Некуда бежать

       Идея побега сама по себе была довольно дерзкой. Если уж взрослые и сильные мужчины не могли преодолеть чёртовы стены, за которыми жила свобода, то куда же пытаться ей, хрупкой девчонке в синем пиджаке остарбайтера? А она верила в себя. Как раз по той причине, что те беглецы — сильные, высокие, смелые мужчины. А у неё даже фигура ещё толком не сформировалась, и грудь почти не выступала под майками и рубашками. Ей обязательно должно было повезти.        И вначале, кажется, даже везло.        Пункт первый — достать форму. Конечно, надежд на то, что ей прямо под ноги упадёт один из курсантов, Аня не строила. Но без формы дальнейшие шаги были невозможны, и поэтому достать её нужно было любой ценой. День учений неумолимо приближался, а она вот уже четвёртый день ошивалась возле прачечной в попытке найти что-нибудь подходящее. Ничего. Но на пятый… Ей наконец-то повезло.        Достать сапоги и кепку было гораздо проще. Застёгивая на груди широковатую для неё куртку, Ярцева бросила взгляд в окно, на чуть посветлевший горизонт. Скоро рассвет.        Аня собрала волосы в небольшой пучок на макушке и накинула кепку. Если не присматриватся, то… Всё равно заметно. Хотя, если натянуть кепку посильнее, так, чтобы не было видно глаз… Сойдёт. Командование ведь не в лицо каждому курсанту заглядывать собралось. Пройдётся мимо — и всё. После, за сборами можно будет незаметно ускользнуть. А дальше… И Аня одновременно страшилась и с нетерпением ждала, что будет за этим «дальше».        Рассвет. Господи, если бы она когда-нибудь и возвратилась сюда, в Германию, то только ради рассветов. Да, эти рассветы чертовски хороши. Пожалуй, даже лучше, чем дома. Ничего, когда она выберется отсюда, обязательно сравнит. Тихо выскользнув из дома, девушка смешалась со снующими туда-сюда курсантами.        Когда они выстроились на холме, командование с Ягером во главе начало одну из своих коронных речей. Аня его не слушала — в голове пульсировала одна-единственная мысль: «Половина плана уже прошла без сучка, без задоринки. Осталось совсем немного». Погружённая в себя, она не заметила, как Ягер с верно маячащим из-за плеча Тилике двинулись вдоль шеренги и внезапно остановились перед ней.        — Шаг вперёд.        «Это конец» — промелькнула в голове мысль, но Ярцева справилась с собой и покорно шагнула к штандартенфюреру. И не поверила своим глазам, когда он просто двинулся дальше.        Когда Ягер снова вернулся в центр холма, на котором они стояли, Аня аккуратно повернула голову. Вместе с ней из строя вышли ещё двое — оба худые, один чуть повыше, чем второй.        — За мной. Остальным — разойтись, — штандартенфюрер ещё пару раз оглядел строй и вскинул руку, прищёлкнув каблуками.        У Ярцевой не было опыта, но, кажется, отсалютовала она похоже. Возможно, даже не хуже других. Сейчас они втроём шли за штандартенфюрером, тихо переговариваясь.        — Как думаешь, из-за чего отменили учения? — тихо наклонился к ней высокий брюнет.        — Да чего там думать! — парировал блондин справа от Ани, не давая ей сказать и слова. — Опять у русских что-то случилось. С самого утра шебуршатся, как крысы. Мне вот интереснее, зачем он нас позвал? Уж не в помощь ли русским?        Ане показалось, что у неё остановилось сердце. Если они идут туда, то обман раскроется в считанные секунды. А если так, то…        Однако додумать ей не дали.        — Вы двое, — Ягер остановился перед дверями своего кабинета, — Свободны. Тилике, проводи.        Офицер недоумённо глянул на штандартенфюрера, но молча повёл настоящих курсантов дальше по коридору.        — Ты, — Ягер кивнул на дверь, — со мной.        Он пропустил её первой, и стоило ей войти, как Аня услышала за своей спиной щёлканье замка двери. Вот и всё. Она один на один с сильным мужчиной. Пожалуй, если он просто её убьёт, это будет настоящим подарком судьбы. А если решит устроить допрос? Пытки?.. По спине вдоль позвоночника пробежали мурашки. Аня сглотнула комок в горле.        Клаус обходит её нарочито медленно, будто показывая всё своё превосходство. Останавливается перед ней, поворачивается лицом к лицу. А потом резко сдёргивает кепку камфляжного цвета и отбрасывает её куда-то в тень. Освобождённые волосы водопадом рассыпаются по плечам. Попытка побега путём переодевания провалена.        — Ты думала, что можешь сбежать от меня? — Клаус смотрит слегка удивлённо и по-детски наивно, точно ребёнок, которого только что попытались обмануть.        Она молчит, рассматрвая носки чёрных сапог напротив.        — Молчишь, — Ягер не улыбается. В голосе лязгают стальные нотки. — Сними.        Непослушные пальцы путаются, но покорно расстёгивают пуговицы на куртке. Ане страшно. Она впервые находится в таком положении перед мужчиной. Ей очень хочется посмотреть ему в глаза, прочитать в них свой приговор, но она всё также смотрит вниз. Непривычно видеть на груди камуфяж, поэтому, сняв его, ей даже становится как-то легче. На секунду. А потом к щекам подкатывает жар и она пытается прикрыть грудь в простом чёрном бюстгальтере.        — Разве я сказал «вольно»? — Ягер с каким-то извращённым удовольствием наблюдает за её смущением и румянцем на щеках. — Руки по швам.        И ей страшно неловко, но она выполняет, потому что не выполнить ещё страшнее. По-прежнему не смотрит на него. Он хочет, чтобы она смотрела. Клаус за подбородок приподнимает её голову, заставляя взглянуть на себя.        — Думала, я не замечу… Аня? — её имя звучит на его губах как выстрел, и она вздрагивает, будто от хорошей оплеухи.        — Ты знаешь, что делают с беглецами? — улыбка появляется на лице немца. Нехорошая, пугающая. — Их наказывают.        Клаус подтягивает её к себе за пряжку ремня на брюках. Тесно-тесно, чтобы между ними не осталось свободного пространства. И она прогибается в спине, словно в танце, пытаясь отстраниться, не дать полностью себя коснуться, но он подаётся вперёд, и избежать тактильного контакта не удаётся.        — Иди ко мне.        В следующий миг он уже оказывается в кресле, а она — перед ним на коленях. Недовольно рыча, Клаус дёргает пряжку ремня на брюках.        — Поиграй с ним.        Аня бы предпочла пытки. Но сейчас она просто послушно сжимает член в руках, облизывает его, подныривает языком под головку. Ягер, не отводя взгляда, наблюдает за тем, как его плоть входит свозь её сомкнутые губы, не слыша собственного тяжёлого дыхания. Словно наказывая его за грубость, она слегка прикусывает кожу, и Клаус взрыкивает, сжав зубы, чтобы не застонать. Безуспешно пытается сдержаться, а потом глухо рычит и нажимает ей на затылок так, что круглая головка упирается в гортань. Грубо трахает её в рот, чувствуя, что ещё немного и…        — Чёрт!        Ярцева закашливается и пытается выплюнуть сперму. В следующий миг чужие пальцы сжимают хватку на тонкой шее.        — Глотай, — приказ произносится ровным, чуть хрипловатым голосом, перед глазами лёгкое марево после разрядки, а в словах лязгает металл и суровая решимость: не сделаешь — пожалеешь. Как будто ему недостаточно её унижений.        Она смотрит с немой просьбой. «Лучше убей.» О, нет, мы с тобой ещё не закончили. Он одним плавным, тягучим движением оказывается на полу. И вот она уже прижата к полу чужим телом. Девчонка пытается оттолкнуть его, и это заводит Клауса ещё больше. Одним рывком он стягивает с неё камуфляжные брюки с бельём до колен… И застывает каменным изваянием.        Хрупкие тазовые косточки кажутся ещё тоноше из-за тёмных, фиолетово-синих отметин от чужих пальцев, а следы, оставленные грязным ножом, слишком ярко выделяются на бледной коже. Шрамы, оставленные чьей-то грубой рукой, зарубцевались и отчётливо бросаются в глаза.        Клаус проводит подушечкой пальца по длинной полосе, переходящей с живота на бедро.        — Кто?.. — он хрипло выдыхает, разглядывая страшные метки.        Такие не человек оставил. Зверь. Человек никогда бы не сотворил такого. Ягер сглатывает подступивший к горлу ком. Он поднимает глаза на Ярцеву, и то, что она читает в них, нельзя описать никакими словами. В её же глазах застыли слёзы.        — Тилике, — она тихо всхлипывает и пытается натянуть порванные сбоку брюки обратно.        — Тилике? — Клаус растерян. Клаус удивлён. Клаус не верит своим глазам.        Его адъютант способен на такое? Неужели тот, кому он доверяет, на самом деле зверь — безжалостный и беспощадный? Вот этот парнишка, что приносит ему трубку? Да ну нахер. Сколько нужно выпить, чтобы увидеть такое? Да он вилку в руках держать боится, не то что нож или пистолет! Однако вот они, шрамы, прямо перед ним, он может до них дотронуться.        — И… как давно… — Клаус отчаянно пытается вернуть голосу прежнюю твёрдость — мешает ком в горле.        — Почти каждый день после приезда… — она медленно пытается выползти из-под него, потому что Ягер так и не сдвинулся из того положения, в котором замер, и всё так же продолжал нависать над ней, совершенно об этом забыв.        Ягер облизывает пересохшие губы. Значит, вот уже почти месяц, как… Мужчина запускает руку в волосы. Чёрт, да что здесь вообще происходит?! И он же тоже… чуть не… Как же всё сложно!        — Проклятье!        Клаус со всей силы ударяет кулаком об пол и тут же скрючивается от боли, прижимая руку к груди. Аня, уже отползшая в тёмный угол, тихо плачет, прижав колени к груди, и только вздрагивает, когда он шипит, баюкая покалеченную конечность. А Клаус, приглядевшись, вдруг замечает в промежутке между спадающими на шею прядями тёмное пятно. Одним движением дотянувшись до её ноги, он рывком подтаскивает её снова под себя и хватает за подбородок, заставляя открыть шею. Чуть пониже его следов, уже начавших наливаться краской, видны ещё два — более бледные, но всё равно заметные следы от пальцев.        Клаус не спрашивает, чьи они, только руку протягивает и стаскивает с кровати одеяло. Укрывает её, точно маленькую. Ярцеву пробивает озноб и она заматывается в одеяло целиком, с головой. Её бьёт крупная дрожь. А Клаус знает, что задушит Тилике голыми руками. Встаёт, подходит к столу, набирает номер. И рявкает в трубку сразу же после исчезновения гудков.        — Тилике ко мне! — рявкает так, что задавать вопросы у человека на том конце провода не остаётся никакого желания.        Тилике влетает в комнату запыхавшийся — явно торопился оказаться у начальства как можно быстрей. И сразу же получает удар в челюсть. Отшатывается, прикладывает костяшки к рассечённой губе и недоумённо смотрит на начальство.        — За что? — и тут замечает сжавшуюся фигурку переводчицы в тёмном углу. — Ты?!        Клаус не даёт ему до говорить. Пальцы мёртвой хваткой сжимаются на крепкой шее, отрывая офицера от земли и впечатывая в стену. Тилике сучит ногами в воздухе, вцепившись в руку штандартенфюрера и пытаясь ослабить захват.        — К-Клаус, ты чего? — офицер шипит, стиснув зубы и отчаянно пытаясь впустить в лёгкие ещё кислорода. — Из-за этой шлю…        Ягер снова прикладывает его об стену, придушивая ещё больше.        — Она не шлюха. Она — единственный ключ к контролю над Ивушкиным и его командой. Того, что я увидел, достаточно, чтобы засадить тебя в тюрягу и, уж не волнуйся, я сделаю так, чтобы этот срок стал последним в твоей жизни. Узнаю, что такое повторилось — пеняй на себя.        — От…пусти, — хрипит Тилике, стиснув зубы.        Клаус разжимает пальцы. Офицер не удерживается на ногах, падает, жадно хватая ртом воздух. Ягер мрачно возвышается над ним. Тилике сплёвывает кровь, стирает её с губ, медленно встаёт. Поднимает с пола фуражку, кидает на девушку взгляд изподлобья и удаляется, хлопнув дверью. Клаус тяжело опирается на стол.        А Аня в углу комнаты замирает, съёжившись. Она смотрит на мужчину широко распахнутыми глазами. Впервые с начала войны за неё кто-то заступился. И оттого, что это — немец, становится ещё страшнее.        Клаус поворачивает к ней голову. Смотрит долго, неопределённо. Странно. А потом делает к ней несколько шагов. Протягивает руку, будто хочет потрепать её по голове. Она втягивает голову в плечи и зажимается в угол ещё сильнее. Клаус это видит и до боли впивается ногтями в кожу, отводя руку в сторону. Так вот, значит, почему она так сноровисто всё делала и не сопротивлялась толком. Первое правило изнасилования — не сопротивляться. Он тоже слышал об этом.        Так вот, почему она хотела сбежать, пускай и ценой собственной жизни. Ягер достаёт коньяк и две рюмки. Наполняет обе, одну протягивает ей.        — Пей.        А в ответ видит затравленный взгляд; эти глаза уже не впервые наблюдают похожую картину.        Чёрт! Ягер со стуком опускает рюмку на стол. Как он мог забыть, что это у них с Тилике — общее? Проклятье! Господи, да что же сегодня за день, что так выматывает нервную систему? Клаус опрокидывает в себя рюмку. Втроая остаётся на столе нетронутой.        Мужчина тяжело поднимается из-за стола — он чувствует отголосок разбухшей тяжести внизу живота — и направляется к ней. Аня снова смотрит умоляюще и испуганно, но Клаус знает — именно сейчас нужно переступить эту черту. Этот страх не лечится ни терапией, ни лекарствами. Этот страх перед мужчинами останётся с ней на всю жизнь, если сейчас всё не исправить. Он подхватывает девушку на руки и несёт на кровать.        Аня вздрагивает и снова оказывается в недвухсмысленном положении перед этим мужчиной. Она снова ждёт боли; кажется, боль уже стала настолько привычной, что почти не чувствуется. Но, вопреки её ожиданиям, происходит что-то странное. Ягер вешает китель на спинку кровати, отбрасывает куда-то фуражку, стаскивает тяжёлые сапоги. И снова нависает над ней, но теперь в его глазах нет той похоти; теперь в голубых глазах нет вообще ничего, кроме чего-то непонятного, похожего на боль и грусть одновременно. Он аккуратно убирает пальцем слезинку с её щеки — подушечки у него такие мягкие, что прикосновение кажется почти невесомым.        — Пожалуйста, не бойся, — в одной фразе столько неприкрытой… грусти, что ли. Они смотрят друг другу в глаза, обмениваются этой грустью и болью во взглядах.        Клаус долго целует её руки, боясь двинуться дальше, оставляя на языке почти неуловимые яблочные нотки, внимательно следя за её реакцией. Сглотнув, медленно, неуверенно прикасается к шее, накрывая губами одну из страшных меток. А после берёт и целует её в искусанные губы. В это время его руки исследуют её тело, нежно ведут пальцами по животу, осторожно оглаживают рубцы и поднимаются обратно — к груди. Руки подныривают под спину и расстёгивают застёжку.        — Доверься мне, — он выдыхает в приоткрытые губы. Он знает, что это сложно, но это единственный способ.        Аня вжимается в кровать, чувствуя его руки. У него просто фантастически горячие ладони, и кажется, что на месте прикосновения окажется ожог. Но стоит ему потянуть за бретельки бюстгальтера, и она тут же раненной птицей вырывается из его рук.        — Верь мне, — Клаус перехватывает её руки в воздухе; он сам выглядит испуганным. Он отбрасывает ненужную деталь гардероба, уже догадываясь, что увидит.        Раны. Белые вспухшие царапины и порезы, некоторые — с запёкшейся по краям кровью. Клаус дрожащей рукой проводит по одному. Девушка резко выдыхает. Аня не успевает его остановить, и он прикасается губами к одной из меток. Ярцеву выгибает дугой от прошедшего по коже разряда, а Клаус знает, что, когда выйдет из этой комнаты, расстреляет офицера в упор.        Ягер покрывает поцелуями небольшую грудь, зацеловывая чужие следы на этом идеальном теле. Поднимает голову, замечает её учащённое дыхание, улыбается успокаивающе и начинает оставлять влажную дорожку из поцелуев на животе. Тянется, чтобы снова поцеловать в губы, и вдруг слышит тихое:        — Сними, — и пальцы комкают ткань рубашки у него на груди.        Аня смотрит ему в глаза и впервые испытывает такие странные ощущения. Такое непонятное, чуждое желание, чтобы он продолжил, чтобы не останавливался. И такой странный жар где-то внизу живота. И поэтому она шепчет это тихое «Сними» и замечает в его глазах что-то странное: удивление и какую-то… надежду, что ли.        — Попробуй сама, — Клаус не верит своим глазам. Клаус улыбается. И мурашки пробегаются по рукам от кончиков пальцев, теряясь в закатанных рукавах. А внутри всё скручивается в пружину, когда тонкие руки тянутся к пуговицам, а после стягивают рубашку, робко прикасаясь к плечам.        Сейчас, сейчас или никогда больше, дальше тянуть нельзя. Ягер медленно ведёт руку вниз, доходит до края брюк и потихоньку стягивает их, ведя рукой вдоль бедра. И сталкивается с настороженным взглядом девушки. Слишком знакомая поза.        — Я не сделаю больно, — он снова целует её в губы, а после в плечо. — Доверься.        И Аня доверяется. Впервые с начала этого кошмара, с начала войны она кому-то доверяется. И Клаус дорожит этим доверием.        От каменного напряжения в штанах хочется выть, но Ягер сдерживает себя. Потому то если сейчас не сдержаться, то всё будет потеряно. Он входит неторопливо, медленно, боясь спугнуть. Прислушиваясь к её ощущениям. находясь так близко, как не находился никто до этого. Двигается плавно, успокаивая поцелуем. Господи, это самый нежный секс в его жизни.        Нет. Это не секс. Он впервые в жизни занимается любовью. Видит Бог, он чувствует разницу. Клаус на миг забывает, как дышать, когда чувствует, как хрупкие руки проводят по спине. Женщины, с которыми он спал, были другими. Они красили губы яркой помадой, пошло стонали, подвиливали бёдрами навстречу и нисколько не стеснялись своей наготы. И никогда не оставались в его постели дольше, чем на одну ночь. Клаус слегка наращивает темп и внезапно ловит себя на мысли, что не прочь посмотреть, как она спит, жмурясь от утренних солнечных лучей.        Аня задыхается от переполняющих её чувств. Новые ощущения накрывают волнами. Это первый раз, когда она сама хочет этого. И впервые — не больно, впервые — без крови. Впервые… нежно. Странные чувства закручивают всё внизу в тугую спираль, и она сама пугается, когда с её губ срывается стон. Такой неожиданный. Такой… правильный. Первый.        Тела двигаются в такт друг другу. Стоны, словно воздух, выдыхаются в губы и жадно ловятся. Границ больше нет. Все рамки остались далеко позади. Кажется, воздух в комнате раскалён до предела. Мужчина чувствует — именно сейчас нужно не отпустить, держать до конца. И вот — треск простыней под пальцами и разряд по телу от макушки до кончиков пальцев.        Ягер упирается руками в подушку, пытаясь отдышаться. Просто молча разглядывает такое красивое лицо, запоминая раскрасневшиеся щёки и разметавшиеся по подушке волосы. Всё-таки, кажется, ему удалось сделать то, чего никто до него не делал, не только достал до той планки, но и перепрыгнул её — не только возбудил, но и заставил кончить. И это сейчас значит для него гораздо больше, чем все победы и звания.        Клаус ложится сбоку от девушки и рукой прижимает к себе. Аня доверчиво утыкается носом ему в плечо, впервые не боясь мужчины возле себя. Да и не будет бояться, думает про себя Клаус. И кроватей бояться не будет, и секса. И боли не будет.        Ведь боль лечится только любовью.