Слепое пятно

Ночь 24-25.05. Пропавший

      — В смысле опечатана? — не мог успокоиться Антон, опираясь дрожащими руками на край окна консьержа.       — Вы не жилец. Уходите, пожалуйста. Поздно уже.       Горячев знал, что Богданов что-то наворотит — почувствовал еще утром, когда позвонили из агентства, захлебываясь извинениями за произошедшее, обещая выписать самые лучшие рекомендации и делать процентные надбавки до конца года. Конечно же, выяснилось, что и на договоры с последними заказчиками влияло руководство. В таких условиях Горячеву не льстило быть самым оплачиваемым специалистом в штате. После перенесенного позора он планировал как можно скорее взять все от нынешнего места работы и уйти туда, где получится уверенно смотреть в глаза коллегам. Но даже несмотря на положительный исход посмеяться над глупостью продажных начальничков Антон не мог.       Лев не отвечал с двенадцати — с того самого момента, как в последний раз сообщил, что будет решать какие-то юридические вопросы. Горячев писал ему: о том, что впервые в жизни по-настоящему разозлился на работу, о том, что переживает; потом, когда тревога снова поработила разум, заваливал вопросами: «Где ты сейчас?», «Что у тебя там за юридические вопросы?», «Когда ты освободишься хотя бы?» Без толку. Теперь снова было почти двенадцать, но уже ночи, а Антон никак не мог отцепиться от сердитого спросонья консьержа, потому что просто не в силах был уложить в голове ситуацию. Телефон до сих пор молчал. Елена не звонила, Настя еще несколько часов назад закидывала в общий чат какие-то едкие шутки на злобу дня, как будто все нормально. Но вот Богданов так и не появился, не приехал в квартиру Антона, а теперь, как выяснилось, физически не смог бы попасть в свою.       «Где ты? Что ты сделал? Почему ты не отвечаешь до сих пор?» — молотилась паника о черепную коробку. Но Горячев отчаянно давил ее — прихлопывал каждый импульс страха, как комара. По одному комару — из целого роя. Один укус еще можно пережить. А если сотня? Всех не передавишь… Антон вызволял из онемевших губ вопросы, на которые можно было получить ответ:       — Он хотя бы появлялся здесь сегодня? Лев Богданов? Владелец квартиры…       — Простите, но…       — Да ответьте, мать вашу! Вы понимаете, что он, может быть, пропал?! Первым делом потом к вам опера придут камеры просматривать!       — Не угрожайте, молодой человек! — консьерж сурово надвинул очки на глаза, но сдался. — В шестом часу он здесь был, я ему сказал то же самое: квартира опечатана. Через несколько минут он уже спустился и ушел.       Антон отпрянул от окошка, шумно выдохнув и вцепившись пальцами в волосы. Он думал, прикидывал, считал. Если около шести Лев уже пытался попасть домой, значит, еще тогда он мог позвонить, сказать, что случилась беда. Но исчез. Рабочий день закончился — это значило, что среди всех деловых направлений он мог вернуться только в корпоративный коттедж или в городской офис, но это не объясняло, почему Богданов не нашел минутки хотя бы отписаться, что он еще в дороге. Максимум к одиннадцати вечера Лев вернулся бы домой к Горячеву — если не случилось никакого форс-мажора. Хорошо, тогда не к одиннадцати — к полуночи…       Антон снова набрал Льва. Разрывающие слух длинные гудки на этот и последовавшие сразу же бессмысленные, но отчаянные два звонка сменились сообщением: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». После третьего Горячев тихо взмолился в автоответчик: «Перезвони мне сразу, как появишься», — и затем же попытался позвонить на собственный домашний. Квартира ответила недоумевающим молчанием.       — Я же просил тебя всегда быть на связи, Богданов… — зло шептал Горячев, выбрасываясь из подъезда в окутанный белесыми сумерками, но сонно затихший Питер. С конца мая этот город становился похожим на лунатика: он выглядел бодро, смотрел на тебя широко открытыми глазами, но зрачки в них оставались пустыми, замершими темными стеклами. Ни искры. Ни вздоха. Между домами в ночной сырой прохладе сбился жидкий туман. Шарахаясь от редко взвизгивающих машин на Невском, Антон подошел к ограде на набережной Фонтанки и вцепился в кованую решетку. Он хотел погасить ее тяжелым ледяным прикосновением свою лихорадку, но запоздало понял, что трясется от холода.       Когда ладонь сжала телефон в очередной раз, Антон искал в списке контактов уже Елену. Она, впрочем, нашла его раньше — выскочила входящим вызовом, стоило пальцу остановиться на строке с именем. Горячев вдохнул поглубже. Он всеми силами убеждал себя, что все происходящее объяснимо и поправимо. Что Богданова-то сейчас расскажет ему, как бывало уже не раз, где пропадает ее брат.       «Антон! — вырвался из динамика обеспокоенный голос Елены. — Богданов не с тобой? Он не отвечает на звонки, сука такая! Уже часов шесть никакой связи, я начинаю впадать в панику. Особенно после сегодняшнего дня…»       — У меня с ним уже почти двенадцать часов нет никакой связи. Кто больше?.. — Антон было усмехнулся, пытаясь удержать рухнувшее в пятки сердце шуткой, но страшное напряжение в груди выжало из легких весь воздух. Не смешно. — Я у его дома. Его квартиру опечатали. Типа арестовали… Его нигде нет. У меня нет, на работе нет… У тебя — нет… — Горячев шумно и тяжело глотнул промозглый ветер с каналов. Хотелось броситься на кого-нибудь. Антон впервые в жизни поймал себя на мысли, что покалечил бы кого-нибудь, чтобы выплеснуть накопившееся в душе за целый месяц на минном поле. И даже немного дольше. Более того — Горячев знал, чьей крови хочет. Но сейчас нужно было думать о другом. — Елена… Что происходит? Что вообще произошло сегодня?       «Антон… Мы… Он, — Елена с такой силой собирала слова в осознанное предложение, что ее напряжение ощущалось даже через расстояние. А потом Богданова на одном дыхании нервно затараторила: — Nature’s Touch больше нет. Лев отдал ее… Мы отдали Валентину. Он встретился с ним, потом вдруг арест имущества. Я не знаю как, не знаю что, но он каким-то образом запустил дело об алиментах… как инвалиду. Как-то доказал свое родство. Я не знаю, мне кажется, уже все куплено. После этого Лев пропал».       — Больше нет?.. Отдали… Сука… Сука! Блядь! — рвануло. Антон инстинктивно оттолкнулся от ограды, от реки. Перед глазами все поплыло, и набережная закружилась вместе с Горячевым, который, подняв руки, криком ругался в стылую тишину. Конечности, казалось, ходуном ходили, кровь чуть не рвала сосуды. — Я же говорил ему, блядь… Говорил не делать ничего! На хера он это?!       От ярости Антон расшиб бы и телефон, возможно, пожалев об этом потом. Но сейчас голос Елены, просящий успокоиться, донесся из опустившейся ладони. Опомниться просто пришлось. Пришлось затолкать все внутрь себя, обратиться в бесчувственную бетонную глыбу. Проглотить злость, даже не выоравшись — все равно что внезапно прервать оргазм, только все сплошь со знаком «минус». Ментальная боль становилась физической. Холодное стекло снова хлопнулось об ухо.       — Где еще? — процедил Антон, не восприняв ни слова из того, что говорила Елена. Он перебил ее — просто не слышал ничего до сих пор. — Где еще он может быть?       «Не знаю, — выдохнула Елена. — Сейчас буду просить Настю спасать. Подъезжай к нам, Антон. Я дома… А то вы все бешеные, уже не знаешь, что от вас ждать. Будем искать».       Дважды звать не требовалось. Буквально через двадцать минут Горячев был в дверях у Елены. Сам он себя во времени не чувствовал — поездка на такси казалась одной короткой мыслью, когда как каждый час молчания Богданова шел за три. Легче стало после успокоительного (ирония судьбы: снова выданного Еленой и снова из-за Льва). Какое-то время Антон просто сидел с недопитым стаканом воды, а затем с чаем, к которому не притрагивался — только держал ладонями чашку, лишь бы что-то держать. Настя молчаливо и напряженно с кем-то списывалась, кому-то звонила — в основном безрезультатно. Горячев смотрел на нее, в горящий монитор, будто каждую секунду оттуда могло снизойти спасение.       — Не дави на меня так, Антонио, — вздохнула она, обернувшись всем корпусом к Горячеву, когда и ее уровень нервозности достиг опасной границы. — Я не фея, не могу его просто наколдовать.       — Чего мы вообще сейчас ждем? — переспросил Горячев, поняв, что едва ли обмолвился с кем-то словом за все это время. Теперь, когда таблетки подействовали, а шум в голове утих, стало стыдно.       — Ленин сказала, что Лев так и так весь день был на машине. Мы дозвонились до консьержа в его доме, выяснили, что там на стоянке ее нет. Значит, куда-то уехал. А с учетом того, в каком он мог быть состоянии, ехал вряд ли очень аккуратно, — объяснила Настя, опустив взгляд в экран смартфона. — Я пытаюсь дорваться до каких-нибудь своих знакомых или должников из органов, чтобы на уши поставить нашу патрульную службу. Может, где-нибудь тачка и засветится.       — Думаешь, он попал в аварию? — Антон крепче сжал чашку, ежась. Елена вздрогнула, постучав три раза по косяку двери.       — Да ничего я не думаю. Я просто надеюсь восстановить его маршрут. И еще больше — что его где-нибудь тормознули и тачка найдется на штрафстоянке, а Богданов — в отделении.       — А если нет?       — А если нет, Антоша, то этого человека будут разыскивать максимум с завтрашнего дня, а не спустя трое суток…       — Ты мой герой, — вымученно улыбнулась Елена Насте, кутаясь в теплый кардиган.       Всю ночь не спали. Настя наконец кого-то поймала и периодически по полчаса уходила в переписку или начинала нарезать по квартире круги за телефонными разговорами. Уже к трем утра удалось организоваться, разослать ориентировку. Антон раззвонил своих, поднял Леху. Тот согласился помогать. Условились, что как только удастся найти хоть какую-то информацию о местоположении Богданова, они, не дожидаясь патрульных, сами сядут по машинам и начнут поиски: Елена с Настей одним экипажем, Антон с Котковым — вторым. Леха приехал как мог быстро. Так и сидели на низком старте вчетвером. Пили кофе. Говорили.       Горячев, чтобы утешить себя, думал о Льве. Перемалывал память. Чтобы больше не представлять, что с Богдановым что-то случилось, он, погруженный в себя успокоительными, зацикленно выхаживал вокруг любимого образа. Антон лепил в воображении светлое мужественное лицо, спокойную линию рта и внимательный, цепкий прищур голубых глаз; руки дворянина, нежные настолько, что немыслимым казалось причинять ими боль, длинные пальцы, созданные для того, чтобы ласкать и любить; запах тела, который грел и пьянил пряным терпким жаром, окутывал уютной сладостью… Горячев вспоминал все галстуки Льва, а потом отчего-то его белье — редкие, но броские алые детали, будоражащие рассудок агрессией и страстью, которые сложно было разглядеть во внешности Богданова, но которые кипели в его крови. Потом всплыл рабочий стол и все предметы на нем, разложенные в идеальном порядке, а затем интерьер квартиры, где Горячев не раз убирался сам, излазил каждый угол, полюбил за человека в ней и возненавидел — за его исчезновение. Антон вспомнил и сопоставил точность форм, линий и цветов, которые окружали Льва всегда и во всем, будто часть некого ритуала: таблетки на ночь, подъемы в четыре утра, любимые, привычные жесты — и даже стиль, который поработил не только помещения погибшей Nature’s Touch, но и дом. Горячев обращал на это внимание и раньше, но отчего-то никогда не задумывался, почему. Он был почти уверен, что Богданов просто создал себе комфортную для труда обстановку на всех трех рабочих площадках. Вернее, даже так: Антон был уверен, что все, связанное с компанией, имеет один и тот же цвет. Но тут же он понял, что квартира Елены этому правилу не подчиняется. Что то был выбор одного человека.       — Бежевый и графитовый… — задумчиво произнес Горячев, когда они с Богдановой закрылись вдвоем на кухне. Едва ли побывавшая темной ночь к пяти утра зарозовела. Готовили завтрак, чтобы восстановить силы, компенсировать сон.       — Что? — Елена настороженно обернулась, прерывая помешивание болтушки-омлета.       — У Льва все было в бежево-графитовых тонах. В фирме — все. И дома. И даже костюмы он часто носил… такие… Он же сам светлый. Это что-то значит? — Антон улыбнулся и поднял на Елену глаза. Богданова сдвинула брови на переносице, затем пальцами разгладив образовавшуюся от напряжения морщинку. Бросив на минуту свое занятие, она исчезла в недрах квартиры, чтобы вернуться с фотографиями. Елена выкладывала их по одной на стол перед Горячевым, отгибая у каждой из них половину или какую-то часть, на которой в результате оказывался Валентин. Вот Лев еще совсем пацан, а рядом с ним отчим в графитовом костюме. Вот Богданов стоит на выпускном девятого класса, а рядом с ним — все тот же человек в графитовой рубашке и галстуке цвета слоновой кости. Горячев бегал по фото взглядом, хмурясь. Что-то они объясняли. А с другой стороны — не говорили Антону совершенно ничего.       — Это не первый раз, когда Льва обижают, Антон, — выдохнула Елена, сбросив остальные фотографии подобного содержания. Последняя была самой странной: на ней над спящим мальчиком, в котором Антон легко узнал Богданова, нависал все тот же Валентин. Его темный — несложно догадаться, какого именно цвета — галстук лизнул детский живот, рукава рубашки вольно собрались на согнутых локтях. Валентин поправлял одеяло. Карточка была порвана, но бережно кем-то склеена; она блистала ламинированными скотчем краями.       — Обижают… В смысле — он обижает? Ну, сложно не поверить, Лев говорил, что у этого ублюдка всегда так себе характер был… — Антон дернул плечом. Перед глазами он видел, казалось бы, нечто противоположное, но голова болела от усталости, и ни одной догадки у Горячева не возникало. Он понимал лишь, что между отчимом и приемным сыном было слишком много нерешенных, возможно, даже неозвученных вопросов. Значило ли это фото, что если бы все сложилось иначе, то и теперь не было бы никакой вражды? Или нет? Антон терялся во множестве противоречащих друг другу знаний. — Что это за фото вообще такое?       — Это я сделала. Когда была маленькая, — вернулась Елена к требовательно шкварчащему угощению. — Я тебе о том, что, обрати внимание, как Валентин одевается. Для Льва он — личное дело. И это взаимно.       Антон только промычал неопределенно. По его мнению все, что происходило между людьми, все, что приводило к кровной ненависти — не могло не быть личным. Но о том, что за странная тяга возникла у Богданова к цветам, ассоциирующимся с человеком, который хотел его уничтожить, следовало спросить самого Богданова. А лучше, возможно, опытного психоаналитика.       Едва омлет оказался готов и разложен по тарелкам, в дверях кухни появились Настя с Лехой. Антон сперва напрягся, встревоженно глядя на друзей, но те, хоть и были взволнованы, казались достаточно уверенными и вооружились смартфонами.       — Все. Есть новости, — Настя хлопнула по столу ладонью, звякнув стоявшей на нем посудой. — Его зафиксировали две камеры подряд на Московском шоссе с превышением скорости. Двигался из города в сторону Ульяновки. Это длинная и прямая дорога, есть пост дальше по пути, но там его не зафиксировали. Об авариях на участке тоже не сообщали, так что насчет этого не переживаем. Если не сбавлял скорость дальше по пути или не свернул куда-то, то найдем быстро. А от нас ехать час примерно. Может, чуть больше.       Елена облегченно выдохнула и, спешно собрав фотографии, засуетилась. Антон было встал, готовый в случае чего даже на своих ногах идти, но Леха остановил его, усадил на место.       — Не паникуй, Антош, — Котков звякнул автомобильными ключами, проверив их в кармане. — Мы уже все готовы. Так что давайте быстро-быстро глотаем завтрак, чтобы были силы ехать — и вперед…       Второпях поели, оделись. Антон спешил под набат в голове одной-единственной мысли: он больше никогда не оставит Льва одного.       — Все хорошо будет, Антонио, — Настя улыбнулась и потрепала Горячева за щеку, когда они уже вышли за дверь. — Сердце мое чует, найдем целого и отвезем домой!       Езда по бледным рассветным сумеркам напоминала путешествие по городу-призраку, по путям, на которых ты должен найти одну заблудшую душу, чтобы до первых лучей солнца вернуть в мир живых. Антон фиксировал в голове мысль о том, что от Льва ничего не было слышно уже почти сутки. Этого времени отчего-то было слишком мало для того, чтобы официально сообщить о пропаже человека. Но более чем достаточно, чтобы погибнуть. Или чтобы отчаяться. Этого времени было достаточно, чтобы попасть в недобрые руки. Достаточно, чтобы даже уехать в другой город. Что уж говорить, если Льву хватило даже меньше, чтобы отдать нажитое годами дело.       — Знаешь, я наблюдаю за всем этим по большей части со стороны… — заговорил вдруг Леха, когда они выехали за окраины города. — Ты очень изменился, Антон. С тех пор как все это у тебя началось. Даже не знаю, подарок это или наказание — настолько нереальным мне до сих пор казалось происходящее… Как будто я тебя до этого не знал.       Он напряженно, фактически не мигая, смотрел на полотно шоссе; говорить начал, видно, в том числе для того, чтобы сохранить контроль над собой и бдительность. Выглядел Котков очень уставшим. Горячев почувствовал себя виноватым: он мог поехать на байке, но не решился, побоялся не справиться с управлением. Зато снова подвергал стрессу друга. Каждого из них: и Алена, и Влад, и Рома всю ночь оставались на связи и справлялись о новостях. Опять Антон вынуждал их сталкиваться с ужасами, на которые сам решил смотреть по доброй воле — ради того, чтобы быть с дорогим человеком.       «Да уж, изменился, — вздыхал про себя Горячев. — Нам только перестрелки пока не хватало, чтобы показать, как я изменился».       — Прости, — сорвалось с губ само собой. — Я понимаю, что вы за меня разорветесь, Лех, но все равно — я не хотел, чтобы это вас как-то трогало…       — Ну я же говорю, изменился, — неожиданно усмехнулся Котков. — Чуть что, сразу за все винишься. Знаешь, я сначала даже ржал — вот, мол, даже Горячев как втюрился, хоть не приходится его по клубам да по бабам нянчить больше, вырос уже… Пускай там даже у тебя «дамочка» со странностями была. Но когда потом вот это все я увидел… Когда в голове вообще уложил — ну, ты, Богданов… Я подумал: а что вообще было в голове у этого парня все то время, которое мы знакомы?       — Мне кажется, там вообще ничего не было, — скривил губы в неловкой улыбке Антон. — А теперь я не могу туда поместить такую кучу всего нормально.       — Знаю, я меньше Алены и Влада говорил об этом, но я за тебя рад. И горжусь. И насчет твоих извинений… — Леха набрал в грудь побольше воздуха и медленно моргнул. — Ты мне когда-то помог сойтись с Аленой. Можно сказать, по правильному адресу свел, хотя мог этого и не делать, вы же там это… А потом вы клуб спасли… Так что за мной должок. И я точно не кину, когда на кону вопрос жизни и смерти. Мы все с тобой.       Антон вновь вздохнул — чтобы согнать болезненное, давящее ощущение в легких. Он всегда считал Коткова прагматиком. Порой даже не любил его за эту черту. Бывало, еще обижался за то, что Леха его третирует, как эдакий старший брат — подшучивает, высмеивает, поглядывает свысока, со ступеньки «я все это уже пережил». Однако в такие моменты Горячев понимал, что Котков серьезнее, чем даже пытается казаться. Но в то же время мягче, честнее и добрее, чем выражение его лица. И так всегда: любого человека ты можешь увидеть настолько глубоко, насколько сам способен и, главное, готов заглянуть.       В руках завибрировал телефон. На экране мелькнуло сообщение от Насти: она написала, что «контрольная точка» почти достигнута — дальше по пути был один съезд с шоссе, и они с Еленой собирались свернуть, чтобы Леха и Антон дальше ехали по прямой. Так бы они разделились, проверили варианты. Передав Лехе планы, Горячев устойчивее собрался в автомобильном кресле, оглядываясь на обочины. В молчании они пересекли условный рубеж; впереди машина Елены свернула налево, а там — опять почти пустая дорога, лениво расползающийся за окном туманный пустырь и деревья у обочины.       И снова Антон думал о времени. На часах было уже полседьмого. Размеренная жизнь сменяющихся цифр на дисплее или ход стрелок на руке у Коткова — все это, казавшееся доступным и управляемым, упиралось Горячеву ножом к горлу. Тошно и мучительно было от необходимости ждать. Жутко от неизвестности. И даже благо — ранний рассвет — не приносил облегчения, пока на ясно видном пути не мелькало и следа того, кто…       «У нас все еще ничего», — отчиталась Настя через пятнадцать минут. Антон стиснул зубы, стал набирать: «У нас тоже…» Но не успел.       — Антон, смотри!       Горячев оторвал глаза от мобильника. Они стремительно приближались к большой машине, съехавшей на обочину — тревожно на ней мигал огонек аварийки. Не узнать внушительный силуэт «крузака» было невозможно. Загоревшаяся в свете фар белая табличка с номером ослепила Антона — он не успел даже произнести ничего, как Котков, все поняв, перестроился, стал тормозить. Еле хватило рассудка, чтобы вместо сообщения отправить остальным отчаянный зов: «Разворачивайтесь и сюда! Нашли!» — а потом все действия смазались. Горячев вылетел из Лехиной машины так быстро, как будто она могла взорваться. Через секунды его ладони уже врезались в стекло на двери со стороны водительского кресла. На коже осел холодок и влажность утренней росы.       — Лев!       Богданов сидел спиной к Горячеву со стороны переднего пассажирского сидения. Виднелась открытая дверь «крузака», рассыпанные на водительском месте таблетки, бутылка с водой и давно мертвый мобильный телефон. Лев не среагировал на зов, даже не вздрогнул. Со спины казалось, что он просто задремал, утомившись от бесконечных невзгод. Антон выдохнул, ощущая, как леденеют нервы. Он метнулся, оббежал машину, а там сразу же нашел ладонями голову Богданова, на себя поднял его лицо, чтобы увидеть…       — Лев…       Богданов медленно нашарил в пространстве лицо беспокоящего его человека. Губы были немы и обескровленно-бледны. Лев улыбнулся, сначала попытался увернуться, но не смог и сдался, полностью уложив голову в Антоновы ладони. Тот едва унимал дрожь в руках, осознав главное: «Жив».       — Мы так боялись, Лев… Боялись, что не найдем… — шептал Горячев, стараясь не моргать: глаза затуманились от слез. Он исступленно гладил Богданова по волосам, по холодному в сравнении с руками лбу, по непривычно сухой коже. Потом, шумно вздохнув и проглотив комок в горле, Антон собрался и еще раз заглянул в лицо Льва, бегло осмотрел тело — нет ли ран. Не было. — Как ты?.. Оказался тут… — Антон зашарил взглядом по салону — еще раз остановился на бутылке с водой, а там зацепил и приборную панель — уровень топлива был почти на нуле. — У тебя там, сзади… Тебе нужно попить. Сейчас подъедут Лена с Настей и вернем тебя домой…       Сзади подошел Леха, зашуршав ботинками по серой смеси песка и щебня под ногами. Из его груди со вздохом вырвалось тихое «слава богу». Богданов сморщился, закачал исступленно головой.       — Я сам. Я посижу и… я сам, — выволок слова Лев, но давались они ему трудно. Так трудно, что все оставшиеся силы покидали Богданова быстрее. Теперь он не говорил — шептал: — Я все потерял. Прости меня… Больше нечего дать.       — Перестань, Лев… Не говори ерунды, — замотал головой Антон и взял его за руки, чтобы согреть и успокоить. — Мне нужен только ты — чтобы с тобой все было в порядке, чтобы я знал об этом. Так что ничего ты не посидишь. Мы тебя поставим на ноги…       Наконец минуты закапали медленнее. Горячев ощутил это так, словно кто-то завернул кран после страшной протечки — и вот время почти совсем остановилось. Он, продолжая уговаривать Льва словами и прикосновениями, даже не сразу понял, что визгом тормозов заявили о своем появлении девушки, лихо припарковавшись рядом. Елена выросла передо Львом сразу в позе командира, окинула цепким взглядом картину и, облегченно выдохнув, начала отчитывать:       — Лев, блядь, вот все в твоей жизни через жопу. И я удивлена, что родился ты не этим местом! Тебе, придурку, сколько раз говорили не пить их так, не пить их столько, не пить их, они же снижают давление, — Богданова достала из сумочки еще одну бутылку воды и засунула брату в руки с твердым приказом «пей еще» и угрозой — «а то блевать заставлю».       Богданов, пошатываясь даже в сидячем положении и с опорой, покорно опустошал бутылку. А Антон, поджав губы, думал, что готов был сказать ему все то же самое. Но не сейчас. Сейчас он наблюдал за тем, как Настя, непривычно взвинченная, дергает за плечи каждого, чтобы разделить болезненное счастье за сохраненную человеческую жизнь; как Леха тяжело дышит и боится сказать что-то в страхе спугнуть повернувшуюся к ним лицом удачу.       — В следующий раз, когда ты решишь покинуть страну своим ходом, я догоню тебя и откручу голову. Сегодня не буду, а то ты в таком состоянии даже не почувствуешь ничерта, — грозилась Елена. Она спросила, сколько таблеток Богданов выпил. Убедилась, что у него нет передозировки, и сказала, что завтра он точно оклемается. Теперь его надо было довести до дома, уложить спать и хорошо накормить утром. — Ну, куда везем?       — Ко мне, — твердо ответил Антон и поднялся, а за собой потянул и Льва. На ногах тот фактически не стоял, так что на помощь сразу пришел Котков — вдвоем они под руки дотащили напившегося лекарств Богданова до машины. Устроили на заднем сидении. Горячев тут же сел рядом.       — Надо будет, чтобы ты поднялся с нами, Лех, — качал он головой. — Я его до квартиры один не унесу.       Краем уха Антон услышал, как переговаривались Настя с Еленой. Хакерша, нервно закручивая дреды на кулак, с глухой злостью выплескивала пережитый стресс. Ругалась: мол, если у Богданова арестовали все имущество, то почему не арестовали машину? Почему его не остановили на дороге? Тогда ведь и искать бы не пришлось. Оказалось, что боком тут вышла семейная предусмотрительность — «крузак», как и корпоративный коттедж до недавнего времени, находился в собственности Елены.       Дорога была спокойная. Застывшая. Может быть, оттого, что, въехав в город, пришлось попасть в утреннюю пробку. Может, оттого, что Антону одного взгляда на Льва хватало, чтобы снова сжалось сердце. Весь обратный путь тот оставался неподвижным, словно восковым. Горячев уложил его голову к себе на плечо и крепко обнимал, молчаливо крича о своей любви непрерывным поцелуем в макушку, безответной игрой с нежными длинными пальцами.       С Богдановой и Настей они разминулись в центре. Антон обещал отчитываться о каждом изменении, каждом шаге, а первые из них — от машины до двери, от двери до лифта, от лифта до порога — давались нелегко. Перед друзьями Горячев рассыпался в благодарностях; перед Котковым — лично, перед остальными — как сумел. И когда они с Богдановым остались наедине, Антон выдохнул окончательно.       Сложно было ощущать себя в безопасности после того, что натворил Валентин Багратионов, однако стены собственного дома в эту минуту напоминали Антону нерушимую крепость. Елена оставила единственную инструкцию: не переживать и просто уложить Богданова отдыхать, чем Горячев и занялся. Совсем скоро Лев оказался в постели, под теплым одеялом и теплым боком. Богданов будто отключился. Погас внутри огонь, а вместе с ним — и личность. Лев безэмоционально смотрел в потолок, медленно сглатывая, — глотку цепкой хваткой сжали чувства.       — Я тебя люблю… — шепнул Антон, толкнувшись носом в висок. Он бережно гладил Льва по плечам и животу, пытаясь согреть, стереть замершее под налетом слабости напряжение раньше, чем оно прорвется наружу. Конечно, Горячев понимал, что не сможет. Сейчас, когда новый день нависал над их убежищем холодной неизвестностью, он не знал, что делать. Знал только, что должен оставаться рядом. Что они оба должны отдохнуть, прежде чем что-то решать. — Лев… Смотри на меня, м?       Горячев пропустил одну свою руку под голову Богданова, чтобы приподнять ее, и обратил его лицо к себе. Лев поморщился, пытался было отвернуться, но вместо этого просто обнял Антона, убирая из-под себя его руку, жадно стискивая в захвате. Горячеву стало понятно, что Лев прячется. Прячется в том числе и от него.       Проснулся Антон под монотонный бубнеж, который доносился с кухни. Часы отрешенно показывали самый разгар дня, будильники безапелляционно молчали, ролл-шторы плотно закрывали помещение от солнечного взгляда. Богданова рядом не было. Горячев засопел и перевернулся на спину. Голова ужасно гудела, тело после безумной ночи ныло — действительность никак не хотела складываться в привычную приятную картину, как часто бывает после увиденного жуткого кошмара и тогда, когда нарушается сам ритм жизни. Антон чувствовал себя ужасно помятым и больным, но, отсчитав мысленно пятнадцать секунд, подскочил с готовностью солдата, несущего срочную службу, натянул нашедшиеся под рукой шорты и заспешил на звук.       Богданов нашелся в окружении смятых бумажных листов и двух кружек с горячим кофе. Лев злился — разговор по телефону, который он вел, шел явно по неверному руслу.       — Да, но… Я понял. Всего доброго, — хлестко ответил Богданов и сбросил звонок, агрессивно вбившись пальцем в дисплей. Еще один безопасный снаряд полетел в сторону двери, прямо под ноги к Горячеву. Тот поднял смятый ком и развернул. На листке были написаны имена и телефоны, отработанные контакты щедро зачеркивались.       — Привет, — выдохнул Антон и потер слезящийся от недоброго пробуждения глаз, а затем тяжело сел на табурет рядом со Львом. Первым делом Горячев украл одну из чашек и жадно глотнул. Горечь кофе смыла неприятный вкус изо рта, отрезвила разум и зрение. Тут уж можно было и обстановку оценить: судя по количеству белых шуршащих комков, Богданов встал как минимум час назад.       — Привет, — криво улыбнулся Лев, стиснув телефон в кулаке и постучав им по собственному виску. — Хотел извиниться за вчерашнее. Перед всеми уже да, только ты остался, спящий красавец. И… Спасибо.       Эти слова взбодрили Антона лучше, чем мог бы холодный душ. Взбодрили и оставили с приятным послевкусием. Перестали так больно давить в своих тисках сердце переживания.       — Не за что извиняться. Мы бы всю область ради тебя перевернули, если бы было нужно, — Горячев качнул головой. — Ты ведь в семье, Лев. Ты же не забыл об этом?       Богданов дернул плечом и отвел взгляд в сторону, затем неопределенно покачав в воздухе телефоном.       — И нахлебником мне быть не хочется. Пытаюсь найти работу. Чтобы взять себе адвоката и решить ситуацию с арестом имущества на этапе регистрации сделки, мне необходимы деньги. Елена не пустая, но требовать чего-то с нее… Мне и так уже со всех сторон стыдно и мерзко, — Лев прикусил губу, но скоро отвлекся на Антона, щелкнув его пальцем по носу. — Нет денег — нет связей. Все, они все отворачиваются… Зато тебя больше не рвут на части псы припадочного Валентина.       — Не рвут… — Антон вздохнул и дернул уголком губ. — Мне, кстати, звонили. Вчера. Ну, я писал тебе. Мне не нравится, Лев, что тебе пришлось отдать из-за меня все. Даже если ты оцениваешь меня так… Я благодарен тебе, но… Я не знаю. Не знаю, можно ли было этого избежать.       Вряд ли трудное пробуждение и еще более трудная ночь были причиной того, что Антон никак не мог уложить в голове, с чего начался для него этот день. Решительность Льва была объяснима, но пугала. Это состояние Горячеву едва ли было знакомо морально, но физически он переживал подобное несколько раз: когда ты на грани, стоит твоему организму получить необходимый гормональный допинг — или дозу обезболивающего, — и на время ты забываешь о травме, какой бы тяжелой она ни была. Однако вместе с тем ты не контролируешь свое состояние, не думаешь о безопасности, и все, чем ты располагаешь — это огромным высвобожденным резервом энергии; мир видишь тоннельным зрением, в фокусе которого — единственная важная цель. Горячев боялся, потому что практический подход к проблеме не значил, что ситуация стабилизировалась. Обожгла холодом мысль: любая неудача, даже мелкая в сравнении с произошедшим, может обернуться для Богданова новым ударом под дых. В переполненную чашу не доливают и капли. Но и паниковать Антон не имел права. Он понял, что должен принять условия игры — и по возможности помочь в ее прохождении.       Горячев нахмурился и потупил взгляд в чашку, а затем — снова в помятый лист с номерами. Он не знал ни одной из фамилий, ни одного из имен — но на их обладателей злился все равно. Эти люди сплошь были лицемерами, забывшими, с чего начинали сами, как вообще получили возможность чего-то добиться. Мир бизнеса в такие моменты отвратительно напоминал социум. Ты постоянно должен был соответствовать стереотипам: как минимум иметь красивое лицо и поставленную речь, но чаще — просто шестизначное число в месячном доходе. А если у тебя есть родословная, то за тобой все будут охотиться, как за племенным жеребцом. Однако Антон знал, как обойти эту систему сегодня — может, менее престижно, но зато малой кровью. В вопросе поиска работы в России с деньгами могла тягаться только одна сила.       — Во всяком случае, надеюсь, за тобой Валентин тоже перестанет охотиться. Не знаю, как он хотел получить твою душу, но все остальное он получил. А мы начнем все заново. Знаешь, я все равно собирался в обозримом будущем увольняться из агентства, так что тоже хочу новую работу под крутым начальником, — Горячев неожиданно выхватил у Богданова телефон и, разблокировав его (свой отпечаток пальца Антон добавил в настройки еще когда готовил диверсию с принудительным выходным), зарылся в список контактов. Лев усмехнулся.       — И что за такой начальник? А ты что делаешь?       — Ты, конечно. Вот. А по этому номеру ты звонил? — Антон развернул к Богданову дисплей. На экране светился номер Коткова. — Если для адвоката ставка маленькой покажется, так ты сам говорил, что в мою зарплату лишних нолей нарисовал — а я ничего не тратил…       Богданов удивленно поднял брови.       — Во-первых, нет. Твои деньги — это твои деньги. Я и так сейчас буду сидеть у тебя на шее. Во-вторых, не звонил… Я и так твоих друзей несчастных уже, наверное, порядком напрягаю, Антон.       — Ты его клуб спас, Лев. Хотя он тебе тогда вообще никто был. Я знаю, что это для меня… Но я не дурак, понимаю, что и это денег стоило, и под удар ты себя тогда поставил, — Горячев поджал губы. — А для него его дело — не меньше, чем для тебя была компания. Не только финансы, но и душа в него вложена. Он тебя как никто сейчас понимает. Так что позвони. И первым делом если вдруг что-то — звони нашим. Леха, вон, уже месяцами плешь ест всем, как без заместителя зашивается… А у тебя такой опыт управления, что можно вообще не думать. Нет, скажешь?       — Замести-и-и-и-ителя, — шутливо поморщился Лев, одним точным ударом вырвав у Антона телефон. — Можно я все же попробую сначала добить все свои каналы и разочароваться в людях окончательно, штурман?       Горячев закатил глаза, но все же улыбнулся, смирившись. А потом назидательно заявил, что лучше всего любые дела, так или иначе, решаются только после хорошего завтрака.