать вслух.               Все это происходит ночью. Ну конечно, все плохое всегда случается ночью, ведь как же иначе. Темнота — не самое страшное. Самое страшное это луна-воровка и звезды-клептоманки. Скрываются за облаками, выжидают удобного момента, чтобы все разрушить.        Карма, конечно, не идиот. Он замечал и снежные узоры на внутренней стороне окон, и ненормальный холод собственной квартиры и то, как ледяная статуя тает в тепле. Но Карма не идиот и никому Гакушу отдавать не собирается.        Накидывает куртку, натягивает сапоги, трясется от мороза, пробирающего до костей, но все равно выбирается из дома и стремится на север. Сколько бы раз Гакушу не тянул его на запад.       Гакушу. Тот не отзывается на ломаный зов, прячется между темных ветвей, скачет по теням и всячески скрывается. Карму таким не испугать. Он в прятках лучший: отлично знает, где прячутся те, кто не хотят быть найденным.       Но Гакушу найти никак не получается. Тот то ли прячется отлично, то ли вообще играть не собирался — ушел на свой север и закопался в снежную могилу. Карма дышит на пальцы в перчатках. Жаль, не взял с собой лопату.        — Может нашлешь уже буран? — выкрикивает он, разбирая в голосе своем отчаянные нотки. Хмурится. Непорядок. — А, точно, ты же не умеешь, — с сарказмом добавляет он. Уже лучше. — Ты же из тех, бракованных, духов зимы. А, неправильный? — прямо в яблочко.       И Карма даже не думает, что ему ответят. Это ведь просто попытка утопающего схватиться за льдину, но из-за деревьев доносится пугающий голос. Громкий и хриплый, переполненный.       — Отойди оттуда, Карма, — долговязая фигура вырастает из-за ствола. Строится снеговиком, только вместо морковки — глаза ветками вереска.        Карма ухмыляется, отставляет ногу назад, давит. Скрипят лед и зубы снежного изваяния.       — Ты играешь в прятки, я — со своей жизнью. Каждый развлекается как может.       Вспыхивает Сверкающее Озеро, отражая небесный свет. Карма не смотрит — обычные заряженные частицы и магнит, а чудо прямо здесь — стоит руку протянуть.       — Я просто хотел, чтобы ты выжил, — приближается и шепчет, слова ворует ветер, отчаянно.       — А сейчас, не хочешь?       — Сейчас я хочу…       Карма понимает. Карма все прекрасно понимает и хватает его руки, вкладывая в них двигатель — не вечный, разбитый, но сумасшедше стучащий.        И Гакушу осознает тоже.       «Уходи сколько хочешь»       «Я буду тебя возвращать»       Дух зимы (личный) позволяет увести себя домой.