Кровь лета

      Я давным-давно не видела никаких снов.       Впав в забытье, я блуждала среди воспоминаний, пробираясь сквозь тягостные времена. Вот я ребенок, бродивший по улицам и искавший еду в мусорных баках. Вот я в Академии — первом месте, что стало мне настоящим домом, позволившим обрести наконец теплый угол для ночлега.       Я кружилась среди пятен света. Кошмары, полные растерзанных внутренностей и остекленевших глаз, подернулись дымкой, пока я купалась в ласковом сиянии сначала моего выпускного, потом первого дела, раскрытого с Ханом… радости от торжества справедливости.       Все же, несмотря на весь мой цинизм, в любой ситуации я видела проблеск надежды.       Это прозрение озарило меня, когда я распахнула глаза в знакомой комнате, — было тепло, я лежала на животе. В висках неприятно пульсировало, и я, поморщившись, перекатилась на спину в разворошенной постели Бена. Сквозь окно струились лучи солнца, тени скользили по простыням, но свет не достигал двери спальни.       Неоспоримый факт ударом гонга разнесся у меня в голове: меня опоили. Бен опоил меня.       Я застонала, попытавшись сесть, чтобы убраться отсюда. Проблеск надежды, проблеск надежды… Он просто одинокий ребенок, который ищет отдушину. Если я поговорю с ним, как должна была, мы сможем решить это вместе. Я не брошу его одного захлебываться в глубоких темных уголках его души.       Он всего лишь ребенок. Я смогу его защитить.       Пока я с трудом принимала сидячее положение, возвращая ощущение собственного тела, дверь со скрипом отворилась. Тяжело дыша, страдая от головокружения, я торопливо прикрыла одеялом обнаженную грудь, но услышала тихое, осуждающее цоканье языком. Оно звучало почти скучающе.       — Тебе стоит прилечь, Ним. Ты немного бледная.       Я сморгнула водянистую пелену, подступившую к глазам, наблюдая, как Бен входит в комнату, голый по пояс, в одних красных пижамных штанах. Он улыбнулся, закрывая за собой дверь.       Не вступай в прямую конфронтацию. Просто выбирайся из дома и звони его матери. Или Хану. Пусть они узнают о нас — что поделать, не это первостепенно. Бен мне что-то подмешал. И пару актов секса по обоюдному согласию здесь не играют роли. Мне поверят. Он мог творить вещи куда хуже, чем опаивать женщин.       Я следила, как Бен обходит кровать и садится у моих ног. Он зажал руки между колен и впился в меня долгим немигающим взглядом. С его губ не сходила улыбка, и от нее волосы вставали дыбом.       Мой взгляд сместился на простыни, на мои колени, поднялся к рукам и груди. Всю грудь покрывали темно-фиолетовые синяки — засосы или следы укусов от излишней грубости Бена, пока я была без сознания. От одной мысли об этом меня затошнило настолько, что я уже не замечала настойчивую боль, проснувшуюся в промежности.       Осознание медленно проникало в мозг, я постепенно покрывалась холодным потом — Бен меня изнасиловал.       Это напоминало чувство, будто подаренный долгожданный щенок впился в руку и порвал ее до крови. Безотчетно мне захотелось ударить в ответ, но его взгляд все еще не стал холодным и бесстрастным, как у них у всех. Я не хотела причинять ему боль. Я не хотела, чтобы это обратилось в реальность, которой я изо всех сил пыталась избежать. Я не хотела, чтобы голос моего внутреннего циника оправдался, чтобы оказалось, что в упорном стремлении уповать на его презумпцию невиновности я настолько заблуждалась.       Бен мягко взялся за мою ступню, лежащую под одеялом. Несильно сжал.       — Хочешь «Gatorade»?       Я медленно покачала головой. Липкие от пота ладони вцепились в одеяло, в ногах нарастала мелкая дрожь. Кожу бедер стягивала неприятная липкость.       Он выпятил нижнюю губу.       — Нет? Ты злишься на меня?       — Я… У меня дома работа, — я избегала смотреть ему в глаза. В них было слишком много человеческого. — Мне надо к себе. Я позвоню тебе после того, как приму душ.       Как мне заговорить об этом с его родителями? Мне придется признаться в нашей связи. Общественность узнает о том, что я сделала, — я потеряю работу и все, что заработала с таким трудом, а Бен, вероятно, проведет в тюрьме не больше года. Если вообще получит срок.       Он продолжал улыбаться — его рука поползла по моей лодыжке выше и стиснула у колена. У меня перехватило дыхание.       — Ты дрожишь, — промурлыкал он. — Плохо себя чувствуешь?       — У лекарств… побочный эффект, — я заставила себя проглотить ком в горле. — Мне нужно сходить домой и позвонить моему начальнику, Бен. Он, наверное, гадает, куда я пропала.       — Ты имеешь в виду моего отца?       Дерьмо. Я попыталась изобразить непонимание и затрясла головой, но Бен с той же улыбкой просто кивнул. Сукин сын.       С тяжелым вздохом он встал и неторопливо подошел к шкафу. Мой взгляд скользнул к двери — я аккуратно вылезла из постели, чтобы слинять отсю…       — Если ты уйдешь, я расскажу ему все, Рей.       Я замерла. Пальцы ног поджались на холодном полу, и я оглянулась — Бен возился с чем-то на шкафу. Глядя за плечо, он окинул меня меланхоличным взглядом и кивнул в сторону кровати.       — Сядь, — велел он.       — Бен…       Закатив глаза, он вытащил телефон. Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами: все, что я потеряю, все, чего так упорно добивалась. Я начала пятиться из комнаты, но мысль о том, чтобы лишиться работы и вернуться жить на улицу, с вечным клеймом человека, совершившего тяжкое преступление…       Я заставила себя дойти до кровати и села, держа спину прямо. Не убьет же он меня, в конце концов.       Бен опустил телефон, и я наконец разглядела, чем он поигрывал, — это была связка складных ножей: все разные, все раскрытые и отполированные до блеска.       Он взял в руки небольшой такой, с краю.       — Старик дарит мне по одному раз в пару лет. Признаться, возможностей их использовать подворачивается не так много, но…       — Ты мне угрожаешь?       — Угрожаю? — Бен сардонически рассмеялся, качая головой. Он защелкнул нож и раскрыл его снова. — Просто кое-что для тех случаев, когда нам захочется повалять дурака. Боже. Как ты любишь плутать в потемках неведения.       Я неотрывно смотрела в его темные глаза, пока он расхаживал передо мной, с ленцой щелкая ножом. Голая, с ноющим измученным телом, я мечтала только о том, как убежать отсюда.       Он неторопливо раскрыл лезвие.       — Я люблю тебя, видишь ли, вот почему я даю тебе выбор.       Острие уткнулось мне в ключицу. Я могла бы обезоружить его, умчаться домой, но тогда он все расскажет родителям и отправит меня в судебный ад.       Я никак не могла быть единственным человеком, с которым он учинял подобное, — самые ранние мои подозрения пробудились. Потрошитель наносил мелкие колотые раны — множество таких ран. Профиль вполне подходил под перочинный нож, и Бен находился в том лагере близ Кисачи, откуда мог легко ускользнуть…       Кончик ножа провел по моей ключице.       — Ты можешь идти, если хочешь. Бросить меня, — Бен вонзил острие на самую малость, недостаточно, чтобы вызвать кровь. — Или можешь остаться, и никто ни о чем не узнает.       — Ты причинял кому-то вред раньше, Бен?.. — я смотрела ему в глаза, хоть это и причиняло муку. — Кроме меня.       — Ах-ах, — он шевельнул запястьем, прочерчивая неглубокий надрез на коже, и я отпрянула, зашипев от боли. — Существует весьма специфический метод, благодаря которому это сработает, и тебе не позволено задавать вопросы. Или ты моя — или нет.       — Я не собираюсь делать вид, будто ничего не случилось! — прорычала я, схватившись за порез. Он горел. — Ты опоил меня! Ты… Ты…       Ребро ножа уперлось мне под подбородок, вынудив смотреть Бену в глаза. Его улыбка исчезла.       — Или ты моя, — повторил он. — Или нет.       Бен поднял брови, изучая мое лицо.       — Если ты любишь меня, тебе будет несложно проявить доверие.       Времени думать попросту не было. Если я развернусь и уйду, он расскажет Хану и Лее, что мы переспали, — но здесь скрывалось что-то еще, чутье подсказывало мне!.. Но если я не уйду, не пожертвую своей карьерой и всей своей жизнью, то оставлю преступление безнаказанным.       Неужели он и есть тот самый Потрошитель? Способен ли Бен убивать и сдирать кожу с женщин? Призовут ли его к ответу, если я открою Хану правду, или доказательств окажется слишком мало?       Как же громко стучало сердце… Он последовательно втягивал меня в это, заставлял стать соучастницей. Если я сейчас же не уйду отсюда, со временем станет только хуже, но я сохраню работу — то единственное, что было по-настоящему моим. И смогу сохранить его при себе. Может, даже сумею исправить то, что натворила… Вдруг он действительно всего лишь испуганный одинокий ребенок?..       — Значит… Значит, будем только мы? — хрипло уточнила я. — И никого больше, верно? Только мы?       Лед подтаял, дав трещину. Бен снова заулыбался и ответил кивком, что принесло некоторое облегчение. Если он причинял зло другим, возможно, это значит, что теперь он остановится.       Я могла бы продолжить работать над делом изнутри: собирать улики, дожидаться подходящего момента для удара. И однажды, когда я доложу обо всем Хану, мои поступки сочтут совершенными под влиянием обстоятельств непреодолимой силы и не отправят меня за решетку.       Мой взгляд упал на дверную ручку.       — И ты никому не расскажешь?       — Конечно нет, — Бен присел передо мной, тотчас превращаясь в знакомого прилипчивого тинейджера. — Значит, ты все еще любишь меня? Даже эту часть меня?       — Я… я…       Бен сполз на колени и выгнулся по-кошачьи, пряча лицо у меня на животе. Его губы прошлись дорожкой поцелуев вверх, и он поднялся, откидывая меня назад, пока я не оказалась лежащей плашмя.       — Все будет хорошо, — прошептал он. Кончики пальцев провели по моей ключице до пореза, размазывая кровь. — Я просто хотел убедиться, что ты действительно любишь меня. Люди честнее, когда им страшно, — Бен уткнулся носом мне в висок, и я вздрогнула, крепко зажмурившись. — Не так ли, детектив Кеноби?       У меня спина заледенела. Это того не стоит. Какой смысл цепляться за карьеру, если для этого мне придется играть в игры с психопатом? По крайней мере, если я откроюсь Хану, то буду засыпать с чистой совестью.       Ему было известно мое настоящее имя. И он мог узнать его только одним путем.       Я позвоню Хану и, как в дурном анекдоте, выложу доказательства, начав с того, что спала с его сыном, — и конечно, это добром не кончится. Он скажет мне катиться на все четыре стороны. Меня не подпустят к Бену на пушечный выстрел, и я никогда не соберу достаточно улик, чтобы вернуть себе честное имя. Я потеряю работу, потеряю дом, потеряю все.       Или… Я и дальше буду подыгрывать Бену, подбирая любые крохи информации. Если моя догадка верна и Бен — Потрошитель, то рано или поздно он оступится. Этот гнев, эта агрессия должны искать выхода… В противном случае, выдвинув обвинение без доказательств, я могу попрощаться с ФБР.       Это игра с нулевой суммой, которую я в любом случае проиграю. Боги… У меня нет другого выхода.       — Все наладится, — снова произнес Бен. Его рука потянулась вниз, спуская пижамные штаны, — тяжелое тело придавило меня к постели. — У нас есть мы, Кира. С нами доверие. — Под скрип кровати он двинулся вперед, и я панически заметалась. — С нами любовь.       Мне оставалось только судорожно вдохнуть сквозь зубы, когда его член ворвался в меня, разрывая все не зажившие раны. Бен застонал мне в шею и с размаху втолкнулся до конца, схватившись за матрас для упора. Его бедра прижались ко мне вплотную. От шока я не могла сопротивляться.       Когда он закончил и оставил меня, я некоторое время пролежала, уткнувшись взглядом в потолок, прежде чем сесть. Колени тряслись, но я ухитрилась подняться на ноги и добраться до своего телефона на тумбочке. Я расскажу Хану. Надо рассказать Хану.       Но там меня ждало одно-единственное сообщение.       Хан:       «Кира. Мы взяли его.       Мы поймали Потрошителя».