2diots

Ча Хун бесит просто невероятно, до трясучки, до смерти бесит, потому что ведёт себя как придурок. Раньше вёл себя как идиот, и было весело, а сейчас – как придурочный кретин, никакого терпения на него уже не хватает. Совсем не весело. А нечего потому что было напиваться в общаге, если так уж хотел сохранить свой секрет, который, ко всему, таковым является разве что уж для совсем тупых и слепых! (Или хотя бы двери плотнее закрывать, и говорить потише.) Джехён, конечно, тот ещё идиот, но совсем не тупой, и глухотой не отличается, вот что! Он весьма сообразительный и наблюдательный, по крайней мере, если дело касается его личных интересов. То есть, плюс-минус всего на свете, такой уж у него характер. У него хотя бы есть этот самый характер! А Хун, чтоб его, пропалился, как школьник неразумный, а теперь только и знает, что хвататься за свою гитарку при любом удобном случае, словно это не измученный повышенным вниманием музыкальный инструмент, а машина времени и волшебная палочка в одном, способная изменить ненароком допущенную «роковую ошибку». Ух, зла на него не хватает! И не поговорить никак. - Послушай, - пробует Джехён, буквально выбившись из сил в тщетных попытках поговорить хоть о чём-нибудь. – Нам надо видео на канал снимать, мне что, одному всё это нужно?! Два идиота мы, или как? Отпусти ты эту треклятую гитару, бесит уже! Джехён хватается за гриф ни в чём неповинного инструмента, и тянет изо всех своих идиотских сил. Хун смотрит на него такими несчастными и огромными глазами, которые в самых смелых мечтах и не снились его котам. Но впивается пальцами в деку, возмутительно молчит и отрицательно качает головой. А в довершение всего этого сомнительного спектакля ещё и краснеет, как отваренный в перцовой пасте омар. Вот смехота! Джехён смотрит на своего приятеля, но дух его не столь крепок и непоколебим, как хотелось бы, поэтому он рассыпается весёлым, сочным смехом, и даже невежливо тычет в свою жертву пальцем. - Ну и рожа у тебя, ты б видел! - Сам-то, - бурчит Ча Хун, ловким движением отвоёвывает свою гитару, и прижимает её к груди, как давно потерянное и наконец обретённое дитя. - О… ого, да неужели? Это ты что, мне целое слово сказал? Может, если я надену тебе на голову басовый барабан, ты расщедришься на предложение? Хотя бы простенькое. Учти, мне для тебя ничего не жалко. - Идиот! – вскрикивает Хун, краснея пуще прежнего, и, подобно истеричной героине самой штампованной дорамы, подрывается и на первой космической несётся к дверям, всё ещё обнимая гитару. - Ты, вообще-то, тоже! – кричит ему в спину Джехён, и думает, что пора просить звонок другу или помощь зала. Минут пять он тратит на муки выбора, с кем пообщаться, потом плюёт и подкидывает монетку. Счастье выпадает на долю Сынхёба, впрочем, он сам виноват, потому что нечего было впутываться и терпеть пьяный скулёж в собственное плечо за неплотно закрытыми дверями. Он, в конце концов, лидер и тут всем хёнистый хён, должен был подумать о безопасности и всё такое прочее. - Ну и что мне с ним делать? – в лоб спрашивает не обученный искусству ведения конструктивного и эффективного диалога Джехён, беспардонно вваливаясь в комнату лидера. - В каком, прости, смысле? – интересуется тот, педантично намазывая нежно-розовую маску на своё прекрасное лицо. – Заметь, я даже не спрашиваю, с кем именно. Догадался. И учти у тебя есть три минуты прежде чем маска засохнет и я не смогу тебе отвечать. Джехён парень смекалистый, поэтому драгоценное время на лишнее не тратит. Плюхается на кровать и смотрит хмуро, скрестив руки на груди. - Он заколебал шкериться. Может, я что не так понял? Он же меня, как огня боится, честное слово. Всё время отбивается своей гитарой, клянусь, я её сломаю нахрен. - Сомневаюсь, что он оценит столь агрессивный жест. К тому же, нам выступать сто тысяч раз, а ты же сам знаешь, чего будет стоить подобрать ему новый инструмент, такой, чтобы устраивал… - Ты не туда пошёл в своих мудрых умозаключениях, мой наставник. Прошу тебя, направь свой мыслительный процесс в нужное русло и ответь на мой вопрос. Сынхёб присвистывает, оценив количество умных слов в одном предложении, и решает пойти на эдакую милость. - Я с ним немножечко поговорю. А ты потом сам, только прямее и без лишних слов. Он слова любит, но сейчас слишком взвинчен. Как ни странно, Джехён всё прекрасно понимает, хотя, что именно – не решился бы предположить никто. Чужая душа – потёмки, но душа Джехёна, это такой разноцветный шумный цирк с конями, оленями, ленивцами и верблюдами, что сам чёрт в нём ногу сломит. Господин Ча Хун сменяет смертный ужас на весьма терпимый нейтралитет, и даже соглашается с мыслью, что видео для блога всё же стоит снять. К тому же – начинает здороваться и даже хило похихикивать над вечными шуточками товарища-идиота. И то хлеб, слава Сынхёбу, великому и единственному! Хвесын требует идти в народ, и не принимает никаких возражений. По его утверждению, Новый Год – не тот праздник, когда прогрессивная молодёжь в их не совсем трезвых лицах должна прозябать дома, раз уж никто не отправился к родителям. Младший-то он, конечно, младший, но спорить с ним не взялся бы и сам сатана, так что за час до наступления полуночи все четверо отправляются в центр города, где поярче, пошумнее и полюднее. И дело ли это рук великолепного и блистательного Сынхёба, или того хочет сама вселенная, но лидер на пару с младшим как-то теряются в развесёлой толпе. Джехён мысленно потирает ладошки и демонически хохочет. Хун выглядит очень напряжённым, хоть и старательно делает вид, что всё в полном порядке. Даже улыбается, размахивая полупустым стаканом с уже остывающим пуншем, смешной до ужаса, и совсем не бесячий, если честно, а просто самый замечательный на всей земле, да и в десятке соседних галактик тоже. - Знаешь, - почти орёт Джехён, подёргивая обмотанную вокруг шеи Чахуна мишуру прямо в ухо последнему, когда начинается отсчёт последних двадцати секунд уходящего года, - что я решил загадать? - Не говори! Нельзя говорить, а то не сбудется! – протестует трогательно пьяненький Чахун, но толком не оборачивается. - Ой, - кривится Джехён, но тут же широко улыбается, - в моём случае не сбудется, если я не скажу прямо. Когда звучит хоровое «три», Джехён протягивает руку и поворачивает к себе улыбающееся в предвкушении какого-то чуда лицо. Когда звучит «два», он сам себе решительно кивает, посчитав, что действовать куда эффективнее, чем говорить. А под раскатистое оглушительное «один», под взрыв салюта на абсолютно чёрном небе, Джехён целует идиота Хуна прямо в губы, требовательно и немного неловко, опуская руки на лацканы его пальто, и держит крепко-крепко, чтобы и не думал вывернуться. И не слышит ни криков, ни грохота, потому что собственное сердце грохочет так, что его, кажется, должно быть слышно и в Альфа Центавр Хун сначала дёргается, и держит губы плотно сжатыми бесконечно долго, целых пять секунд. А потом вдруг расслабляется, и – боги небесные!!! – отвечает на поцелуй. Правда, бесконечно мало, каких-то пять секунд. - Идиот, что ты творишь, люди же увидят… Только никто не смотрит, и всем сейчас плевать, потому что праздник, потому что чудо настоящее. - Если бы ты не прятался за своей гитарой, - самодовольно изрекает Джехён, - я бы сделал это давным-давно, дома и как-нибудь романтичнее… - Куда уж романтичнее-то. Сынхёб, глядя на всё это с расстояния в пару метров, даёт пять широко улыбающемуся Хвесыну, а потом поднимает голову и смотрит на самый первый в этом году снег, опускающийся на город неторопливыми мягкими хлопьями. - Думаю, их идиотизм теперь удвоится, но я готов потерпеть. Счастливые идиоты в квадрате куда лучше несчастных дураков. - Ты бы тоже мог меня поцеловать, между прочим. - Дома, хён. – Многообещающе тянет Хвесын, и прячет озябшую руку в карман куртки старшего. – Дома поговорим. OWARI