Часы на столе до сих пор тикают. Самый громкий звук в заполнившей их импровизированный офис напряжённой тишине. Такой спокойный и мерный.
Пожалуй, тиканье часов — это единственное размеренное в жизни сидящих за столом людей.
Ритмичное звучание давит на уши, отдаётся эхом в висках, раздражает и смешивается с биением её сердца.
Звук собственного органа она не слышит: слишком уж громко тикают часы. Просто ощущает. Едва-едва, совсем чуток, но, тем не менее, этого достаточно, чтобы понять, что оно не остановилось, не подвело свою хозяйку до конца. Фантомная вязкая субстанция, наполнившая её грудную клетку с недавних пор, пока что не заставила сердце замереть.
Конечно, ведь этой жижи не может быть, она выдумала её сама. И всё же, она, жижа, сидит там, и этого не изменить. Холодная, густая, как сироп, субстанция растекается по телу. Скручивает, переворачивает органы, наполняет внутренности пугающим холодом, струится по венам. Дёргается, бурлит, заставляя её сгибаться пополам в приступе омерзительной тошноты.
И объяснения этому фантому нет.
Сидящая неподалёку Фарах отбивает костлявыми пальцами по столешнице какой-то модный мотив, и шелестит страницами. Ягыз что-то бормочет под нос, недовольно цокая. Синан устало хрипит, потянувшись на стуле.
Нет, мир всё ещё движется, даже не думая останавливаться в удручающей тишине.
Значит, и время идёт. Тиканье не стихает, и лучше бы уже разобраться, что происходит.
Ниль поднимает глаза. Чтобы встретить чужие, до запретного завораживающие.
Хазан сидит ровно напротив. Сантиметр к сантиметру. Её крепкие кулаки нервно сжимаются, ручка в правой руке чуть слышно трещит. Приоткрытые губы подрагивают, а страница открытой записной книжки перед ней девственно пуста.
Плечи ссутулены, однотонная блузка как-то странно висит; вряд ли девушка толком гладила её утром. Хазан выглядит безобразно беспомощной и сбитой с толку. Грудь Ниль сжимается от неизвестного чувства. Непонятного, и, сомнений быть не должно, неуместного
Карие глаза в обрамлении густых ресниц, бесспорно, уже долго скользили по окружающей их действительности. И смотрите, как совпало, направились к Ниль именно в тот момент, когда та твёрдо решила понять уже, что чувствует.
Иронично…
Два взгляда, — один хмурый и напряжённый, другой рассеянный и грустный, — одинаковые в своей растерянной задумчивости, пересекаются. Они словно бы попадают в ловушку, цепляются друг за друга, и замирают. Зрачки расширяются.
Мгновение-ловушка. Оно опускает над ними купол, неосязаемый никем из присутствующих, столь нужный в своей невозможности.
Они впиваются друг в друга взглядами, подаются ближе на незаметные миллиметры, и рассматривают, будто впервые.
Глаза у Хазан тёмно-коричневого, «плебейского» цвета. Нелюбимый творцами, слишком распространённый, слишком… неособенный. Такой же неособенный, как… она сама, не так ли?
Вот только, Ниль знает, что это не так.
Ниль видела.
Видела, как стремительно чернеют глаза Хазан в моменты сильных переживаний. Когда она злится, выплёвывая слова в лицо обидчику, когда плачет, умываясь слезами. Искры в её глазах скачут и блестят, как звёзды на ночном небе.
Таком затягивающем, стоит только на него посмотреть. Как глаза Хазан.
Но, они всё же светлеют, стоит ей почувствовать что-то приятное. Становятся мягче, ярче, стоит ей улыбнуться про себя. И неважно показывает это Хазан или нет; внутренняя улыбка всё равно проявляется. Таковой освещаются её глаза, когда она смотрит на сестру, или на мать, или на свой дом.
Она поразительно идёт Хазан, да вот, делается всё реже и реже.
А когда на её глаза падает свет, они приобретают совсем другой оттенок. Солнечный свет, а не грубый электрический, сродни этому, из норы, в которой они сидят.
Солнечный свет преломляется в радужках, вырисовывая незамысловатые узоры. И глаза Хазан становятся ярко-красными. Такого же оттенка, что и крепкий чай в маленьком изогнутом стакане, который Ниль часто пьёт рядышком с Босфором, втайне от отца и всего высшего света.
Ниль Шаноглу по статусу положен дорогой колумбийский кофе во французском кафе на центральной площади. Никак не изящный стаканчик с пахнущим травами напитком в забегаловке доброго дядюшки Зеки.
Да вот только слишком дивно смотрится этот красно-карий цвет в ясную солнечную погоду.
Хоть и для Ниль невозможно в этом признаться, она понимает и Ягыза, и Синана.
Огромные, тёмные, выразительные, и честные, глаза — это главная красота Хазан. Всегда выдающая её и всегда говорящая за неё на древнейшем из языков.
Эгеменов трудно не понять. Очень трудно.
Поразительно, каким чужим и одновременно родным может быть чей-то взгляд. Как неожиданно возникший маяк посреди мрачного, бушующего океана. Он далеко, и ты впервые его видишь, но, тем не менее, он есть, и ты тянешься к нему, возможно, сам того не осознавая.
Разве такое может быть?
Выходит, что может.
Глаза перед Хазан выглядят очень по-странному. Она и не думала, что они могут смотреть вот так: внимательно, задумчиво, спокойно, даже, в какой-то степени ласково. Могут смотреть так… красиво?
Взгляд Ниль ощущается как живой. Будто касается подбородка, скул, дрожащих ресниц. Осторожно и изучающе, не обжигая, как до этого делал раньше. Проникает в неё, растекается под кожей, и сердце, комом свернувшееся у горла, возвращается на место. Надломленный голос страха в голове утихает, а пальцы разжимаются.
Сейчас Хазан чувствует себя, свой разум шариком. Ребёнок по неосторожности выпустил его из рук, а ветерок подхватил и унёс прочь. Безвольный, потерянный шарик, летит туда, куда укажет ветер. Но Ниль, вернее, её глаза, этот необычный для неё взгляд, как ветка дерева, попавшегося по пути. Ленточка шарика цепляется за ветку, и Хазан чувствует себя уверенней, спокойней.
Она фокусируется, скрещивает взгляды сильнее, всматриваясь в глаза напротив. И содрогается от внезапного открытия.
В глазах Ниль нет ненависти. Как и (что удивляет её уже не так сильно), в Хазан самой.
В них определённо есть что-то другое, но, Хазан предпочитает не обращать на это внимание. Потому что в них нет того, что должно быть.
Её глаза красивой формы. Большие, по-кошачьи изогнутые, они абсолютно всегда умело подчёркнуты карандашом и тушью. Хазан готова поспорить, что не то, что Синан, её собственный отец уже не помнит, когда в последний раз видел глаза дочери «голыми»
Сейчас они выглядят эффектно, но фальшиво. Чертовски фальшиво. Совсем не так, как могли бы выглядеть.
Хазан хочет увидеть их просто так, хотя бы один раз. Действительно хочет.
Может, они потеряют привлекательность, может изменится форма, может, исчезнет яркость. Но, они точно станут красивее, и Хазан почему-то в этом уверена.
Возможно, из-за того, что проще добраться до сути, когда ничто не отвлекает, верно?
У них диковинная окраска. Серо-стальной, с зелёным переливом, порой болотный, а порой и вовсе янтарный. Хазан за всю жизнь не видела человека с похожим цветом глаз. Изменчивый, яркий, он слишком… неоднозначный. Такой же неоднозначный, как… она сама?
Есть ещё один оттенок, но, Хазан сомневается, видел ли его кто-либо из присутствующих (кроме Синана, разумеется). Она сама увидела его случайно. Неделю назад, в странный день, оставивший их одних в этой комнате, она ушла за кофе, не обращая внимания на копавшуюся в телефоне Ниль. Когда же она вернулась, то обнаружила девушку за совершенно не свойственным ей смехом. Тихим, счастливым, совершенно искренним. Она смотрела на фотографию с ней в обнимку с огромным пушистым псом. Именно тогда Хазан увидела этот оттенок. Нежный, яркий, голубой, как июльское небо. Он до безумия шёл Ниль, подчёркивал сложные пигментные узоры на радужке, и словно освещал её лицо. Хазан тогда завороженно уставилась на поднявшую голову девушку, всё ещё стоя с чашкой в руке. Ниль же, поймав её взгляд стушевалась. Улыбка померкла, а глаза потемнели, заставляя сердце Хазан сжаться в непонятном разочаровании.
До сих пор тот цвет выскакивает перед мысленным взором. И захоти Ниль каждый день позволять окружающим видеть его, то он бы стал её главным украшением.
Да вот только Ниль не хочет. Совсем, судя по всему, не хочет, верно?
Верно. Зачем ей хотеть?
Хазан не знает, как охарактеризовать ни их цвет, ни сами глаза. Зато мама знает.
«Змеиные»
Да, именно. Змеиные.
Гипнотизирующие, сбивающие с толку, путающие мысли. Какими ещё они могут быть?
А сейчас они особенно «змеиные». Хазан не может перестать смотреть в них. И Ниль не отводит взгляд. Почему?
Она поедает её глазами, и в груди появляется странный комок. Она задерживает дыхание, пытается сосредоточиться, но, он, этот комочек, слишком маленький на фоне окружающих. Плечи напрягаются, губы начинают дрожать, и она слегка подаётся вперёд.
Комок бурлит, отчётливо намереваясь разрастись. Что-то близко. Они оба пытаются схватится за какую-то мысль, призрачную, но всё же…
Тишину прерывает нарочито бодрый голос Синана:
— Молодёжь не голодна? Может, закажем пиццу?
Фарах, натянуто улыбнувшись, в ответ громко восклицает:
— Отличная идея! Не так ли, Яз?
Ягыз пожимает плечом.
— Да, почему бы и нет, — бубнит он, не отрываясь от компьютера.
Комок в груди не успевает разрастись. Они оба забывают о нём сразу же, будто и не было ничего.
Купол разбивается.
Хазан переводит взгляд на записную книжку перед собой, не понимая, зачем та всё ещё пуста. Ниль смотрит на отчёт, забыв, почему так резко оторвалась от его прочтения.
Они погружаются в работу, и, всё равно, спустя некоторое время, снова поднимают взгляды.
Но, на этот раз, направленные в разные стороны. Хазан смотрит на Ягыза, Ниль на Синана.
Сидеть напротив друг друга всего лишь старая привычка. Всё время держать в поле зрения, не упускать из виду. Лишь для того, чтобы контролировать соперницу.
Теперь это не нужно: Ниль действительно вылечилась, а Хазан больше не любит Синана.
В груди у обоих всё ещё давит. Странное, неописуемое чувство. Как будто они оба не могут что-то рассмотреть, упускают. Слишком неосязаемое, зыбкое, призрачное, реально ли оно?
Есть миг, задержавший их глаза друг на друге. Есть чувство, незнакомое и по-неестественному опустошающее.
Что это?
Скорее всего, случайность, и простой, человеческий голод. Скорее всего.
Потому что…
Этому объяснения нет, и не будет никогда.
Не может быть.
***
Майский ветерок бегает по берегу, ласкает кожу, подхватывает тщательно уложенные локоны, кружа их в причудливом танце. На небе ни облачка, солнце светит вовсю, ослепительно выделяя краски, панораму города, и Ниль понимает, что это — то, чего она так долго ждала.
Окружающая картина совершенно точно отражает её душевное состояние. И это — чуть ли не самое большое достижение в жизни Ниль.
Дышится так легко, губы сами собой расплываются в несвойственной девушке, счастливо-умиротворенной улыбке. Она будто сбросила тяжёлый, большой камень со спины. Камень когда-то был водружен ею собственноручно, она сама решила сделаться Сизифом, таскавшим бремя решительно никому ненужных, токсичных отношений, замешенное на диких принципах, и не замечать, как камень безжалостно раздавливает её и окружающих.
Теперь это позади.
Безумный год, такой насыщенный и странный, Ниль наконец-то оставила в прошлом. Словно оживший кошмар её, тем не менее этот период стал самым важным в жизни. И Ниль ещё много сотен раз будет возвращаться по времени, листая страницы потрёпанного дневника, шепча благодарности Богу, в которого никогда не верила.
Ниль набирает полную грудь солёного воздуха. Над головой уютно кричат чайки, вода тихо шлёпается о берег, отовсюду исходит вечный гул людских разговоров, снующих машин. Звуки ласкают слух, вроде бы повседневные, иногда надоедливые, но такие… правильные. Ниль, доселе слишком занятая переживаниями по пустышкам, бесполезными «важными» делами, одержимая идиотскими принципами, никогда раньше не прислушивалась к ним. Теперь же, сорвав-таки самолично изготовленные цепи, она возымела так необходимое время, наконец, прислушалась к окружающему миру, и словно бы вернулась домой.
Звуки, запахи — всё стало по-смешному знакомым и родным, таким близким, что Ниль затапливает странное ощущение. Наверное, похожее испытывает занятой студент, наконец, выкроивший время навестить давно не виденную, любимую бабушку, и сейчас объедающийся свежеиспечённым печеньем.
Ниль чувствует, что принадлежит этому месту, что она — человек, такой же, как и те, что гуляют здесь. Буря внутри неё улеглась, и она возвращается домой.
Туда — где она хочет быть.
Теперь она многое понимает. Многое ценит. Многое знает.
В конце концов, что с того, что ветер растрепёт причёску, а брызги с моря подпортят макияж? Ниль может заново причесаться и накраситься.
Да. Может.
Возможно, это и есть счастье.
Стрелки часов, — и тех, что обнимают её запястье, и тех, больших, во второй гостиной особняка на берегу, и тех, стоящих на столе их разваленного офиса, — всё ещё идут вперёд. Неумолимо.
Но Ниль не боится этого. Теперь не боится, хотя раньше делала, неведомо, почему. Да и узнавать особо не хочется, она только приобрела душевное равновесие. С неё хватит.
Камень, который несла на спине столько времени, она, наконец, безжалостно сбрасывает за берег. Время ему покоиться в чистых водах залива, и постепенно, со временем, разлагаться.
А Ниль бодро стучит каблучками на восток — туда, где она хочет быть.
Прибой залижет её раны, и смоет всё плохое.
***
После смерти Селин прошло практически два месяца, и не то, чтобы они стали подружками, но, Хазан всё же сделала жест великодушного примирения, пригласив Ниль на свою помолвку, и последующую свадьбу. И Ниль согласилась.
— Нам всем нужно начать с чистого листа, — проникновенно сказала Хазан, глядя на Ниль снизу вверх, и та не почувствовала и тени желания отказаться.
Синан с выводом бывшей невесты тогда не согласился. Зашипел что-то обиженно-раздражённое ей и Ягызу в лицо, после чего удалился восвояси, «попросив» его не искать.
С тех пор никто из знакомых с ним не общался, поэтому Ниль не знает, где он. Только поэтому, ведь, она не чувствует и толики волнения и желания отыскать своего бывшего.
И это ей чертовски нравится.
Свадьба Ягыза и Хазан приходится на яркий, солнечный, летний день. Хазан радуется этому так искренне, так по-детски, что Ниль не может сдержать довольную улыбку, при взгляде на неё.
Церемония,
их свадьба начнётся через пару часов.
Ниль что-то беспокоит в этом факте, но непонятно, что. В груди появляется щемящий комочек, и она украдкой трёт то место ладонью, хмурясь.
«Свадебные хлопоты», — думается ей. Предвкушение, усталость… да много чего.
Она напоминает себе, что всё будет хорошо. Худшее пережито.
Уже пережито, как и те фантомные боли в грудной клетке.
Хазан уже сделали причёску и накрасили, она с мечтательной улыбкой разглядывает в зеркале себя, одетую в белое платье. Ниль кажется, что она похожа на греческую богиню; такая красивая и светлая. Волшебная.
Щемящее чувство в груди усиливается, а кончики пальцев начинает покалывать.
Хазан, хохоча, вытаскивает всех подружек невесты на залитый солнцем двор. Те хлопают в ладоши, отбивая ритм какой-то старой песни. Она кружится во дворе, платье развевается из стороны в сторону. Глаза горят, золотистая кожа будто искрится.
Она словно бы светится под солнцем, такая юная, и бесконечно счастливая
На лице Ниль расцветает широкая, яркая улыбка. Так хорошо, что она счастлива. Она это заслужила. Больше всех, наверное, заслужила.
Ниль действительно рада за неё.
В какой-то момент их взгляды встречаются. Как в тот давний, забытый миг месяцами ранее.
Хазан замирает. Ниль тоже.
Утихает счастливый смех Эдже, тает буравящий спину Ниль напряжённый взор лучшей подруги невесты.
Остаются только глаза напротив.
Сердце пропускает удар. Внутри появляется ощущение — липкое, тягучее, смутно знакомое.
Что-то произойдёт, что-то уже происходит…
Губы Хазан подрагивают и раскрываются, словно желая произнести кое-что, но тут сигналит машина, подъезжающая к дому. Она резко поворачивается в сторону звука, а Ниль судорожно выдыхает.
Из машины выходит Ягыз в смокинге и с дурацкой улыбкой до ушей. Он спешно подходит к радостно подбежавшей к нему возлюбленной, и приобнимает её
— Нельзя видеть невесту в платье до свадьбы, — проговаривает он. — Нельзя, но… я скучал. Давай я отвезу тебя… то есть, вас сейчас?
Хазан беспечно кивает, обнимая его за шею. Сзади громко умиляется Эдже, весело фыркает Бетюль, а Ниль завороженно наблюдает за
их взглядами, направленными друг на друга.
Полными любви.
В её горле встаёт ком. Давящий, удушающий. Словно она вот-вот заплачет, но, глаза абсолютно сухие. Только сердце бьётся, как сумасшедшее. В груди тоже начинает давить. Руки дрожат, челюсти сжимаются.
Ниль устала.
Ниль просто устала. Не так ли?
Всё теперь на своих местах. Все счастливы. Хазан счастлива, и она тоже счастлива. Остальное не имеет значения.
А ком… он от зависти. Ниль просто слегка завидует. И всё. Больше ничего нет.
Она неловко подходит к Хазан, и трогает за плечо. Та оглядывается, отведя её чуть в сторону, смущённо шепчет:
— В конце я кину букет… тебе. Поймай, пожалуйста.
И нежно улыбается.
Ниль отвечает тем же.
***
— Хазан…
Хазан поворачивается к мужу, чувствуя, как ласковая улыбка невольно растягивает губы. На лице Ягыза играет озорная ухмылка, в руках он держит планшет.
— Что?
— Смотри.
На экране статья на турецком, рассказывающая о долгожданной помолвке Ниль Шаноглу.
— Оу, — произносит Хазан, разглядывая предлагающееся фото.
— Неожиданно, неправда ли?
Ниль на фотографии лучезарно улыбается, обнимает привлекательного, лощёного мужчину, и в целом, выглядит очень счастливой. Взгляд Хазан блуждает по её чертам, точёному носу, ярко накрашенным губам, незамысловатой причёске, изучая, заново знакомясь. Останавливается на глазах.
В реальности они намного красивее. Она это отлично помнит.
— Да, неожиданно.
Внутри неприятно тянет. Что-то холодное, вязкое сворачивается в клубок, заставляет чувствовать удушье. В памяти кое-что вспыхивает, маленькое, призрачное, но она не может ухватиться за это. Вернее, не хочет.
Хазан поспешно отводит взгляд от экрана. Её тошнит.
В груди больно, но, она не желает думать о чём-либо.
— Если хочешь, можем позвонить ей, и поздравить, — говорит Ягыз, наклоняясь к жене ближе.
— Не нужно!
Она быстро ляпает это, затем тушуется, услышав его хмыканье. Ягыз пожимает плечами, и наклоняется ещё ближе, явно напрашиваясь на поцелуй.
Хазан облегченно улыбается. Приобняв мужа за шею, она с удовольствием прижимается губами к его щеке, отметая все мысли и ощущения прочь.
В конце концов, какой толк беспокоится о
том, чего нет.
И чего никогда не будет. 
