***
Парижане слышать такое не привыкли, да и вид пляшущих казаков тоже был для них диковинкой. Тем не менее, молодые парижанки, похожие на диких любопытных зверушек, осмеливались подойти поближе к казакам, чтобы полюбоваться их необычными плясками и, едва кто из казаков двигался в их сторону, тут же разбегались и держались на расстоянии, чтобы потом повторить все снова. Запрещать им плясать не было надобности: война выиграна, никакой угрозы нет — пусть отдыхают. Во Франции все чужое, все незнакомое, а так хоть дадут отдыха душе и дом вспомнят. Сидя на рыжем коне, Милорадович наблюдал за всей этой беготней и плясками с доброй улыбкой, заинтересованно глядя на танцующих, лихо выскакивающих в казачий круг и вырисовывая движениями рук и ног невообразимые фигуры. Заинтересованный Михаил даже привстал в стременах и вытянул шею, особенно большое внимание уделяя движению ног. — Хочу посмотреть ближе, — внезапно заявил он. Ермолов, сидевший верхом на своей серой кобыле, пожал плечами. Его казачья пляска интересовала не так сильно, как вся эта забавная беготня парижанок, которая казалась ему очень смешной, но только до той поры, пока кто-нибудь из казаков не решит распустить руки — получит так, что потом, вообще, на женщин смотреть не захочет. Нечего разбойничать. — Извольте. Ермолов жестом руки указал вперед и Милорадович, кивнув, с улыбкой направил коня к казакам, при этом не переставая смотреть на них с нескрываемым интересом. Сами казаки, увлеченные пляской, не сразу заметили подъехавших к ним генералов, а, посему, хлопки и радостное гиканье не прервалось ни на секунду, пока в круге отплясывали двое молодых казаков. Продолжалась пляска не так долго и, когда казаки закончили танец, они резко выпрямились, увидев двух генералов. Не без улыбок, они отсалютовали, но Милорадович, явно пребывавший в хорошем расположении духа, снисходительно помахал рукой. — Танцуйте, господа, танцуйте. — А давайте с нами, ваше благородие? — внезапно заявил один из особо хмельных казаков, отчего все остальные тут же напряглись и скосили на него нервные взгляды. Казак же перестал улыбаться и непонимающе оглядел своих товарищей. А что он такого сказал? Всей армии известно, что Милорадович — большой любитель танцев, ничего же скаредного в этом предложении не было, так? Ермолов нахмурился и едва открыл рот, чтобы указать казаку на его место, как Милорадович, все это время сидевший в раздумьи, внезапно, спрыгнул с коня и подошел к казакам. — А давайте! Он подбоченился и оглядел казаков. Простояв так пару секунд с выражением отстраненной задумчивости, Михаил, внезапно, выставил вперед одну ногу. Выглядело это, правда, так, будто бы он собирался танцевать балетную партию, а не лезгинку. Наблюдая за этим, Ермолов не смог удержать легкой полуулыбки. Конечно, куда же Милорадовичу танцевать лезгинку, когда он всю свою жизнь только вальсы и кадрили танцевал, а тут эдакая пляска, которой настоящий жар нужен. Наверное, когда он решит, наконец, начать танцевать, выглядеть это будет презабавно: лебедь на фоне орлов. И Милорадович начал танцевать. Пара коротких шагов, взмах руками — и он будто бы моментально слился с казачьим кругом, в который вошел. Он не набирал темп танца постепенно, как это принято, начал сразу, лихо отплясывая и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь… Казаки одобрительно загикали и захлопали, засвистели, поддерживая этот танец, в котором Михаил разошелся не на шутку, будто бы полностью отстранившись от окружающего его мира и погрузившись в движения с головой. Ермолов от этого вида даже открыл рот. — Слезайте, Алексей Петрович! — внезапно услышал он и, встряхнув головой, посмотрел на Милорадовича, который, глянув на него через плечо, кивком головы позвал его в танец. — Не умею, — ответил Ермолов. — Да и ладно! Авантюра, в которую пытался втянуть его Милорадович, конечно, была не слишком-то уж и авантюрной, но Алексей остался в седле и только с улыбкой покачал головой, продолжая дальше наблюдать за танцем. Дотанцевав, Милорадович не удержался от того, чтобы в финале притопнуть и, раскинув руки, залихватски эхнуть. Довольные казаки тут же захлопали и одобрительно засвистели, между собой нахваливая танец генерала. Тот, улыбаясь, раскланялся и вернулся к своему коню, запрыгивая в седло. — Отдыхайте, — он повернул коня и, кивнув Ермолову, направился вперед по улице. Кони шли нога в ногу. Распаленный танцем Михаил ослабил шали на своей шее и разрешил себе расстегнуть одну пуговицу мундира, что полностью шло вразрез с его обычным безупречным видом, которого он строго придерживался и не позволял себе даже шага в сторону. — И где же вы так научились лезгинке? — спросил Ермолов. — Да впервые в жизни танцевал. Они переглянулись. Поймав немного удивленный взгляд Ермолова, Милорадович засмеялся и хлопнул его по плечу. — Честно говорю. — Правду, значит, поговаривают, что вы заперлись с учителем танцев, пока не стали танцевать лучше всех? — Ого, о таком говорят? Милорадович, правда, казалось, совсем не удивился этому, продолжая спокойно улыбаться, ведя коня дальше, но то и дело привставая в стременах, будто бы рвался в новый танец. Впрочем, наверное, именно так и было: ноги у него были напряжены и требовали новой пляски. — Солдатам дай повод — они и не о таком наговорят, вам ли не знать. — Сейчас солдаты нас не слышат, Алеша, душа моя, можно не выкать. Помолчав пару секунд, Ермолов хмыкнул. — Не совсем понимаю этой аккуратности, ты же и с другими офицерами при солдатах говоришь на «ты». — Я не делю с ними постели. Милорадович снова улыбнулся и посмотрел на Ермолова так же абсолютно беззаботно и невинно, будто бы не говорил о вещи, действительно, не совсем приемлемой. Ермолов, впрочем, тоже спокойно отреагировал на это и пожал плечами. Какое-то время ехали молча, пока не пришло время спешиться перед временными квартирами. Милорадович, отдав коня адъютанту, проследил за тем, как Ермолов проделывает все то же самое, а потом на полном серьезе заявил: — И все же, я хочу, чтобы ты со мной станцевал. — Лезгинку? — усмехнулся Ермолов. — Не обязательно. Привыкнув уже к таким минутным прихотям, возникающим, если и не на пустом месте, но, все равно, внезапно, Алексей не стал возражать. Лучше он станцует с ним вальс или просто сделает вид, что танцует, топчась на одном месте, нежели будет пытаться отплясывать лезгинку, выглядя при этом совершенно нелепо, ибо точно не сможет так же ловко встать на носочки и выразительно раскинуть руки, как это делал Милорадович. В минуты его танца, вообще, казалось, что в его теле нет ни одной кости, и гнуться он может как угодно. Завораживало, конечно, но, вместе с тем, пугало. Иногда Ермолову казалось, что если Михаил выгнется в спине чуть больше обычного, то обязательно либо переломится, либо опрокинется назад и разобьет себе голову. Неприятно будет покалечиться во время танца, когда за все битвы, что прошел, всего лишь раз пуля посмела дотронуться до его плеча и сбить с него эполету. В комнате для танцев было совсем немного, но Милорадович ни разу не расстроился. Он разулся, снял мундир и прошел на середину, оглядываясь по сторонам и довольно втягивая носом аромат чистоты, который, после долгого пребывания среди лошадей, казался чем-то необычным. Все устраивало — Ермолов понял это по его непринужденной улыбке, которая, однако, очень быстро исчезла, когда Михаил увидел стоящую на столе вазу с белыми каллами. По его лицу очевидно читались недовольство и неясная неприязнь. Поморщившись, Милорадович провел рукой по своей груди. — Что будем танцевать? — спросил Ермолов, подойдя почти вплотную. Михаил тут же отвлекся от калл. Он повернулся к Алексею всем телом и взял его за руки. — А что ты умеешь? — Ничего. — Как? — удивился Милорадович, — Даже вальс? Никогда не стыдившийся своего полного неумения танцевать, Ермолов впервые в жизни сконфузился и кивнул, уже, правда, не так уверенно, как до этого. Наверное, Михаил сейчас расстроится, будет не очень хорошо. Однако же никакого расстройства с его стороны не было. — Ну и наплевать, тогда. Все равно лезгинку тут не спляшешь. А тянет. — Не наплясался? — Разве ж напляшешься, когда победили? — Так отдыхать надо. Торопиться некуда, напляшешься еще. Ермолов улыбнулся и крепко прижал Милорадовича к себе, носом зарываясь в его кудри и втягивая запах одеколона, перемешавшегося с запахом далеко не самого дешевого табака, которым Михаил забивал свою трубку. Обняв его в ответ, Милорадович прикрыл глаза и задумчиво изрек: — Напляшусь… Он поднял взгляд и посмотрел Алексею в лицо с той же задумчивостью, как будто бы сам не был сейчас уверенным в своих словах. Этого Ермолов понять так и не смог — такого взгляда у него он еще не видел, а расспросить не успел, поскольку в этот самый момент, встав на носочки, Милорадович дотронулся губами до его губ. У него это всегда было так: искренняя скромность, почти невинность при первом поцелуе и настоящая страсть уже на втором. В таких делах он всегда действовал много осторожнее, входил в поток постепенно, совсем не так, как в танцах, в которые бросался с разбегу и прямо с головой. Ответив на этот легкий поцелуй так же легко, Ермолов огладил спину Милорадовича, медленно опуская руки ниже — на его поясницу и ягодицы. Михаил горячо выдохнул, обжигая его губы влажным дыханием. Новая секундная пауза была потрачена на один единственный взгляд глаза в глаза, чтобы потом сразу же втянуться в крепкий и глубокий поцелуй, совершенно непохожий на невинное прикосновение, бывшее до этого. Сам Ермолов как-то упустил тот момент, как они оба решили перейти черту. Помнил, что это случилось после того, как Дура — его кобыла — повалила его в грязь, а Милорадович помог подняться и привести себя в порядок. Как-то все потом вышло спонтанно: разговоры по душам, невинные поцелуи, общение на «ты», ночь на одной походной кровати… Самое главное, что утром никто не стыдился и не чувствовал себя дурно. Разве что Михаил пожаловался на помятый мундир, на чем все недовольства и закончились. — Только не помни мундир… — прошептал он, разорвав поцелуй и принявшись стягивать с себя шали и расстегивать пуговицы. Свою же просьбу он не выполнил сам. Едва мундир был расстегнут, как оказался лежащим у их ног вместе с шалями и вскоре присоединившейся к ним рубахе. Ермолов со своей одеждой церемониться даже не думал, поэтому она очень быстро очутилась там же, а сам он, будто бы ничего, кроме Михаила не видя, подхватил его под бедра, заваливая на софу и покрывая его открывшуюся шею быстрыми полупоцелуями — полуукусами, вырисовывая на тонкой коже витиеватые узоры. Обхватив его обеими руками и прижимая крепче к себе, Милорадович полностью открылся для любого действия. Он развел ноги, инстинктивно подаваясь навстречу Алексею. Он доверял ему и знал, что ничего против его воли не произойдет. Плохо не будет. Шумный выдох и тихий одобрительный стон дал понять Ермолову, что он все делает правильно, что оба они чувствуют себя комфортно друг с другом и, значит, бояться не о чем. Им хорошо, а другого не надо. Сплетая пальцы, они двигались навстречу друг другу, Милорадович выгибался под ним и не ущемлял себя в стонах и одобрительных восклицаниях в моменты, когда становилось совсем хорошо. И Ермолов был благодарен ему за это. Когда все кончилось, Михаил лежал щекой на его груди, лениво поглаживая кожу самыми кончиками пальцев. Взгляд был направлен на вазу с каллами, от одного вида который ему становилось неприятно. Ермолов заметил это, но не мог понять, что именно так беспокоит Милорадовича в цветах. — Все в порядке? — Мне сон снился, — внезапно начал Михаил вместо внятного ответа, — что этот цветок у меня сквозь легкое пророс. Представляешь? — он поднял голову и посмотрел ему в лицо, — Я будто на лед упал, а этот цветок сквозь спину мне через легкое прошел. И чувствую, что дышать прямо не могу, в горле кровь стоит. И сделать ничего нельзя, не вырвать никак… Милорадович снова посмотрел на цветы в вазе, но, после улыбнулся и снова перевел взгляд на Алексея. — Больно было, — подытожил он в своей обычной непринужденной манере. Ермолов слушал молча и серьезно. Он сурово нахмурил брови, когда рассказ подошел к концу, а после — неожиданно резко встал. Алексей выхватил цветы из вазы и вышвырнул их в окно. — Вот так. Послышался тихий смех Милорадовича, который, поднявшись, подошел к Алексею и щекой приложился к его остывающей спине. — Да и Бог бы с ними, цветы ж тело не прошивают…***
— Зато пули прошивают… Ермолов произнес это в тишине так внезапно, что и сам испугался своего голоса. С кем он говорит? Он тут один. Никого нет, Милорадовича больше нет. Натанцевался ли он перед тем, как… Думать об этом не хотелось, Алексей встряхнул головой, силясь вытряхнуть из нее навязчиво звучащую лезгинку, но никак не мог совладать с ней. А ведь они так и не станцевали вместе. Танцевали где-то в горах…