И зачем родятся дети у таких людей, как Вы?
Л. Н. Толстой
Не ко времени разодевшийся во выхлопотанную для него папенькой форму, адъютант Курагин доверительно припадает к плечу захмелевшего бородатого бретёра, который от постигшего его удивления тотчас перестает смеяться над очередной сальной гусарской шуточкой. — Вина налей, — пылким заговорщицким тоном повелевает Анатоль. — Давай же, — его тонкие горячие пальцы твёрдо ухватываются за широкий рукав кафтана, заставляя изумлённого Долохова воровато заглянуть им за спины. На высокой приступке командир эскадрона смешно проглатывает буквы в самых простых словах, по памяти вытанцовывая мазурку, пока обступившие его гусары похабно хохочут, изредка глазея на подпитых картёжников. — Воля Ваша, — Фёдор Иванович качает головой, ловко наполняет бокал мутноватой вишнёвой жижей. — Пейте, сударь, — говорит. И, ехидно ухмыльнувшись, дёргает плечом, руку высвобождает. — За царя! За Отечество! — воодушевлённо восклицает толстый усатый поручик, трижды проигрывающий в карты китель, и десяток пивных офицерских кружек солидарно перестукиваются между собой. В другой части зала обозлённый рейтар хватает за грудки младшего товарища. Остальные, как обезьяны, передразнивают польских панов, заслушиваясь нелепыми россказнями про обесчещенных католичек, но истинное отвращение Фёдор Иванович испытывает только к сидящему подле себя Анатолю, по глубокой мальчишеской глупости считающему его своим единственным другом. Курагин пьёт жадно, как необременённый человеческим опытом телёнок, самозабвенно лакает пухлыми губами мутное вишнёвое пойло. «Золотая ложка застрянет в твоём горле», — презрительно пророчит Долохов, отдавая предпочтение беснующейся толпе, подначивающей к драке сладкую парочку окосевших от браги бомбардиров. — Мы знакомы? — тягучим полушёпотом спрашивает Курагин, обращаясь к незнакомому капитану, пристально смотрящему на него. — Я знаю Вашего отца, — уклончиво объясняет офицер. — Продолжайте, — любопытство вознаграждается снисходительной насмешкой. — Я буду рад в Вас ошибиться, господин адъютант, — тёплое дыханье щекочет Анатолю ухо. — Нас ждёт война. Пошатываясь, Курагин выползает из кабака в одной рубахе и щедро платит кучеру за извоз. Анна Павловна, предпочитающая задушевные беседы политическим, разочаровывается той стремительной переменой, что случается в высшем свете. Отныне надушенные крепкими французскими парфюмами господа, распивая шампанское, часами галдят о войне, в которой она ни черта не смыслит. — Ваш сын служит? — удивляется впервые приглашённый в салон мисье. — Я наслышан о нём, — отставной военный брезгливо морщится, очевидно превосходя Василия Курагина в регалиях и чине. — Да как же это! — сокрушается госпожа Шерер. — Мне говорили Ваш Анатоль получил награду! — Это действительно так, — выдержав по такому случаю паузу, князь невозмутимо соглашается. — Надо же! — примирительно хмыкнув, новый друг фрейлины салютует пустым хрустальным фужером. — Будь он моим дитём, поставил бы на нём крест. — Ах, где же Ваша прекрасная дочь! — жалобно причитает мадам Шерер, отныне рассылающая знати с красным лакеем в несколько раз больше записок. — Здесь столько новых гостей! — князь краем глаза осматривает салон и привычно кланяется ей в знак благодарности, словно дети его боле не являются для него обузой. — Император остановит армию Наполеона, — самонадеянно повторяет Василий Сергеевич, решительно намереваясь разобщаться сегодня ещё в нескольких кружках. Анатоль, стремительно увядающий от непрекращающегося жара, так и не приходит ему на ум, право, Фёдор Иванович понапрасну пишет о свирепствующей в госпитале гнилой горячке.