Горячий шоколад для Кати

Это история о тех, кто пытался. This War of Mine

      — Эй, проснись. Ну ты и соня. Тебя даже мой приход не разбудил. Говорят, уже утро. — Зоя тихо посмеивается, переделывая цитату из одной старенькой видеоигры. Она перестает легко трясти Катю за плечо и просто садится на край кровати. Катя разрешает.       Катя несколько раз моргает, смотря на Зою, и слабо улыбается. Привычно кладет руки на заметно округлый живот. Уже два месяца как Катя живет в занятом Зоей и Сергеем доме, а Зоя все так и не может привыкнуть к полным надежды и тепла глазам, когда будущая мать говорит о своем еще нерожденном ребенке. Зоя никак не может уложить в голове желание растить новую жизнь среди разрухи оккупированного, изодранного войной города, никак не может взять в толк желание позволить кому-то появиться в таких условиях. Никак не может понять, почему Катя так беспечно относится к маленькой, неспособной защитить себя жизни. Не понимает, почему Катя не боится холодов и голода. Если эту зиму они почти пережили — остался всего месяц, и температура ползет вверх, то что будет в следующую? Зоя не знает, как Катя будет справляться с голодом и усталостью, как будет заставлять младенца молчать, когда нужно будет скрываться от очередных бандитов или военных. Зоя не знает, думает ли Катя о будущем вообще. Думает ли сбежать из города, присоединиться к повстанцам или воспользоваться гуманитарным коридором, или может, так и планирует скрываться в городе и ждать окончания войны. Зоя не знает, чего хочет Катя, и сколько еще будет длиться чертова война. Но она совершенно точно хочет помочь Кате пережить это время. Хочет поддерживать в ней надежду и делать для нее все возможное. Хочет, потому что знает: без нее Катя не справится. Знает, что нужна Кате. Думает, что только она может защитить Катю и ее малыша. Знает при этом, что Катя очень умелая и бойкая. Еще бы, ведь она — плотник, а такие никогда не пропадут, но ведь и таким нужна поддержка. А еще Зоя знает, что Катя ценит и любит ее как подругу. Не только как ту, что позволила остаться и теперь заботится. Ведь и Катя так же заботится о ней и Сергее.       — Доброе утро, Зоя, — хрипловато говорит Катя и прокашливается. Подниматься не спешит, только берет Зою за руку. — Как твоя вылазка? Все в порядке?       Зоя поджимает губы и с наслаждением прикрывает глаза. Мягкий голос, заспанные глаза Кати, горячая после сна кожа на руке греют душу. Она сжимает пальцы на ногах и думает только об одном: лечь рядом и обнять, накрыть горячие, мягкие губы своими, поцеловать нежно, еще и еще. Хочет только лежать с Катей в одной кровати, заснуть вместе, на ее плече, под одним одеялом, а не думать о каких-то чертовых вылазках, пусть они и были именно ради Кати. Но Зоя знает, что ей могут достаться лишь утешающие объятья и заботливые касания. Катя — не ее девушка, и им не стать парой.       Зоя медлит с ответом, сожалея о том, что ей нравятся девушки. Она думает, как было бы проще, если бы она так никогда и не познала нежности и трепетности девичьей любви, такой чувственной и пьянящей. Думает, что было бы проще, ведь не пришлось бы каждый раз при знакомстве с новой приятной девушкой, заставляющей влюбчивое сердечко трепетать, гадать, способна ли та ответить взаимностью и не убежит ли, обозвав сумасшедшей. Зоя медлит с ответом, концентрируясь на теплом прикосновении на своей руке и знает, что большего ей не получить. Немного сожалеет об этом, немного винит себя в глупости, ведь снова влюбилась в женщину, что всегда выбирала мужчин. Катя не торопит с ответом, но ее глаза становятся печальнее. Она наверняка думает, что Зое просто тяжело о чем-то сказать, тяжело признаться, что в этой ночной вылазке она снова видела нечто ужасное. Катя сжимает руку Зои, а та лишь шумно выдыхает.       — Все в порядке, — отстраненно произносит Зоя, наконец собравшись с мыслями. — Правда, в порядке. Сегодня ночью было удивительно тихо. Пока я шла до Волковской, ну, где припасов поискать хотела, даже никого не встретила. Все будто по норам забились. Даже стрельбы нигде не было слышно. Уж не знаю, чего это на всех нашло. Походу, недавние бои всех заставили поглубже засесть, даже бандосов. Хотя, может, дело в том, что Волковская никому нахрен не нужна. Вот уж не знаю…       Зоя говорит не то, что хочет. В ее голове мысли перебивают друг друга. Ей хочется обругать повстанцев за то, что они устроили переворот в их городе, рыпнулись свергнуть власть и объявить себя отдельным государством. Ей хочется обругать военных, что взяли город в кольцо вместо того, чтобы попытаться урегулировать конфликт мирно или хотя бы сравнять все повстанческие силы с землей. Ей хочется обругать их всех за продолжение войны без какого-либо развития в любую сторону. Вместе с этим ей хочется порадоваться удивительной тишине этой ночи, хочется сказать, как было очень жутко при этом, ведь казалось, что какой-нибудь артобстрел может начаться в любую секунду. Хочется поделиться, что не раз ловила себя на попытках высмотреть блеск оптического прицела, направленного прямо на нее. А еще хочется порадоваться, что добралась домой целой. И вместе с этим ужасно хочется сказать, насколько сильно она рада видеть Катю. Тоже целой. С ее розоватыми щечками и чистыми голубыми глазами, такими ясными и все еще веселыми. Но Зоя говорит лишь обрывками мыслей, стараясь не звучать слишком печально или напугано. Зоя знает — ни к чему делиться страхом с теми, кто находится в том же самом разодранном войной городе. Нет смысла говорить о боли тому, кто испытывает такую же, а может, даже и гораздо большую. А еще Зое не хочется расстраивать Катю. И не потому, что та беременна и может передумать рожать. Зоя в принципе считает, что не имеет права указывать и советовать, влиять на чужое решение. Она просто не хочет расстраивать ту, что еще может искренне и весело улыбаться.       — Скорее всего, Волковская просто никому не нужна. Обнесли и забыли, и теперь туда ходят только такие, как ты. Там ведь никогда ничего ценного не было, просто улица простого спального района, — подтверждает Катя и шумно выдыхает. Отпускает руку Зои и начинает подниматься. С ее плеч спадает одеяло, и у Зои внутри все сжимается. Вместо обнаженной светлой кожи или хотя бы ночной сорочки она видит застегнутую толстовку и теплый шарф. В их доме прохладно, даже холодно, хоть рядом с кроватью стоит печка. Катя садится на постели и кладет руку Зое на плечо. — Я рада, что ты цела. Спасибо, Зоя. Ты очень смелая. Постоянно ради нас выходишь по ночам в этот кошмар… Прости. Я просто… Просто очень рада, что встретила тебя. И совсем не потому, что ты постоянно рискуешь.       Катя грустно улыбается. Возможно, жалеет, думая, что сказала что-то лишнее или не так. Возможно, видит болезненное выражение лица напротив. Зоя снова поджимает губы, чувствуя, как к горлу подкатывает неприятный стягивающий ком. Сглотнуть сразу у нее не получается, и давящее ощущение еще несколько секунд мешает дышать. Зоя поднимается, однобоко улыбаясь, молча кивает. Она снова хочет прижаться к Кате, уткнуться в ее грудь, зарыться носом в теплую, пропахшую ее запахом толстовку. Хочет рассказать, что чувствует, пообещать, что все сделает ради Кати и ее ребенка. Хочет заверить, что ради них всегда будет возвращаться целой, с припасами, с едой, лекарствами и материалами, со всем, о чем только Катя попросит, в чем будет нуждаться. Но Зоя лишь молча подает Кате руку, чтобы помочь подняться.       Катя выбирается из постели и сует ноги в теплых носках в ботинки. В берцы, качественные зимние берцы, о появлении которых у Кати Зоя старается не думать. Катя зашнуровывает их и вкладывает теплую ладонь в прохладную руку Зои. Но встает сама, не опираясь. Внутри у Зои снова все сворачивается, и она думает о силе своей возлюбленной, о ее уверенности и заботе. Катя знает, что Зоя ужасно устала и хочет спать. Знает, что Зоя может валиться с ног от усталости, но при этом держаться и не показывать. Знает, потому что Зоя не умеет не храбриться, и ее не раз уже на этом ловили. И Катя каждое утро, просыпаясь, сразу же встает и уступает постель, хотя очень любит поваляться подольше. Зоя знает. Ведь Катя сама об этом говорила.       Но реальность такова, что им приходится меняться. Катя спит ночью, а Зоя — днем. Других свободных кроватей у них нет, а койку Сергея никто из девушек занимать не хочет. Они вежливо отказываются практически каждый день и говорят, что просто греют друг другу место. Катя не разрешила Зое устроить себе постель на полу. Не разрешила спать в кресле и в первый раз сама настояла на согревании постели. Теперь каждое утро, возвращаясь домой, Зоя думает только о том, что скоро снова упадет туда, где еще осталось тепло Кати, где еще можно почувствовать хоть какое-то подобие объятий и где из-за этого всего так легко и сладко засыпается.       — Тебе принести поесть? Или ты сразу спать? — спрашивает Катя, оборачиваясь у выхода из комнаты. Она держит одну руку на торце двери, а вторую — на животе, и этот жест каждый раз привлекает внимание Зои, заставляет вспоминать, что скоро у них появится не просто еще один член группы, а настоящая проблема. Но вместе с тем и новая жизнь, что-то светлое и чистое в этом обезображенном, уничтоженном городе.       — Нет, я… — рассеянно отзывается Зоя, прислушиваясь к собственным ощущениям. Она знает, что нужно поесть, чтобы восстановить силы, но совсем не хочет спать с полным животом. Инстинктивно хочет сэкономить немного еды, хотя понимает, что ей нужно гораздо больше сил для вылазок. — Только чаю. Черного, горячего. С сахаром. Если остался.       Зоя неловко улыбается, думая, что просит слишком многого. Хоть она сама и приносит чаи с сахарами и примерно знает, сколько еще чего могло остаться, а все равно думает, что кому-то это нужнее. И у нее никак не получается избавиться от этого ощущения. Хотя она никому об этом и не говорит, думая, что это вовсе и не проблема. А если и проблема, то точно только ее, ведь у остальных и так хватает забот. Катя, вон, все время что-то чинит и сколачивает новое, все время думает о том, где и какую дыру заколотить следующей, и как сделать так, чтобы это было не слишком очевидно с улицы, а если и очевидно, то точно давало понять бандитам, что сюда соваться — плохая идея. Сергей постоянно заботится об охране дома и следит за тем, что происходит вокруг. Он постоянно слушает радио и анализирует происходящее, общается с иногда захаживающими соседями, но по большей части следит за округой. Им обоим, как думает Зоя, точно не до таких глупостей.       — Конечно. Ты только не усни, как в прошлый раз, — негромко хихикает Катя и выходит из комнаты. Тихонько прикрывает за собой дверь и медленно поворачивает ручку.       Зоя замечала за ней эту привычку — вести себя как можно тише. Когда она пришла в их дом, то уже была такой, все время боялась нашуметь и только когда бралась за молоток, позволяла себе немного громких звуков. Зоя вообще не помнит, топала ли Катя в своих массивных ботинках, хлопала ли случайно дверью или гремела посудой. От нее она помнила только звуки пилы да молотка. А еще ее голос никогда не был особенно громким. Сергея это не волнует — он, наоборот, только рад и в шутку иногда указывает Зое, что и ей стоит быть потише, брать пример, что называется. А Зоя же мечтает услышать звонкий смех Кати или громкую ругань из-за чего-нибудь упавшего, мечтает… Когда Зоя задумывается об этом, то понимает, что просто хочет увидеть в Кате обычную женщину, не живущую в осажденном городе, не вынужденную прятаться. Просто хочет найти в ней немного надежды для себя самой, увидеть хоть какой-то намек на то, что хоть что-то еще осталось по-прежнему. И когда она это осознает, ей становится очень и очень тоскливо.       Мотнув головой, чтобы отогнать печальные мысли, Зоя стягивает мешковатую черную куртку и чуть не бросает туда, где еще недавно был стул. Поджав губы, она вспоминает, как неделю назад пришлось разобрать его и закинуть в печь, ведь сама Зоя из-за боязни копающихся неподалеку бандитов тогда никак не могла выйти из дома, чтобы принести чего-нибудь годное в печь. Ей до сих пор стыдно за это, хотя никто тогда и слова против не сказал. Наоборот, и Катя, и Сергей поддерживали ее, не позволяя выйти.       Зоя вешает куртку на изголовье кровати и стягивает с себя ботинки. Отвернув край одеяла, залезает под него и тут же блаженно улыбается, чувствуя, как обволакивает тепло согретой Катей постели. Тут же закрывает глаза и представляет, как еще до войны встретила бы Катю, которая так же грела бы для нее постель. Только не после ночной вылазки в холодном доме, а для того, чтобы вышедшая из спальни среди ночи Зоя, возвращающаяся со стаканом воды, могла снова лечь в тепло и согреться. Довольно скоро Зоя засыпает.       Просыпается она уже отдохнувшей, а значит, ближе к вечеру. Прежде чем открыть глаза, прислушивается. Мерное постукивание молотка разбавляется неумелым тихим бренчанием гитары, а это значит, что и Сергей, и Катя дома, заняты своими делами. Значит, все хорошо. Никто не пытается проникнуть к ним в дом. Зоя сладко потягивается и зевает, все-таки открывая глаза. Вокруг все та же подвальная комната, переоборудованная из небольшого магазинчика пряжи в спальню. Зоя вспоминает, как они только пришли в этот дом и переделывали весь подвал, раньше бывший каким-то подобием Дома Быта в жилые помещения. Сергей говорил, на поверхности, на этажах жить опасно. Слишком хорошо видно с улицы, и там можно только «нести караул и принимать гостей». Зоя с ним всегда была согласна, и единственной, кого они пустили в свои «домашние» комнаты, стала Катя.       Зоя старается не вспоминать, как это произошло, однако сознание снова само напомнило кошмаром. Сегодня Зое снова приснился тот день, когда Катя с разбитой головой и мутным взглядом привалилась к стене под окнами «их» квартир. Сегодня ей снилось, как они с Сергеем побежали втаскивать Катю в дом, и по ним открыл огонь снайпер. Зоя привыкла к таким снам, привыкла к кошмарам, и сейчас ей легко убедить себя в том, что такого никогда не было и больше не будет. Ведь тогда они хорошо осмотрелись по сторонам, прежде чем выходить, а теперь не высовывают носа из дома, пока не стемнеет. Пока ночь не разольется по развалинам и не скроет зияющие раны от артобстрелов, пожаров и взрывов с людских блеклых глаз, и самих людей не скроет друг от друга.       Оглядываясь по сторонам, Зоя замечает на буржуйке* керамическую кружку, с края которой свисает ниточка с небольшой цветной бумажкой. Зоя тепло улыбается, садится, сует ноги в ботинки и, не шнуруясь, идет за кружкой. Натягивает рукава посильнее и берет горячую кружку в руки, возвращается к кровати. Садится и вдыхает аромат немного перезаваренного черного чая, в котором едва различимы сладковатые нотки. Горячий пар забивается в ноздри и наполняет легкие, согревая изнутри не только органы, но, кажется, и душу, в которую Зоя не верит. Но ей становится удивительно легко, и уверенность, что предыдущие недели, проведенные в поисках ингредиентов для сюрприза для Кати не прошли зря. Девушка, способная проявить участие и заботу, понять в тяжелое время, когда нужно думать о себе и собственном выживании, о благополучии будущего ребенка, достойна любых потраченных сил. Зоя широко улыбается и довольно жмурится, будто кот на июльском закатном солнышке.       Зоя пьет чай мелкими глотками. Язык и горло обжигает на той тонкой грани, когда ожог уже не получить, и остается только приятный жар. Зоя сидит без движения, пока не выпивает половину, а потом ставит кружку на пол и шнурует ботинки. Ей тепло настолько, что она не надевает куртку, только берет с собой кружку и выходит из комнаты.       Сергей и Катя встречают на первом этаже в квартире, у которой целы все стены, отделяющие ее от улицы и других квартир. Только дыра в потолке ведет на этаж выше — так было еще до них. Катя сидит на диване и неторопливо ест похлебку из металлической миски, держа ее рукой в прихватке. Пахнет горохом и чем-то мясным. Сергей сидит на высоком пластиковом стуле без спинки ближе к центру комнаты и смотрит в окно, держа в руках гитару. Зое немного стыдно за то, что своим появлением она прервала их разговор о высоком — ручных пилах и оптимальном расстоянии между зубцами полотна.       — Привет. Как спалось? — негромко спрашивает Катя, широко улыбаясь. Отставляет миску на журнальный столик из толстого стекла на металлическом каркасе. — Кушать будешь? Мы сделали гороховый суп с тушеной говядиной. Той, которую ты принесла пару дней назад.       — Вау. Давай, конечно. — Зоя в предвкушении гладит пустой живот и сглатывает тут же набравшуюся слюну.       Катя выходит из комнаты, обещая, что вернется через пару минут.       — Ну что, сегодня? — хрипловато усмехается Сергей после того, как шаги Кати стихают в коридоре. — Ты вроде все собрала.       Зоя медленно кивает. У нее действительно есть все по списку, и остается только мелочь — приготовить так, чтобы Катя не проснулась среди ночи и не увидела сюрприз раньше времени.       — Да. Покажешь, куда спрятал? Катя точно не в курсе?       — Обижаешь. Как и просила, она ничего не знает. Так, как мы поступим? Сделаешь вид, что уходишь, или останешься охранять?       Зоя задумчиво морщит лоб. Сергей уже не в первый раз задает этот вопрос: как Зоя сделает так, чтобы Катя легла спать, ничего не заподозрив? Зоя до сих пор не знает ответа и говорит первое, что придет в голову:       — Просто выйду на улицу ночью, сделаю кружок и вернусь.       Сергей хмыкает и кивает. Молчит какое-то время, размышляя о чем-то своем. Иногда Зоя задумывается, что творится в его голове, когда он молчит и смотрит куда-то перед собой немного туманным взглядом, но так никогда и не находит ответов. Этот мужчина, знакомый ей всего полгода, с самого начала войны, не говорит о себе практически ничего. Только что любит работать руками, когда-то служил в армии, чего теперь стыдится, и ненавидит и повстанцев, и военных, что взяли город в кольцо и устроили настоящую блокаду. О Сергее Зоя вообще знает только то, что происходило с ним уже после объявления военного положения. А еще, что он неплохо умеет слушать, охранять и вязать. Из найденной в подвале пряжи он связал ей свитер. А еще Кате связал такой же, но так ни на один вопрос даже об этом не ответил. Ни кто его научил вязать, ни почему оба свитера с рисунками птиц. Зоя хотела бы знать, почему птицы. Хотела бы знать, почему у Кати такой же. Но больше не спрашивала. Она вообще побаивалась задавать вопросы о мыслях Сергея, ведь было очень похоже, что ему больно вспоминать свое прошлое. А с ним может быть связано вообще что угодно, даже простое желание пройтись вокруг. Может, кто-то из его близких так же ушел пройтись и не вернулся?       — Ладно. Тогда действуем, как обычно. Сегодня пароль — «две лунки для грядки», — говорит совершенно спокойно и снова бросает взгляд в окно.       — Что за идиотский пароль, дядь? — усмехается Зоя, окидывая взглядом своего уже немолодого, но еще не старого — на вид Сергею не больше сорока — друга.       — Понятия не имею. Первое, что в голову пришло. Запомни, а то вдруг я сам забуду, — Сергей тихо смеется, снова смотря на Зою. Взгляд его окруженных едва заметными морщинками глаз становится мягче.       В коридоре снова слышатся шаги. В комнату возвращается Катя с довольно большим пластиковым контейнером в руках, держа его тонкими пальцами с грубой кожей за выступающие бортики. Зоя будто приходит в себя и понимает, что есть стоя — не лучшая идея. Она садится на диван, Катя ставит перед ней контейнер с торчащей металлической ложкой на столик. Зоя ставит кружку рядом. С тихим стуком керамика касается стекла, и Зоя смотрит на контейнер с супом, которым Катя не издала и звука.       — Ты просто волшебница. И еду варишь, и дом строишь, а еще мастер скрытности. Мечта, а не женщина, — последнее вырывается у Зои, но она ухмыляется, делая вид, что это не более, чем шутка.       Катя негромко хихикает и садится рядом, берет в руки свою миску и ставит ее на колени. Зоя понимает, что засмотрелась, и только голос Кати вырывает ее из наваждения:       — Да, конечно. Кому нужна баба-плотник? Я тебя умоляю, мужики меня боятся, — уверенно усмехается она и бросает хитрый взгляд на Сергея. Тот поднимает руки в безоружном жесте, едва не роняя гитару, и по-смешному неловко хватает ее.       — Зато женщины не боятся. Поступи правильно — выбери женщину, — бросает Зоя до того, как успевает осознать, что вообще несет. Она зачерпывает ложку супа и пихает ее в рот. Его обволакивает вязкой жижей, и Зоя от удовольствия сжимает пальцы на ногах, едва не застонав. Насыщенный вкус, присутствие специй, оттенки мяса — эта пища ей кажется божественной, такой, какую она ела еще полгода назад, до войны, когда приезжала к маме или бабушке. Сама она такого никогда бы не приготовила, да она вообще готовить не умеет — так, помогала когда-то родным да баловалась сама. И она бы точно не смогла приготовить ничего настолько вкусного в… нынешних условиях.       Ей кажется, что ее план — провальная глупость, и Кате не понравится ее стряпня, приготовленная неумелыми руками, без рецепта по простому наитию. Но Зоя приказывает себе собраться и обещает сделать все в лучшем виде, чтобы поблагодарить Катю за заботу и хотя бы попытаться показать, насколько та важна для нее. Зоя надеется, что если Кате не понравится, то она хотя бы оценит ее старания.       На шутку Катя не отвечает, и весь ужин проходит в тишине. В этот раз Зоя сама вызывается помыть посуду, зная, что у Кати от холода начинают болеть руки. И пусть они греют натопленную из снега воду перед мытьем, этого все равно недостаточно.       Зоя немного нервничает, пока дожидается ночи. Она уже в который раз проверяет снаряжение и то, как заштопала дырки на штанах и куртке на разрыв. И хоть Катя не следит за ней, читая книгу на диване все в той же комнате, а Зоя снова сидит в подвале в их спальне, ей все равно кажется, что нужно чем-то заниматься, лишь бы казаться занятой, если Катя вдруг зайдет. И успокоиться удается только тогда, когда приходит Сергей со словами, что уже стемнело и можно выходить.       Зоя покидает дом и щеткой заметает за собой следы на снегу. Привычно прячет ее в приоткрытом багажнике сожженной машины перед выходом со двора и идет дальше, оглядываясь по сторонам, прислушиваясь ко всем шорохам и следя за тем, чтобы оставаться в тени. Сделав достаточно большой крюк по их тихому спальному району, она возвращается. Снова заметает за собой следы, называет пароль и забирает у Сергея уже готовый рюкзак со всем, что она добыла для Кати.       На их импровизированной кухне в подвале царит полный порядок. Вся посуда и приборы расставлены по местам, на натянутой под потолком веревке сушатся полотенца, а кухонная буржуйка протерта сверху. Зоя надеется, что ее готовка не займет много времени, и удастся успеть все убрать вовремя. Зимой, конечно, темнеет гораздо раньше, но и Катя иногда просыпается еще до рассвета из-за этого. Зоя немного нервничает, но все-таки приступает к готовке.       Первым делом она решает сделать пирог. Ореховый «пирог» из найденных готовых коржей, пары банок сгущенки и пакета грецких орехов. Зое совсем не хочется вспоминать, каких трудов ей стоило это найти, и она приступает к приготовлению начинки. Высыпает в миску орехи и, стараясь не шуметь, начинает вскрывает их один за другим. Некоторые удается раздавить в руках, но большую часть приходится завернуть в до сих пор немного мокрое полотенце, сунуть в мешок и подавить ботинками. Зоя думает, что влага с полотенца поможет избавиться от шелухи и обещает себе хорошенько промыть его перед тем, как повесить обратно. Закончив с давкой, вытаскивает орехи и перебирает их, избавляя от скорлупы. Складывает дробленые орехи в миску и заливает сгущенкой, перемешивает.       Зоя погружается в собственные мысли. По большей части — воспоминания о былом. Она старается вспоминать мирное время, лишь бы не думать, как ей приходилось изворачиваться, чтобы выторговать или отыскать все ингредиенты. Зоя не думает, что слаба. Она просто не хочет находиться там, где приходится. Хочет отвлечься на что-то и иметь хоть какую-то возможность почувствовать теплое и чистое, нежное, радостное. Такое, какому, увы, на войне не место.       Она смешивает начинку и мажет коржи. У нее их всего три, но этого хватает. Еще одну банку сгущенки она тратит на то, чтобы просто полить «пирог» сверху. Она не думает, что это будет слишком сладко. Не думает, что это не настоящий пирог и с этой стряпней она будет выглядеть глупо. Она думает только о том, как Катя будет забавно морщиться и говорить, что у нее слипнется задница от такого количества сахара. А еще думает о том, что Катя оценит заботу.       Закончив с «пирогом», который на самом деле больше похож на «торт» из-за готовых коржей, Зоя отставляет его в сторону. Вытаскивает на столик пачку сухого молока, пару молочных шоколадок, бутылку воды и пакетик молотого имбиря. Если вода была у них и так, то на сухое молоко и шоколад ей больно смотреть. Зоя впивается взглядом в пакетик имбиря, берет его в руки и, не выдерживая, сжимает в кулаке, ведь это единственное, что ей досталось без боя. За что не пришлось остервенело торговаться на ночном рынке, и за чем не пришлось лезть мимо бандитов, военных, повстанцев и еще черт знает кого в склады и дома, чтобы просто порадовать одну небезразличную девушку. И вместе с ней одного дорогого мужчину. По щекам Зои текут слезы, когда она все-таки вспоминает, как по пути обратно со склада продуктового магазина, когда несла чертовы шоколадки, не смогла помочь какой-то девушке, которую куда-то вели двое мужчин. Зоя не знает, шла ли девушка, которую держали под руки, но не волокли, по своей воле, потому что побоялась прислушаться к разговорам. Винит себя в том, что даже не попыталась узнать, нужна ли той помощь. Зоя закрывает уши руками, как и в ту ночь, прижимает ладони к голове и жмурится, лишь бы отогнать воспоминания. Но у нее не получается. Проклиная себя за слабость и бездействие, она падает на колени и беззвучно рыдает. Она надеется, что с той девушкой все в порядке, что ей не была нужна помощь. А если нужна, то нашелся кто-то посильнее и посмелее одной трусливой неумехи, заботящейся лишь о себе и двух людях рядом с собой.       Через некоторое время Зое удается встать и утереть слезы. Она не знает, сколько времени прошло и сколько осталось. Только чувствует, что ноги сильно затекли, а еще, что нужно успеть закончить. Она заставляет себя поднять пакетик молотого имбиря с пола и продолжить готовку.       Зоя разводит сухое молоко в горячей воде и оставляет на буржуйке, а в это время натирает шоколад на терке. Методичное занятие снова погружает ее в мысли, но на этот раз в голове остаются лишь бессвязные образы коротких воспоминаний о том, какие шоколадки она раньше пробовала. Сладковатый запах с примесью какао отчего-то навевает надежду и убеждает, что скоро снова наступит мирное время, и она снова сможет есть много сладостей.       Шоколадную стружку Зоя засыпает в кастрюльку с горячим молоком. Мерно помешивает, пока все не превращается в однородную жижу, и думает, что стоит попробовать, что получилось. Зоя не знает пропорций. Она никогда не готовила ничего подобного и, пока не поздно, хочет успеть поправить варево, развести дополнительно, если получилось слишком густо, терпко, сладко. Но останавливает себя, ведь больше всего хочет попробовать вместе с Катей, а не сама. Поэтому вытаскивает ложку и кладет на другую. Открывает пакетик с сушеным имбирем и щедро сыпет в кастрюльку. За спиной слышатся шаги.       Зоя замирает, надеясь, что это Сергей решил ее проведать, но шаги слишком тихие, слишком осторожные и мягкие. Зоя надеется, что Катя не заметит ее и не войдет, но понимает, что запах точно привлечет внимание. И оказывается права.       — Зоя? Я думала, ты придешь только к рассвету. Что ты делаешь? — спрашивает Катя с улыбкой. Ее заспанный хрипловатый голос звучит заинтересованно и как-то по-особенному нежно.       — Я… — Зоя замирает, не зная, что ответить, как отвлечь Катю, чтобы успеть спрятать все наделанное, найти еще немного времени на то, чтобы довести варево до ума и нормально подать горячий шоколад вместе с «пирогом». Однако бросает взгляд на упаковку от коржей, открытую пачку сухого молока, грязные ложки на столе, тарелку с пирогом, миску с шелухой от орехов и вздыхает. Поворачивается к Кате полностью и неловко улыбается. — Я, в общем… Хотела сделать тебе, ну, сюрприз. Приготовить что-нибудь вкусненькое. Сладенькое. Вспомнила, как когда-то ела в кафе ореховый пирог с горячим шоколадом и имбирем. Подумала, что тебе будет приятно, если я… Ты о нас так заботишься, и…       Слова даются Зое тяжело. Мысли путаются, она ужасно стесняется того, что говорит и делает. Внезапно оказывается, что добывать ингредиенты и бороться с собой, чтобы что-то состряпать, гораздо проще, чем преподнести свой неказистый подарок. Зоя волнуется и думает, что Катя не оценит стараний, что ей не понравится. Что посчитает Зою глупой и засмеется. Или вообще решит, что она к ней подкатывает и пошлет сумасшедшую лесбиянку подальше.       Но Катя не рубит с плеча и не пугается. Подходит к Зое ближе, встает вплотную и крепко обнимает. Прижимается, и ее круглый живот давит слегка неудобно.       — Спасибо тебе, Зоя. Я не представляю, как ты это сделала… Как добыла это все. Где ты вообще взяла какао и что-то для пирога? Похоже, это ты настоящая волшебница.       Катя шепчет, и ее голос немного дрожит. Она кладет голову на плечо Зои, и ее теплое дыхание ощущается на шее. Зоя снова сжимает пальцы на ногах и обнимает Катю, не сдерживаясь, прижимает к себе. Слышится шелест сминаемого в кулаке пакетика. Наконец, Зоя понимает, что старания действительно были не зря, ее желание исполнилось — Катя и правда оценивает именно то, что для нее сделали, а не как. Зоя утыкается носом в макушку Кати, не обращая внимания на грязные волосы. Осторожно целует, думая, что незаметно, и надеется, что за время их объятий молоко — может ли убежать сухое? — на буржуйке не успеет вскипеть и убежать, ведь ей так сильно не хочется отстраняться.       Но со стороны буржуйки все-таки слышится шипение.