19.03. Воскресенье. Подарок
Резиденция Nature's Touch зябко куталась в кроны деревьев, спасаясь от пронизывающего до самых костей-балок и несущих стен холодного ветра. Он безжалостно рвал одежду на людях, антенны машин, линии электропередач, бросал в лица содранные листья, задорно швырялся пылью в глаза. Сложно было поверить, выглядывая из окон теплых домов на безоблачное лазурное небо, что погода сегодня оказалась столь недружелюбна, но ветер продолжал свои бесчинства. И жаловались люди, кутаясь в еще зимние куртки, стонали мачты деревьев, а резиденция пела им в тон, вздыхая да посвистывая темными вентиляционными решетками. Представлялось, что кто-то в мире открыл большую форточку и вот-вот просквозит душу, заболеет и закашляет нутро, а потому хотелось спрятаться в теплых объятиях от вселенского сквозняка. Хотелось найти в залитом светом здании, которое теперь походило на огромный солнечный зайчик и слепило глаза, те руки, что укроют от неожиданно леденящего поцелуя весеннего утра в щеки, губы, шею под воротом. Но резиденция умела только мягко да обворожительно улыбаться, а за двойными дверями встречала все та же корпоративная холодность, все тот же ледяной ветер делового общения. И не спастись от простуд. Антон, промороженный затянувшейся зимой, и сам выглядел уже откровенно больным. Увы, подхваченный им вирус вряд ли поддавался лечению. Он встретил Елену изломанной улыбкой и горячечным блеском в глазах, а еще — молчанием, в котором прятал гораздо больше, чем когда-либо мог сказать. Плотный бумажный пакет матового черного цвета холодил отогревшиеся ладони. В этот раз, в отличие от предыдущих, Горячев не спешил отдавать Богдановой свой подарок. Сегодня вообще все должно было случиться по-другому. — Ты сегодня такой загадочный, Антон, — улыбалась Елена, впуская Горячева в секретный коридор, что вел к не менее загадочной комнате. — И я уже знаю этот хитрый взгляд. Надеюсь, ты ничего не удумал противозаконного? — Посмотрим, — сдержанно и важно ответил Горячев, решив подыграть Елене. Ничего противозаконного он, впрочем, действительно не готовил. Однако в душе поднималась буря, такая опасная, что с ней не сравнился бы ни самый лютый питерский ветер, ни езда с превышением скорости, ни выход на непрочный весенний лед. Богданова только покивала, не проигрывая Антону в суровости выражения лица, и завязала глаза. Она спросила про пакет, но Горячев столь трепетно прижал его к себе, что Елена даже не стала предлагать отнести подарок куда-нибудь или оставить до возвращения Антона. Дальше как обычно — дверь открылась, дверь закрылась; пару мгновений в объятьях тишины — и вдруг движение спугнуло ее. Лица Горячева коснулись руки хозяйки, нежно обняли щеки в приветствии — их личный язык жестов, ласковая система знаков. Антон разомлел, как бывало уже часто, потыкался в ладони… Его толкало вперед желание настоящего объятия, поцелуя, но Горячев и сам знал, что не может получить больше, и не смел требовать, ссориться — даже сегодня, когда это стремление буквально выворачивало наизнанку. — Мы снова давно не оставались наедине, да? — улыбнулся Антон, когда хозяйка прервала его и взяла за запястья. Он сделал шаг навстречу, но рук так и не опустил, продолжая удерживать возле груди уже согревшийся черный пакет. — А я принес тебе кое-что… Хозяйка замерла. Пальцы тронули запястья Горячева в немом вопросе, едва коснулись пакета, что тут же в ответ перешел к ней. Но заслышав шорох, Антон снова вслепую двинулся навстречу хозяйке, пока та не остановила его ладонью. — Посмотришь потом, — миролюбиво заулыбался он, глубоко и беспокойно дыша. — Ну, разве что одним глазком… Но я не проносил ничего запрещенного. Только подарки. И себя. Я интереснее, правда? Хозяйка затихла, раздумывая. Пакет был оставлен ею где-то, а где именно — Горячев не знал. Знал он теперь только мягкий уговор рук, что в следующий момент жестко и бескомпромиссно обратился в путы. Антона скрутили, связали на массажном столе; расстегнулась рубашка, чуть ослабили объятия джинсы. Пальцы целовали прикосновениями тело, но хозяйка то и дело отвлекалась от Горячева. А в какой-то момент и вовсе исчезла. Издалека послышалось коварное шуршание упаковками, потом — нервное затишье. Изучала. Читала. Невидимка усмехнулась, а затем два коротких раза шикнул распылитель. — Правда, ты только что показала, что я для тебя менее интересен? Горячев пытался звучать возмущенным, но голос у него дрожал, ладони холодели, а под ребрами в гулком, удушающем стуке сердца осело волнение, подобное которому он едва ли мог вспомнить. Хозяйка только усмехнулась, а затем, оказавшись рядом с Антоном, вновь обняла ладонями щеки и шею. Аромат въелся в кожу и осел на запястьях. Она позволяла Горячеву попробовать, услышать и испить собственный подарок. В этих движениях так и звучал вопрос: «Вкусно?» Горячев вдыхал острый запах, пока не заслезились глаза. На хозяйке аромат, который он нашел в тот же день, когда покупал помаду, сидел именно так, как должен был. Теплее, чем на пробнике, ближе к телу и тяжелее, чем на Алене — богаче, благороднее. Сухие, пряные ноты табака и мускуса кружили голову, что-то строгое и растительное витало сверху. Запах балансировал на самой грани женственности и мужественности, показывал силу и власть. Антон трепетал, поверженный и потрясенный тем, какое мощное оружие вручил своей госпоже. Впрочем, и без него она уже знала, как приставить нож к сердцу. — Тебе идет… — прошептал Горячев. — А тебе нравится? Прозвучал щелчок. Нравится. А затем Антон услышал, как хозяйка принюхивается, и почувствовал, как ее пальцы подрагивают от волнения, как нежны стали на миг прикосновения, как гладят его заботливые руки по подрагивающему животу, готовясь съехать с приятной ноты в самое пекло страсти. — Ну тогда вторую часть ты посмотришь потом, — выдохнул Антон. И пустил ее к себе. Все было уже совсем правильно. Хозяйка легко балансировала между нежной лаской и искрящейся похотью, выдергивая из Горячева по ниточке то одно, то другое. Тот был молчалив до поры и целиком погружен в желанное единение — ни одного слова, ни одного призыва, только низкие громкие стоны и рваные вздохи… Умелые руки были везде и делали все, что им угодно — вновь Горячев погибал, чувствуя, как двигаются длинные пальцы внутри него; вновь выворачивался удовольствием наружу от того, как нажимают они на зудящую от сексуального напряжения точку внутри. За последние встречи Антон научился плавно двигать бедрами — так, чтобы синхронно опускаться на толкающуюся в него руку. В эти мгновения идеального парного танца он знал, что принимает глубже, и давление становилось сильнее — порой до боли, но исключительно приятной. Ее хотелось растягивать на долгие, долгие минуты — до тех пор, пока мышцы не становились непослушными, а тело не норовило вытолкнуть спрессованное возбуждение наружу. К счастью, хозяйка позволяла Антону не спешить. Сегодня у них было достаточно времени, и Горячев пользовался тем, что наконец прекрасно понимал каждую из сторон своего удовольствия, оттягивая оргазм. Так страстная игра превращалась в соревнование: он — сопротивлялся, она — искала, как столкнуть его в пропасть. Конечно, хозяйка все же сделала это — утекло какое-то количество сжиженного, горючего времени и полыхнуло, а Антон забился, туго сжимая ее в себе. Он рычал и поскуливал, то оседая на пальцы, мягко выжимающие его в ритме оргазма, то жестко толкаясь во влажное кольцо ладони. И как всегда первая разрядка пробудила в мышцах лишь больший голод. Антон, одурманенный, потакал бессознательной жажде — и соблазнял свою любовницу как мог потягиваясь и бесстыдно раскрываясь перед ней, пока скользкие горячие ладони гладили живот и бедра, пробирались в паховые заломы и массировали нежную плоть возле анального отверстия. Горячев, в какой-то миг ухмыльнувшись, зажал хозяйкину руку бедрами. Ноздри щекотал жаркий воздух, и Антон чувствовал себя бесконечно одуревшим. Он еще не отупел от вожделения, но мозг плавился от непозволительных фантазий, каждая из которых, приправленная еще не угасшими в теле импульсами, была одна другой приятнее. — Хочу тебя, — медленно и четко проговорил Антон, смакуя каждый звук, сходящий с губ — и каждый ответный. — Хочу тебя трахнуть… А ты — хочешь? Хочешь, чтобы я трахнул тебя? Хозяйка медлила с ответом, впиваясь в крепкий захват бедер короткими ногтями. Это было требование отпустить — ее недовольство слышалось по суровому сопению, напряженному дыханию немного раздраженного человека. Заветный одобрительный щелчок прозвучал не сразу, словно нехотя, с сомнением. Но Антон улыбнулся и блаженно выдохнул, и только после этого немного расслабил бедра. Совсем немного. — Ты меня убиваешь… Я с ума схожу по тебе, а ты еще сердишься и что-то там раздумываешь… Недостаточно хорош для такой строптивой? Думаешь, я тебя не укатаю? И был ему отрицательный ответ да тихая усмешка как лучшая аргументация. Хозяйка была уверена, что не укатает. И даже издевательски шлепнула по бедру. Тут уже была очередь Антона зло и даже обиженно поджать губы. Однако это никак не могло стать поводом для разрыва. В крови кипел азарт. Горячев помнил каждый их уговор — и никакие самые безумные условия не могли остановить набравший ходу поезд его страсти. Конец был ясен самому: либо напролом, либо в бездну… За секунду до того, как Горячев огласил свою мысль, снова сладко сжалось пробудившееся после оргазма нутро. — А может… — Антон задохнулся, запнулся и слегка приподнял голову. — Может, ты тогда думаешь, что сама можешь меня трахнуть? Воодушевленно быстро и абсолютно положительно — так можно было описать ответ хозяйки. Антон радовал свою зазнобу часто, но сегодня явно как-то особенно, ибо на такое предложение она окропила прикосновениями-поцелуями все тело ниже пупка. Нежными, но короткими, словно не верилось. Антону и самому не верилось. Губы не сразу смогли повторить эту мысль — и даже не мысль, а импульс, — но Горячев слышал в теле эхо низменных желаний, которые ворочались возле крестца, бурлили в паховых венах и простреливали в самых чувствительных точках. Страшно не было. Сухой рационал в Антоне давно решил: если хозяйка ласкала его пальцами так много раз, то массажер или фаллоимитатор обычного размера вряд ли окажется страшнее. А человек, не дававший прохода девушкам и боявшийся прослыть геем, стыдливо отступал перед свободой и удовольствием, которые встречали его здесь, в этой комнате… Бал правили азарт, жажда власти и едва ли признанная, но беспощадная влюбленность, что вслепую привязала к столу и распяла грехом. Горячев приподнялся еще чуть выше. Но вдруг его тело напружинилось, и, вцепившись руками в подлокотники, он почти сел в стремлении приблизить свое лицо к лицу хозяйки. Антон не знал точно, где она стоит — только чувствовал руки, замершие, когда он рванул наверх. И все же он надеялся, что хозяйка ощущает на себе взгляд. Тот взгляд, которым Горячев сожрал бы ее, если бы мог видеть… — Тогда ты сделаешь это так, как хотела бы, чтобы я трахнул тебя, — голос Антона стал низким и хриплым, шероховатым. Он надеялся, что звучит сломленно, но соблазнительно. Сердце билось чаще, бедра дрожали, а внутри все переворачивалось: у них был такой уговор. Значит, Горячев станет следующим. — У тебя же наверняка есть игрушка специально для меня… А может, и для себя есть? Я бы хотел узнать, что ты делаешь, когда думаешь обо мне… Хозяйка засмеялась и исчезла на жалкие секунды, чтобы вернуться с новыми сюрпризами. В руку Горячева лег фаллоимитатор. Антон осторожно ощупал игрушку пальцами, затаив дыхание. Он чувствовал упругую силиконовую головку, бархатистую поверхность ствола — и только теперь осознал, о чем именно попросил… Волнение охватило все существо, но не оттого, что сама мысль принять в себя нечто, должное ассоциироваться с другим мужчиной, была противна. Оно оказалось пугающе сладким, потому что самая желанная женщина уже в который раз, на новом уровне должна была сделать Антона своим. Горячев ощутил, как кровь сильнее запульсировала в паху, как горячо заныл в предвкушении член. Даже короткое ожидание топило в сладости — а что же дальше? Хозяйка спешила. Спешила щелкнуть крышечкой тюбика, утопить Антона в сладком запахе лубриканта. Она аккуратно уложила Горячева на стол, раскрыла, и тот ощутил медленную ласку, окунающую его обратно в пучину удовольствия, в самое сердце нефтяного озера, на самое черное дно. Масляное блаженство бурлило вокруг, подогреваемое эмоцией, исходящей от хозяйки. Антон чувствовал жар желания и несломимую волю в том, насколько безукоризненно вершила она свою причудливую нежность. И ни одного шага в сторону. Ни одной капли чистой воды, пролитой на Антона. С чем хозяйка не торопилась — с подготовкой. Долго растягивала Горячева рукой, отвлекая его на любую другую форму удовольствия. И всего было очень много: прикосновений, что отпечатывались на молодом теле, медленных пыток, сладкого и мучительного воздействия на самые потаенные места. Даже под колени добралась… Горячев выгибался, послушно раздвинув бедра, и томно ныл. Он поджимал пальцы ног и запрокидывал голову, а приподнятым тазом выкручивал шальные восьмерки. Остывшая вязкая капля предсемени дотянулась до живота. Снова Горячев чувствовал себя с хозяйкой бесстыдно раскрытым и грязным. — Вставь, — просил он, когда уже не мог одновременно переживать и жаждать. — Вставь… Ты же уже хочешь… И я хочу… Все резко оборвалось, и Антон на секунду остался пустым. На секунду, спустя которую его бросило в жар. Голова кружилась… Искусственный член, обдав раскаленную кожу легкой прохладой, медленно и уверенно вошел внутрь — растянул, надавил на простату, прошел даже дальше; громкий стон обжег легкие на выдохе. Горячев приподнял голову, борясь с дрожью в коленях. Он пробовал это проникновение, но вот уже снова не мог сладить с собой, и губы то растягивались в пьяном развязном оскале, то безвольно раскрывались в молящем шепоте, рожденном тупой ломящей болью и оглушающей, обезоруживающей истомой. Хозяйка дала ему немного времени, чтобы познакомиться с новым ощущением, и окунула в него с головой — рука начала двигаться. А вместе с ней и потеплевшая игрушка внутри. — Блядь… — только и выдохнул Горячев, с хлопком уронив голову назад. Всю нижнюю часть тела — от поясницы и до самых пяток, сковала ядовитая слабость. Чаша удовольствия внезапно быстро наполнилась до краев, и Антон закусил губы, засопел, забарахтался, но прежде чем успел что-то сделать — она опрокинулась навзничь, а следом и Горячев захлебнулся оргазмом. Разрядка проходила сквозь тело шумными волнами, и он рычал, шипел, скулил, тужась и еще острее чувствуя в себе крепкий ствол имитатора. Хлопнул ладонью по влажному от пота подлокотнику, болезненно натягивая кожу под прилипшим к запястью широким ремнем… — Не останавливайся! Не останавливайся, блядь, только давай быстрее… — плевался Антон, изламывая тело в сексуальной горячке. — Быстрее… Хозяйка повиновалась его желанию, как делала это сотни раз. Она ускорилась. Гладила свободной ладонью живот, придерживая и контролируя Антона, и двигала второй, превратившейся в прямое продолжение искусственного члена. Хозяйка затаилась, только впитывала и впитывала чужое удовольствие, умело и осторожно манипулируя острой лаской. Зато Антон — говорил. Заведенный, бешеный, как одержимый бесом, он ревел и выл, даже не пытаясь сдерживаться, не думая и не имея никаких сил думать, есть ли у стен заколдованной комнаты пределы непроницаемости. — Нравится тебе? Как это тебе нравится?! Хозяйка дернулась по направлению к Горячеву, вцепилась пальцами свободной руки в бедро, вывернула его. Нравилось. Так нравилось, что требовала больше, лучше, сильнее, еще. А Антон смеялся сквозь стоны: — Так хочешь меня?! Мокрая? Течешь уже?.. Дыхание сбилось, хозяйка напряженно выдохнула, обдавая ближнее к ней колено Горячева жаром собственного тела. А тот — дрожал, умирал и оживал вновь, чтобы простонать: — Хорошо… Чтобы прохрипеть: — Хорошо… И чтобы прошептать: — Потому что я — скоро… Я скоро до тебя… Я — тебя… Антонова рука дернулась навстречу хозяйке. Дернулись колени. И губы — немо дрогнули, выговаривая то, что невозможно произнести, ибо нет мысли, которая облачалась бы в слово. Тьму в голове Горячева наполнял пряный запах табака и мускуса. Хищные травы впитались в его плоть. Вновь Антон потерял себя раньше, чем силы, а в сознании ярко зажглась и затухла отчаянная надежда, что этот раз — последний. — Антон! Подожди, — рука в перчатке упала на плечо и крепко сжала, встряхивая Горячева. — Ты слышишь? Я тебе ору-ору. — М? — Антон поднял взгляд на Елену. Сегодня даже после отдыха, даже после ванной он был слишком потерян и погружен в себя — в свои переживания, в пустоту, наполняющую каждую клетку тела, в пропитавший кожу и волосы шлейф терпкого парфюма. Однако когда тревожное лицо Богдановой вошло в поле зрения, Горячев улыбнулся — а от плеча по телу поползло дурманящее тепло. — Что? — Ты уже уходишь? Я просто, раз ты заехал, решила тебе тут от Кати передать, — Елена прервала фразу тем, что залезла в папку, которую держала в руках, и достала файл с пестрым содержимым. — Вот. А ты чего такой сизый, не заболел? — Тобой? — разулыбался Антон еще слаще, но в следующую секунду почувствовал себя так, словно на него ведро льда высыпали. В глазах Богдановой не было понимания. Горячев нервно отвел взгляд, боясь сам себя, боясь того, что происходило с ним еще полчаса назад и что все это — фикция, банальная дисфория после слишком сильного переживания. Документы он забрал так медленно и осторожно, будто неверным движением боялся поранить Елену. — Ну ладно… Я пойду? — Иди, Антон, — медленно кивнула Богданова. — Аккуратно только, хорошо?Тот же день. Без ответа
Мрачный черный кабинет, сокрытый от лишних глаз дверьми и плотными рольшторами, украшал всего один островок света. Его теплые лапы едва доставали до края стола, едва разгоняли тьму, едва трогали бледное лицо, нависшее над раскрытым потрепанным сборником стихов. Руки обнимали книгу так трепетно и нежно, что пальцы дрожали на лезвии страниц. Угроза порезать подушечку — меньшая из всех, когда на острие чужого отношения твоя душа. А видавший виды томик Волошина, по которому легко бегал вот уже в сотый раз взгляд, жестоко вещал то, от чего перебило дыхание. То, что схватило за глотку, собралось спазматическим комом на уровне ключиц.Обманите меня… но совсем, навсегда… Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда… Чтоб поверить обману свободно, без дум, Чтоб за кем-то идти в темноте наобум… И не знать, кто пришел, кто глаза завязал, Кто ведет лабиринтом неведомых зал, Чье дыханье порою горит на щеке, Кто сжимает мне руку так крепко в руке… А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман… Обманите и сами поверьте в обман.
Руки захлопнули книжку и крепко сжали в ладонях, силясь передать все свое тепло через обложку, корешок и строки. Пропитать душевным порывом каждую страничку до самой последней, самой бесчувственной, и вернуть адресату. Но не выходило. А раздавшийся внезапно скрип двери разбил ощущение единения и тонкую душевную атмосферу. И только звон тысячи осколков остался в голове после неминуемого столкновения мечты с реальностью. — У меня есть вопросы, — не позволяя оправиться от боли осознания потери, начала Елена. Она выплыла из мрака на свет как самый мрачный образ из самой страшной сказки. — На которые я не могу найти ответа. Редкая ситуация. Богданова нависла над столом, упершись в столешницу кулаками. И было в этом движении столько угрозы, что сам свет, испугавшись расправы, моргнул. Но руки оставались спокойны, а взгляд не уходил от женского лица. — Что происходит с Антоном? Тишина. — Ты меня слышишь? Что происходит с Горячевым? Что там у тебя происходит? Отвечай мне. Елена хлопнула ладонью по столешнице, и даже извечная трикотажная перчатка не спасла от оглушительного взрыва гневливого звука. Предмет мебели испуганно ахнул, а руки спрятали сборник стихов, как свое единственное сокровище, в брюшине пространства под офисным столом. — Я не хочу думать о плохом. Я верю тебе, но не заставляй меня пожалеть, ясно? Руки вздрогнули, но то был незаметный короткий импульс под плотной костюмной тканью, в которой прятались запястья. Безмолвное согласие — много это или мало — удовлетворило Богданову, и она отступила. Секундой позже хлопнула дверь, и комната ужасающе опустела, словно вывороченный наизнанку желудок несчастного, узревшего последствия аварии на чужом теле. Дрожащие пальцы добрались до кнопки выключателя лампы, и один щелчок погрузил во тьму и руки, и лицо, и книгу, и неозвученные спертые чувства, что плотной паутиной теней свисали с потолка да углов, и душу. Оставалось только мечтать, чтобы самым страшным было — порезать подушечку пальца о страничку с острым признанием.20.03. Понедельник. Под откос
Утреннее пробуждение Антона сопровождалось тем самым ощущением амнезии, которое бывает свойственно похмелью. Разомкнув глаза, Горячев даже подумал сперва, что только очнулся после запойного проклятого корпоратива, а сюрреалистичный хаос прошедшей недели приснился ему. Однако неприятных последствий алкогольного отравления не было. Да и воспоминания выстраивались, словно засечки на линейке, ровным строем на выглаженном полотне разума. «Я отдался ей…» Антон усмехнулся, повернувшись на бок и зарывшись лицом в подушку. Поясницу ломило, а между ягодиц засела тупая боль от растяжения. Горячев никогда не знал меры — но не корил себя за это. Он был счастлив. Да и хозяйка оставила ему как всегда нужную мазь с инструкцией, чтобы загладить последствия их страсти. А еще — сердечко вместо каких-либо слов на записке… Антон не знал, что могло бы исцелить его лучше. Как раньше не знал, что его вообще могут так тронуть подобные глупости. Потому-то утро, наверное, и закончилось блаженными толчками в собственную ладонь и фантазиями о том, как незнакомая, но бесконечно близкая и желанная женщина сама будит его поцелуями и прикосновениями бархатных рук, как рисует пальцами узоры на раскаленной коже и умопомрачительно пахнет тем самым ароматом, который подарил ей Горячев. Он был еще немного ближе к тому, чтобы сделать ее своей. Оставалось лишь надеяться, что теперь-то удастся найти хозяйку по запаху и духи, как помада раньше, не прольются на кого-то другого… Да и вообще — окажутся на ней, когда Антон будет приезжать на работу. «Проснулся… =)» — отправил Горячев первое же сообщение, как только телефон лег в руку. А за ним и второе, очень серьезное — по собственным меркам, конечно же: «Теперь я знаю, как сильно ты меня хочешь и ждешь. Но поверь, даже если бы не знал, я был бы с тобой таким же страстным». «Доброе утро.) Вчера было лучшее, что у меня было за эти годы вообще, Антон. Так что спасибо, что подарил такую возможность. И что себя подарил мне». «Слушай, по-моему, за такое не благодарят… Это же все равно что я сказал бы „спасибо, что подрочила мне“, нет? =D Не дури. Дальше будет еще лучше. =) Когда там у вас ваше совещание? Или сразу сдашься и пощадишь меня перед начальством? =) Нет, я ради тебя по-прежнему на все готов… Но я беспокоюсь насчет того, что я такой нежный, когда речь заходит о тебе…» «Не будет подсказки, Антон. Я не думаю, что она тебе нужна… Да и вообще заигрались мы. Пора закругляться. Я тебе не могу дать того, что ты хочешь. Я тебе вообще ничего, кроме такого вот низкого и грязного, дать не могу. Высокие чувства — это не обо мне». «Что?» — пронеслось в голове. Горячев сидел на кровати — и хорошо, что сидел; у него на миг перед глазами потемнело, а желудок сжался. Зябко стало. И боль вдруг — стала болью, а не шероховатым пережитком самого прекрасного дня. «Что?» — переспросил в чате. Пальцы похолодели так, что не сразу срабатывал сенсор клавиатуры. А может, это только казалось. Может, просто не хотелось еще раз узнать ответ на запоздавший вопрос. «Так будет лучше для тебя. Прости, что втянула тебя во все это, что так вышло. Меня ведет от тебя, Антон. Это плохо кончится для нас обоих, для тебя — особенно. Давай просто прервемся? Все остынет, а ты найдешь хорошую девушку». «Иди на хуй», — ответил он на автомате. Ярость, словно вода сквозь течь, начала заливать глаза. Антон на миг осекся — может, это были просто переживания, может, она на самом деле не хотела ничего прекращать… Свет в сердце Горячева моргал, но он видел слова: «ведет от тебя» — он все еще верил и не мог позволить себе просто разговаривать с хозяйкой в таком тоне, даже несмотря на злость и обиду. «Я же сказал тебе, не дури… И скажи мне, что это минутное помешательство… =) Я много лет искал. Мне только с тобой так хорошо. Да и как ты это видишь: я тебе „себя подарил“, а ты мне назад подарок вернуть пытаешься? Причем использованный? Слушай, я не неженка, но это… Пиздец». «Да. Я делаю только хуже, — ответила хозяйка. Ей слова давались сложно, Горячев видел это в истерическом метании статуса «печатает» и «в сети». — Но тебе лучше ненавидеть меня. Это дно, Антон. Я больше ничего не могу. Прости меня. Это было так убого — обнадеживать тебя. Мне было нечего дать, но мне хотелось попробовать… Но я именно та дрянь, которая может взять подарок, воспользоваться и вернуть. Думай так. Это правда». «Ок… Ты та дрянь…» Антон сжал зубы. И свет погас. И боль вдруг прошла. Его в один миг будто выключили — целиком. Остался лишь окаменелый разум, мысли в котором приготовились к бою, как солдаты, не первый месяц ждавшие штурма. «Ты мне дашь все, что надо… Мне казалось, ты умная девочка, но ты просто беспросветно тупая, если считаешь, что меня можно развернуть сейчас… Я знаю, где тебя искать. И я уверен, что уже нашел. Мне плевать, что ты думаешь, но если ты мне сейчас не скажешь, я всю вашу шарагу вверх дном переверну и из самого замшелого угла тебя вытащу, если надо будет. Плевать на контракт, можешь что угодно со мной после этого сделать. Тебе ясно?» Антон так сжал пальцы, что еще немного — и, казалось, экранное стекло треснет. Но вместо этого заболели суставы… Он сглотнул; во рту было сухо. И ответа не дождался, бросил вдогонку: «Сука».