дама с камелиями

Раннее утро в общаге начиналось вполне привычно, Антон бы даже выразился — предсказуемо. Дикий сушняк, хоть Шаст и не пил вчера, мамой клянётся, а следовательно и боль в горле, и грёбаные хрипы умирающего старика. Ещё стояк, конечно же, но это наименее волнующая его проблема, ведь рядом посапывает Арсений, который точно будет рад утреннему сексу. Он только спустя пять минут безуспешных попыток продрать глаза осознаёт, что именно не так. Суббота же. Какое, нахуй, раннее утро, он же не планировал вставать раньше десяти. Ещё спустя минуту он понимает, что его разбудило — крики из общей комнаты, которые через приоткрытую дверь слышны очень даже хорошо. Да чтоб вам пусто было, блять. — Будешь выёбываться, Выграновский, нахуй пойдёшь, ясно? — говорит Егор на грани крика, но голос всё же не повышает. Он хоть и дерзкий, как пуля резкий, но омега всё-таки. В них природой не заложено перечить альфам, своим истинным так тем более. Арсений Егорку уважает по крайней мере за попытки ставить Эда на место. Антон тоже, но молча. Скря ему как-никак братан, альфья солидарность и всё такое прочее. — Так, бля, прижал жопу быстро! — рявкнул Эд, явно выведенный из себя. — Куда намылился-то, сука? Я тебя никуда не отпускал! — А я у тебя разрешения и не спрашивал, — легкомысленно бросает Егор с чуть гаденькой интонацией, знает же, что Эд от этого только больше бесится. Рассыхающийся уже стол жалобно скрипит, стоит Эду ударить по нему кулаком, звякнула посуда — видимо, Егор поставил кружку. — Свалишь сейчас, найду и загрызу, — рыкнул Эд, и Антон мысленно хмыкнул. Ну да, конечно, загрызёт. Своего-то омегу, которого чуть ли не в жопу целует. Смешно. — Да ты что, Эдичка? — ой провокатор, ой жить ему не хочется, думается Антону, пока он пытается не выдать своё пробуждение ржачем. — Так и загрызёшь? Ну, попробуй. Сам же без меня скопытишься. После этого Антон слышит лишь хлопок двери и как стул врезается в тумбу — явно Эдовых рук дело. Уже страшно хочется отлить, но нарываться Антон не горит желанием, а строить невинное неведение не получится — их, блять, как минимум пол-общаги слышало. — Голубки закончили препираться? — сонно спрашивает Арсений, зевнув, и ёрзает, удобнее устраиваясь под боком у Антона. Тот сладко вдыхает родной аромат вишни, всё ещё достаточно яркий и манящий, несмотря на то, что течка уже неделю как была позади. Странно, но приятно, однако же. — Они снова разосрались в пух и прах, — бормочет Антон, целуя своего омегу за ушком. Арсений ласково мурлычет и счастливо вздыхает, устраивая голову на плече Антона. Шастун лишь обнимает любимого покрепче, радуясь, что они додумались сдвинуть кровати. Двуспальными общага не располагает, хоть и разместила их в блоке для женатых и истинных пар, с отдельными небольшими комнатками, чтобы можно было спокойно трахаться и размножаться. Не то чтобы Эд и Егор пользуются свалившейся на них возможностью — Выграновский большую часть времени дрыхнет на диване в общей, а потом ходит и ноет, что башка трещит. Страхается, слюбится — говорит ему Шастун всякий раз после очередного срача, а Эд только глаза закатывает. — Своего трахай и радуйся жизни, ясно? — Хуясно. Так проходят все попытки Антона понять, что с этими двумя придурками не так. Истинные ведь это не просто метка, не просто принадлежность, это единение. От Арса Шаст никогда ничего не требовал, хоть они уже практически женаты, но тот сам хочет быть Антону опорой — хоть сам уже пашет в театре, а всё равно помогает Антону добить последний год в универе, встречает с работы и слушает с таким вниманием, что Антохе только и хочется, что схватить омегу в охапку и обнимать остаток жизни. — Рота, подъём, ебать, — орёт Эд, подойдя к двери, а после бесцеремонно её распахивает с недовольным видом. — Я знаю, что вы, кролики, всё слышали, нехуй шкериться. — Так вас не только мы, но и вся общага слышала, — довольно тянет Арсений, спокойно и без наезда, хотя и мог бы повозмущаться, что его так рано разбудили в выходной. Антоха бы его в обиду не дал. — Может, прекратишь уже с Егором в кошки-мышки играть? Он в этой ситуации ведь явно кошка. Эд тихо рычит, на что получает тяжёлый взгляд Антона и затыкается. Уже на кухне, когда первое потрясение проходит, а Антон перестал нетерпеливо прыгать на одном месте и наконец облегчился, Эд осторожно принюхивается к хлопочущему Арсу и кривится. — Тох, ты его что, всего с ног до головы искусал? — спрашивает, чуть зажав нос пальцами, а Антон лишь удивлённо пожимает плечами. — Да от Арсюхи полынью так несёт, что глаза слезятся. Такое же только после обретения метки бывает. — Для меня он пахнет, как всегда, — спокойно отвечает Антон и, приняв из рук Арсения тарелку с кашей, пытливо смотрит на Эда. — Ты мне лучше скажи, что с Егором решать собираешься? Эд благодарно кивает, получив свою порцию, но к еде не приступает, только неловко ковыряется в тарелке, то ли пытаясь быстрее растопить масло, то ли надеясь уйти от разговора. Антон же не легковерный дурак — смотрит по-прежнему пристально. — Да шо с ним решать-то, Шастун, блять, — бросает Выграновский недовольно и чуть скрипит зубами. — Давно по шее не получал, вот и ерепенится, сучонок. Вывести меня хочет. — А из-за чего начался сыр-бор? — вклинивается в разговор Арс, но весьма учтиво, а пока ждёт ответа, крошит в свою порцию немного бананов и просит Антона достать мёд из подвесного шкафчика. Шаст только усмехается, что Сенька вроде как за фигурой обследился весь, но не комментирует аппетит своего омеги. Пусть кушает. — Ему предложили петь в клубе, — неохотно начинает Эд, — я ему запретил, потому что не омежье это дело, ночами петь для всяких наркош ебаных и извращенцев. Мне что, за ним сторожевой псиной таскаться, чтобы его по углам не зажимали? Так у меня самого ночная работа, так что хуй ему, пусть дома сидит и не рыпается. На шмотки я ему и сам заработаю. Арсений многозначительно вздыхает, покачав головой, но своего мнения не выражает, лишь молча продолжает завтрак. Антон же понимает его тихое негодование без слов. — Думаешь, в шмотках дело? — серьёзно спрашивает Шаст, а Эд закатывает глаза — началось, блять. — Ты ведь знаешь, что у него не голос, а пиздец, и мордашкой вышел, а приходится загибаться на журналистике. Поддержал бы его, вместо того чтобы на цепь сажать. — Я его не поддерживаю? — вскипает Эд, оттолкнув от себя тарелку. — Хочет татуировки? Пожалуйста. Хочет одеваться, как альфа? Пожалуйста. Не хочет детей? Да похуй, разберёмся. Хочется ему дерзить и выбешивать меня? Да окей, мне-то чё, я стерплю. Что-то я не вижу, чтобы ты Арсу всё это позволял, а, Антоха? Сидит у тебя офицерским мужем в ежовых рукавицах, не удивлюсь даже, если залетел уже. — Выграновский в порыве злости резко встаёт из-за стола и окидывает друга горящим бешенством взглядом. — Так что, блять, в мои отношения не лезь, ясно? С этими словами он уходит, захватив по ошибке лёгкую куртку, а Антон с Арсением так и остаются сидеть за столом, пытаясь прийти в себя. За окном валит крупными хлопьями снег, и Антон уже жалеет, что вывел Эда и вынудил уйти. Выходной же. И он даже не поел толком. Да сука. — Арсень, ты это, — неловко начинает Антон, смотря в стол, но обращаясь к притихшему омеге, — не думай, что я тебе что-то запрещаю. Можешь делать, что хочешь, правда. Арсений тихо смеётся и прибивается под бок своему альфе, ластясь, как довольный кот. Антон любовно треплет его по тёмным взъерошенным волосам. — Не в запретах дело, Антош, — шепчет в изгиб шеи ласково. — Я и сам не хочу никому ничего доказывать. Мне с тобой спокойно и тепло. Антон целует его в макушку, пьянея от запаха вишни, и улыбается. — Надо бы вызвонить Егора, а то ещё натворит дел. Арсений лишь кивает, но к телефону пока не тянется. Сначала можно и поесть, пока каша совсем не остыла, а потом заняться этими голубками-бедокурами, сами ведь не помирятся, гордые дебилы.

***

— Он так и не ответил? — спрашивает Антон в очередной раз уже поздним вечером, когда ни Эд, ни Егор не возвращаются, но и не отвечают на звонки и сообщения. Словно сговорились, ёбнутые. Арс терпеливо и почти меланхолично звонит им с периодичностью раз в час, а Антон, ответственный за мессенджеры, кроет обоих матами, когда появляется желание. Будь это кто-либо другой, Антон бы не парился совсем, но Эд же поехавший, он на эмоциях может сесть за байк и, выжимая из своего драндулета последнее, не справиться с управлением. Он в авариях бывал уже трижды, ломал руки, получал сотрясения и ушибы, а потом ржал, пока Егор его отчитывал в больнице. Антон как-то раз наблюдал подобную сцену и пришёл к выводу, что Выграновский давно уже отбил себе последние мозги. Булаткин же ничем не лучше своего пизданутого истинного — косит под альфу изо всех сил, а чуть что, даже по роже вмазать не может, и Эду приходится за него впрягаться из раза в раз. Антоха их в шутку называет «мистер и мистер Скря», на что Егор только глаза закатывает. А хули делать-то, как будто Шаст из большой любви перестанет их стебать. Да щас. — У Егора мобильник выключен, Эд просто звонки игнорирует, — тихо отчитывается Арсений и вновь переводит внимание на телевизор, где включён рандомный канал с рандомным же фильмом. Что-то про войну и любовь — типичная омежья мелодрама, хмыкает Антон, но переключить не просит. Он уже собирается вновь обкладывать Эда матерными голосовухами, когда входная дверь наконец распахивается, и их взорам предстаёт Выграновский — весь мокрый из-за метели, красный от мороза и злой как сука. Дрожит ещё весь, стряхивая с себя остатки снега, дрожащими одеревеневшими пальцами стягивая с ног почти убитые берцы. — Этот хуесос не появлялся ещё? — хрипло спрашивает, едва унявшись и почувствовав наконец тепло родной общажки, начиная потихоньку оттаивать. — Он, блять, мобилу вырубил, я ни дозвониться не могу, ни по инсте этого дебила как-то отследить, пол-Москвы проехал, пока искал его, псину. Арсений суетливо поднимается с дивана и уходит в сторону кухни, пока Антон стоит себе столбом посреди комнаты. — Егор не возвращался, — говорит мимоходом и тянется за покоцанной Эдовой кружкой. — Ты садись, Эдик, чай сделаю, согреешься, устал ты, наверное. Выграновский плюхается на свой облюбованный стул и дыханием пытается согреть побелевшие от холода ладони. Так-то оно вылетать из дома, забыв про перчатки, а потом таскаться по всей Москве — приятного мало. О таких вещах обычно Егор заботится — мажет Эду руки специальным кремом перед выходом, захватывает две пары перчаток, зная, что Эд обязательно сам не возьмёт, забудет. И как бы Выграновский ни ворчал, а такая забота всё равно приятна, и без неё уже никак. Без Егора в целом уже никак. — От души, Арсюх, — отвешивает Эд, когда Арсений ставит перед ним чай с лимоном и мёдом, а парой минут позже и бутерброды, и сам садится напротив. — Повезло тебе всё-таки, Шаст. У тебя омега столько проблем не создаёт. Антон с Арсением только переглядываются заговорщицки, прекрасно зная, что это далеко не так. В любых отношениях проблем хватает, просто кто-то решает их мирно и тихо, а кто-то орёт на всю общагу в семь утра. Кому как удобнее. — Если этот пидрила не объявится сам, я его искать снова не поеду, — недовольно говорит Эд, умяв один бутерброд и половину чая. — Похуй, где он и что с ним, пусть хоть на ленинградке собой торгует. Сам рыпнулся, вот пусть и думает, где и с кем ему хорошо, а я заебался его из клубов вылавливать. Нарваться хочет — флаг ему в жопу. Антон устало вздыхает, мысленно решая, что его друзья — два дебила это сила, без мозгов, зато красиво. Пусть тогда сами решают свои тёрки, если так горит у них. Им же с Арсом будет спокойнее. Хотя, на деле, нихуя не спокойнее.

***

В следующие два дня Егор на связь так и не выходит, на учёбе тоже не появляется, и Эд загнанным зверем таскается с места на место, всем своим видом показывая, как ему похуй. Не похуй — Антон видит это даже не по глазам, а больше по жестам, ставшим более резкими и порывистыми. Булаткин ещё не пропадал так надолго, бывало, свалит на сутки, а следующим утром его пьяного притаскивает на плече Эд, кидает где-то на диване, и всё у них потом заебись. Теперь же Выграновский понятия не имеет, где искать этого придурка с шилом в жопе — он и не ищет. Спрашивает у общих знакомых, посматривает в его расписание, но не больше. Не хватало ещё, чтобы его кто-то соплёй посчитал — без омеги своего уже и пару дней прожить не может, фууу. Антон, наблюдая за реакцией друга на происходящее, тоже не рыпается, уверенный, что всё наладится. Арсений периодически продолжает попытки дозвониться, но всё глухо уже который день. Общие знакомые, хоть их и достаточно, один за другим отписываются, что в душе не ебут, куда подевалась их «дама с камелиями», то бишь Егорка. Да, он пахнет грёбаными камелиями, то есть не пахнет почти совсем, и прозвищем этим обзавёлся благодаря Арсению, которому же нечем больше заняться, кроме как читать на досуге французские романы. Эд, наверное, единственный, кто искренне кайфует от запаха Егора — это, должно быть, и есть любовь, думает Антон, в глубине души удивляясь, как Выграновский вообще своего истинного почувствовал. На третий день Булаткин возвращается так же внезапно, как и пропал — утром вползает в комнату вполне себе бодренько, хоть и заметно усталым. Шастун, которому ко второй паре, только присвистывает, оглядев его с ног до головы. Весь помятый, заспанный, шатающийся — он падает на свой стул и с невозмутимым видом захватывает двумя пальцами печеньку из корзинки. — Здорово, Шаст, — тянет, зевнув, и шмыгает носом. — Ага, здоров, — только и может выдать Антон, для которого ситуация кажется каким-то диким сюром. Что это за пиздец-то, бля. — Где этот хер моржовый? — спокойно осведомляется Егор, протерев глаза и наконец обретая более осознанный взгляд. — Если ты про Эдичку, то он на первую пару ускакал. Соскучился уже, м? Егор задумчиво цокает языком и поднимается, чтобы сделать чай. Видно, он нехиленько так замёрз, пока добирался хрен знает откуда. — Без него, блять, соскучишься, — отвечает немного мрачно, и Шаст бы рад продолжить занимательную передачу «пока все дома», но время у него поджимает, а препод по дисциплине там ого-го — мало не покажется, если будешь лишний раз бесить. Поэтому он наскоро прощается, накидывает пуховик, закидывает сумку на плечо и покидает дом родной. И лучше бы он, блять, больше в него не возвращался. Ни-нахуй-когда. Потому что встречает его с порога картина маслом: Арсений на диване с умиротворённым лицом и прячущимися в глазах смешинками, наблюдающий постановку «говно вопрос» в двух актах. Антон подоспел как раз к самому интересному. — Эдь, ты же понимаешь, что ты не можешь притащить мне пакет мармеладок и думать, что всё, прощён? — говорит Егор, сложив руки на груди. — Но ты же любишь мармеладки, — как-то слишком неуверенно, будто сам уже в этом сомневается, произносит Эд с видом побитого щенка, а Шаст готов ему стоя аплодировать. Аргументный, ебать его, аргумент. — Люблю, — охотно соглашается Егор и достаёт одну из бумажного пакета, в форме сердечка, чтобы тут же отправить в рот. — А знаешь, что ещё я люблю? Эд замолкает — не тупит, просто не хочет ляпнуть чего лишнего. Это он только в запале злости и для чужих ниибацца хищник, а сам по себе он очень любящий, просто любовь эту выражает лишь так, как умеет — неуклюже, но искренне. — Тебя, — отвечает сам себе омега и тянется за ещё одной мармеладкой, на этот раз в форме дельфинчика. Эд крепче сжимает пальцы на спинке стула. — Но я буду заниматься тем, чем хочу. К слову, Арс, свой первый гонорар дарю вам с Антохой. Эд удивлённо оборачивается, чтобы взглянуть на Арсения, потом на Шаста, потом снова на Егора, пока сама сладкая парочка уже взирает на того в охуеннии — какой, блять, им? А какого, а поскольку, а зачем это — ваши все вопросы. — Я что, один заметил, что Арс залетел? — невинно спрашивает Егор и сгибается пополам от смеха. — Вы, блять, серьёзно. Следующим смех подхватывает Эд, садится рядом с Егором и угорает, потому что, конечно, предполагал такое — но не всерьёз же. А Антон смотрит на них и не знает, чего хочет больше: надавать им по щам, чтобы ржать перестали, или умилиться тому, что эти двое придурков наконец помирились. Ну, одно другому, как говорится, не мешает.