Зверь

Шпион смотрит на Снайпера с улыбкой, напоминающей тому звериный оскал - тех зверей, которых он успел застрелить в прыжке за секунду до того, как они вцепятся ему в шею. Он всегда был быстрее чем они, он ведь профессионал. Снайпер отстранённо, будто это его не касается, думает о том, что в этот раз не успел и хищник этот теперь скалится всегда, уже не разжимая своего захвата, не убирая зубов. Знает, что момент упущен. - Привет, - сухо, дёрнув уголком рта, говорит Снайпер, облокачиваясь о дверной косяк. Шпион кивает, и улыбка его становится шире, он что-то тихо мурлычет на французском, вставая и гася недокуренную сигарету. И медленно, словно боясь спугнуть добычу, идёт навстречу. Снайпер ловит себя на мысли, что могло бы получиться неплохое чучело, но у него нет места для подобного рода трофеев. Что стало первопричиной этих встреч, никто из них не помнит, но маленькая комнатка в близлежащем городе, уже некоторое время прочно вошла в их жизнь. Душная и тесная, но Шпион не жалуется, а Снайперу все равно. Он надвигает шляпу на глаза и делает несколько широких шагов навстречу французу. И эта встреча почти в точности повторяет тысячу таких же. Они много трахаются и мало говорят. Было бы смешно, если бы было иначе, потому что, ну, о чём им говорить? Дело даже не в том, что Шпион из другого лагеря и вне этой комнаты легко может всадить нож Снайперу в спину. Просто все, что им нужно, это успокоить нервы и снять напряжение. А это прекрасно получается и без слов. Порой Снайпера это коробит, но не настолько, чтобы он долго об этом думал или пытался изменить. Что по этому поводу думает Шпион, он даже не пытается представить. Если бы у Снайпера спросили, как он может охарактеризовать их отношения, он бы не нашёлся с ответом. На спине у Снайпера, помимо множества других шрамов от когтей, клыков и порой даже рогов, есть длинная ножевая рана. Она идёт от лопатки и до середины поясницы, аккуратная и глубокая. Даже такая совершенная штука, как респ, иногда сбоит. Выжить-то Снайпер выжил, но этот подарок от Шпиона, похоже, останется с ним на всю жизнь. Тот всегда смотрит на этот шрам как-то странно, жадно, чуть вздёрнув верхнюю губу, и обязательно медленно проводит пальцами по всей длине. Снайперу не жалко, он всегда терпеливо ждёт, почти не двигаясь и чуть передёргивая плечами, когда прохладные пальцы Шпиона скользят по обнажённой коже. Он знает, что последует дальше, но всё равно каждый раз вздрагивает, когда чужие губы прикасаются к лопатке и прослеживают весь путь этого уродливого украшения до самого конца. Похоже, этого больного извращенца шрам заводит, каждый раз с каким-то нездоровым внутренним весельем думает австралиец. Каждый раз Снайпер ощущает его прикосновения так, словно ему снова всаживают нож в спину по самую рукоятку. Порой даже кажется, что рана снова болит, несмотря на то, что, пожалуй, это единственные нежные прикосновения, которые они себе позволяют. Хотя, скорее всего, рана ноет несуществующей в реальности болью именно поэтому - потому что каждый раз от прикосновений Шпиона Снайпер чувствует себя обманутым, упустившим что-то важное. Потому что это слишком не вяжется с образом, который установился в его сознании. Потому что это всё меньше похоже на их тихие, молчаливые встречи без обязательств. Хотя, возможно, это опять кажется только ему. - Я никогда не был в Австралии. Говорят, это удивительная страна. Расскажешь? – в одну из их встреч как-то тихо, неуверенно говорит Шпион, когда они лежат на нагретой, сбитой постели и он курит, а Снайпер просто лежит рядом, наслаждаясь приятной слабостью. Снайпер распахивает глаза и, чуть приподнимаясь на локтях, долго и с недоумением смотрит на француза. – В смысле? – глупо спрашивает он, но тут же исправляется, берёт себя в руки. – На самом деле и рассказывать-то нечего… «Нечего рассказывать» растягивается на незапланированных лишних четыре часа, за которые они успевают выпить бутылку коньяка, вдоволь повеселится, а Снайпер - рассказать почти половину своей жизни. Впервые он возвращается на базу так поздно и впервые не чувствует какой-то тяжести, неподъемным грузом лежавшей на его плечах, тянущей на дно как камень на шее все эти несколько непонятных, необъяснимых для него месяцев. В следующую их встречу они говорят. У них не кончаются темы для разговора, говорить легко, слова льются нескончаемым потоком, словно та плотина, которая сдерживала их, вдруг проломилась, хрустнула под собственным грузом. Это слишком непривычно для Снайпера, он часто путается в словах, запинается и говорит какую-то ерунду, а Шпион смеётся, часто, много, так, как никогда раньше не смеялся. И Снайпер понимает, что больше не видит этого звериного оскала и по-прежнему не знает, как можно назвать их отношения. Уж точно не любовью. Снайпер очень надеется, что если в его прицел попадёт тощая фигура в синем костюме, палец нажмёт на курок так же уверенно, как прежде. В этот день они даже не трахаются, и Снайпер долго смотрит вслед уходящему в сторону своей базы французу, думая о том, что ошибся и челюсти этого зверя, хоть и перестали причинять боль, но сжались ещё сильнее. Иначе объяснить себе, почему он предложил подвезти Шпиона на собственном фургоне, он не может. Снайпер прекрасно понимает, что бесполезно, но всё равно цепляется за свою обособленность, как жадная старуха в последнюю монету. Шпион подшучивает над ним уже открыто, когда они идут по солнечным пыльным улочкам, иногда заходят в местные кафешки и бары, давно поменяв тесную комнатушку на не менее тесный фургон и такие вот прогулки. И в принципе уже одно это говорит лучше всяких слов, что поздно трубить тревогу. Но Снайпер ещё около месяца пытается держать хоть какую-то дистанцию, а потом плюёт на всё. Осознание того, что Шпион плотно вошёл в его жизнь, приходит к нему с кристальной ясностью, ни когда он с ним гуляет, не после или во время секса, а во время рейда, когда француза даже нет в пределах видимости. Безусловно, во время боя нужно помнить о вражеском шпионе, но совсем не так, как вспоминает сейчас о нём он. И Снайпер понимает, что тут уж ничего не сделать. С этими непривычными эмоциями и чувствами он первое время уживается с трудом, по привычке сдерживаясь. Но Снайпер всегда гордился тем, что в общем-то довольно быстро ко всему привыкает, и скоро он снова обретает привычное спокойствие, но на этот раз не то, обычное, равнодушное и тяжёлое, а спокойствие человека, который наконец разобрался во всём, что его мучило. За своими переживаниями он как-то упускает детали последних дней. На следующую встречу Шпион не приходит. Снайпер ждёт до самого вечера, но тот всё равно не появляется. Раньше такого не происходило, но мало ли, что может случиться, поэтому он особо не переживает. Просто чуть расстроен. Переживать он начинает на третью пропущенную встречу, однако во время рейдов Шпион исправно выполняет свою задачу, он есть и с ним точно всё в порядке, но сюда он не приходит. Через месяц Снайпер чувствует себя той собакой, имени которой не помнит. Зато помнит, что она ждала своего умершего хозяина, исправно возвращаясь в одно и то же место. Снайпер тоже возвращается, но чувствует себя ещё более паршиво от того, что он не собака и никто не умирал. Когда ему в его же собственной команде говорят о том, что он выглядит неважно и Медик как раз сейчас свободен, становится понятно, что пора прекращать. И Снайпер прекращает, но от этого легче ему не становится. В зеркало почти в полный рост, которое висит в его комнате на базе, непонятно зачем, он старается не смотреть, когда на нём нет рубашки, потому что горло сжимает болезненный спазм, стоит заметить краем глаза длинную полосу шрама. Она жутко похожа на клеймо. Снайпер продолжает работать. Он стал работать даже лучше, чем до этого, он постоянно один из первых в команде. Он отстреливает всех методично, не дёргаясь по пустякам, попадая даже в прыткого Скаута, терпеливо выжидая, пока кончится убер, ловко отслеживая вражеского Снайпера. Он не беспокоится за свою спину, потому что он знает, что Шпион не придет. Выберет любую другую жертву, стой Снайпер даже на расстоянии вытянутой руки от него. Австралиец не знает причин, но он уже почти успокоился и забыл. Это похоже на медленное выгорание. И когда пальцы коснутся его спины, проведя от лопатки, до середины поясницы ровно по шраму, Снайпер даже не вздрогнет. Он тихо отложит винтовку, выстрелив в чужую голову из своего укрытия, расправит спину и медленно обернётся, глядя прямо и чуть дрожа губами, без всякого выражения, вместо того, что бы стрелять на поражение. И Шпион тоже будет смотреть прямо, нервно крутя меж пальцев нож, а потом как-то резко, словно его толкнули в спину, наклонится вперёд, мазнет по губам не-поцелуем и тихо прошепчет: "Завтра, там же", - и растворится в воздухе миражём. И Снайпер не будет знать, придёт он или нет, на эту встречу, которая должна была состояться намного раньше, или не состояться вовсе, но длинный аккуратный шрам он снова будет ощущать так, словно ему только что всадили в спину нож - по самую рукоятку. К этому ощущению нельзя привыкнуть.