Kalte Umarmung des Toten Meeres

В первый раз Намджун видит его, когда в знойный летний день помогает уставшим морякам вытаскивать из моря тяжёлые сети, наполненные рыбой. Воздух полон ароматами моря и соли, сильные волны бьются о своды большого деревянного корабля, наклоняя его то в одну сторону, то в другую, а громкие крики, раздающиеся с разных концов палубы, сбивают с толку, мешая сосредоточиться даже на такой простой задаче, как вытаскивание сетей. Жаркое июльское солнце нещадно напекает голову, заставляет гореть обнажённые руки и крепкую грудь, а капли пота собираться над верхней губой, стекать по спине и изнемождённому лицу. Погода к ним неблагосклонна. Уже четыре месяца не идут дожди, и серые, хмурые тучи не закрывают небо — вовсю господствует беспощадное, палящее солнце. Засуха. Успокоить себя словами "ещё немного и это закончится" уже не получается. Никто не знает, когда боги смилостивятся и пошлют на землю спасительные дожди, поэтому единственное, что остаётся уставшим от ожидания и бессмысленной надежды людям — терпеть, сцепив зубы, и продолжать работать, даже если кажется, что от раскалённой лавой светящих лучей вот-вот потеряешь сознание. Намджун, как и остальные моряки, держится только чудом. Он сам не понимает, какие силы сейчас оставляют его в сознании, не позволяя рухнуть на залитый тёплой морской водой пол, и, пожалуй, это всё действительно чья-то магия, ведь он, несмотря на случающиеся всё чаще минуты выпадения из реальности, всё ещё может связно мыслить. Хотя, чувствует, и этого он скоро лишится, похоронив бесценные возможности под неподъёмной плитой безнадёжности. Поэтому, когда Намджун видит его в первый раз, он думает, что это галлюцинация. Он, закончив вытаскивать сеть, даёт сменить себя отчего-то всегда бодрому и полному сил, будто бы неустающему никогда, Хосоку — одно время в команде ходили даже слухи, что тот ведьма, питающаяся их энергией — и идёт к корме корабля, туда, где сейчас никого нет и он может побыть один. Намджун устало облакачивается о борт, свешивая голову вниз и подставляя лицо брызгам солёного моря. Слабый ветер робко перебирает тёмные волосы, невесомо касается скул, оглаживает напряжённые шею и поясницу. Ким рассеянно всматривается в тёмную водную гладь, считает ярких рыб, которым удалось избежать сетей, фиолетовых и тёмно-синих — наверняка, уверен он, смертоносно жалящих — медуз. Когда он был ребёнком, он, сколько себя помнил, всегда мечтал о море. Но не рассекать на корабле с попутным ветром его просторы, а жить в этой мрачной, загадочной глубине. Он был уверен в существовании особого мира в так горячо любимых водах и мечтал узнать о нём как можно больше. Он мечтал о грозных тритонах, прекрасных русалках и чарующих сиренах. Он, как и все дети веривший в чудо, мечтал, что подружится с ними и все будут ему завидовать, смотря на его замечательных, удивительных друзей. Позже ему объяснили, что всё это — только его фантазии, которым никогда не суждено сбыться. Он смирился с этим, но крохотные осколки былой и самой желанной мечты так и остались где-то глубоко в сердце, время от времени короткими вспышками давая о себе знать. И иногда он позволяет себе ненадолго поддаться им, как сейчас, любуясь сильными волнами. Когда мощная волна в очередной раз разбивается о корму корабля, он замечает серебряный блеск среди её тёмно-синих глубин и белой пушистой пены. Сначала он думает, что ему привидилось, но вот тот же блеск возникает снова, уже с другой стороны, будто что-то плывёт прямо за кораблём. Намджун хмурится, думает, что это акула, но плавника нигде не видно, и это сразу разрушает его догадки. Он, крепко вцепившись в бортик руками, не думая о возможных болезненных занозах, которые придётся потом долго и аккуратно вынимать из пальцев, ещё больше свешивается вниз, прищуривая глаза. Ничего не видно. Раздражённо выдохнув, Намджун становится прямо и давится следующим вдохом, кашляет. Воздух застревает в глотке, мешая дышать, потому что, с разницей в несколько секунд, над поверхностью воды на миг появляется блестящий синими сапфирами длинный хвост, а после — серебристая макушка. Русал. Намджун на мгновение теряет равновесие. На него с интересном смотрят гипнотизирующие серые раскосые глаза с невероятно красивого лица. Намджун тонет, тонет в этом любопытном взгляде, что не хуже бушующих волн утягивает его на дно — и в каждом из вариантов его ждёт пугающая, но безумно пленительная, посылающая сотни мурашек по телу, неизвестность. Намджун в реальность, представшую перед ним, не верит. Потому что, чёрт возьми, русалов не бывает. Потому что, чёрт возьми, это всё глупые детские сказки. Но живое этому опровержение находится прямо перед ним, сверкает своими лунными глазами, изгибая пухлые, чувственные губы в мягкой улыбке. Серые пряди мокрыми вьющимися локонами спадают на бледное, словно фарфоровое, лицо, а милый маленький носик то и дело морщится, будто существо принюхивается к чему-то. Или к кому-то. Он похож на куклу. Такой куклой хвастаются, её, как зеницу ока, берегут, холят и лелеют. Такую куклу из дома не выпускают, чтобы жестокость и равнодушие мира её не сломали. Такую куклу запирают дома без права выхода, ведь так, когда её стены душат, она ломается медленнее. Такая кукла плывёт прямо за кораблём, на котором матросом служит Намджун. Намджун медленно моргает, осознавая, что его галлюцинация не спешит исчезать, и, кажется, чувствует себя очень комфортно в отличие от него, и неловко откашливается, от неясного ему самому волнения так крепко вцепившись в бортик, что отцепить его оттуда сможет только смерть или чудо. — Ты... можешь говорить? — то самое чудо будто бы в немом вопросе склоняет голову в бок, к плечу, продолжая глядеть на него с игривым любопытством, не отвечает. — Тогда... ты понимаешь меня? — пробует зайти с другой стороны Намджун и не ошибается. Загадочное существо начинает что-то весело мурлыкать приятным, как дуновение прохладного спасительного ветра в знойную жару, голосом. Намджун понимает, что это создание точно, как кошка, мурлыкать не может, но звуки, что прорываются сквозь эти манящие приоткрытые губы, похожи на это очень сильно. Намджун видит маленькие острые зубы и изредка юркий язычок, проходящийся по губам, и ловит себя на мысли, что хочет попробовать их на вкус. — Можешь подплыть поближе? Намджун сильно рискует, продолжая разговаривать с ним вот так, когда в любой момент к нему, обеспокоившись его пропажей, может кто-то прийти, но он не может отказать себе в небольшой прихоти рассмотреть его ближе, и, раз уж это плод его воображения, то и поговорить. Русал, продолжая что-то радостно щебетать, подплывает ближе, волны скрывают от взгляда Намджуна его тело, но почему-то он уверен, что оно тоже совершенно, как и лицо удивительного существа. Намджун в бездну его глаз смотрит и тихим голосом начинает говорить. Он рассказывает о своих мыслях и наблюдениях, о странах, в которых побывал и куда хотел бы ещё приплыть, вспоминает детство, довольно быстро переключаясь с него на настоящее, жалуясь на невыносимую, убивающую жару и огромное желание хотя бы пятиминутного дождя, и не замечает, что весёлое мурлыканье давно прекратилось, а русал, иногда взмахивая своим хвостом, создавая ещё больше брызг, некоторые из которых долетают до моряка, внимательно его слушает. Он, топя Намджуна в лунном мареве своих глаз, время от времени кивает на что-то, будто бы действительно понимая всё, что говорит ему большой человек. Намджун очнётся от странного чувства только с наступлением сумерек, удивлённый, что прошло так много времени и что его никто не искал, словно о его существовании просто... забыли? Он, нахмурившись, переведёт взгляд на спокойное море, и, не найдя ни намёка на обладателя серебряных волос, уже, было, решит, что всё это действительно его фантазия или странный сон, но, отойдя на шаг от борта, обомлеет. Потому что все его руки в сияющей тёмно-синей пыльце, а на дереве, там, куда попадали брызги от длинного хвоста, лежат завораживающие сапфиры. Этой же ночью, когда встревоженный Намджун вернётся в трюм, начнётся дождь, который будет длиться до самого утра. Отмывая от своих рук пыльцу и вспоминая редкие кивки загадочного существа, он, после улёгшись на неудобном полу, так и не сможет уснуть. Верить в то, что прекрасный русал был его галлюцинацией, больше не получается. *** Второй раз Намджун видит его глубокой ночью, когда море становится одного цвета с небом, деля миллионы звёзд на двоих. Намджун любил ночью наблюдать за таинственным морем, отражающим в себе небесную поверхность. Небо и море сливались, становясь единым чудом, сказкой, тем, что можно назвать волшебством. В такие моменты Намджуну казалось, что он плывёт по бескрайнему чёрному небу, усеянному золотыми звёздами, и что однажды оно поглотит его, забрав и тело, и душу к себе, навсегда оставив его путешествовать по волнам-облакам. Русал сидит на корме, свесив украшенный синими сапфирами хвост на палубу, расслабленный и умиротворённый. Он, подняв голову к небу, беззвучно шевелит бледными, как жемчуг, губами. И Намджун был прав — тело его совершенное. Стройное, гибкое, без присущих людям родинок или веснушек. Идеально гладкая белая кожа. Намджун сокращает расстояние между ними, подходит ближе, но прикоснуться не решается. Боится. Русал выглядит таким беззащитным и хрупким, ещё больше прекрасным в свете звёзд и луны, что, кажется, его любое, даже самое лёгкое прикосновение сломать может, хотя если верить сказаньям старых моряков, как раз самому Киму за свою жизнь опасаться и надо, ведь эти создания могут быть опаснее ядовитой кобры и свирепее тигра. В серых глазах существа отражаются яркие звёзды, и Намджун вдруг понимает, что оно его не боится. Смотрит ласково, всё с тем же интересом, маленькими язычками плящущего на самом дне глаз пламени любопытства. Намджун кулаки от волнения сжимает, хочет уже русала поблагодарить за долгожданный ливень — уверен, что это его магия особая ему причиной, как тот, схватив его за запястье и с неожиданной силой притянув вплотную к себе, целует. Намджун в ступоре ровно секунду. Через мгновение он сам, прижав к себе тонкое тело, неистово на поцелуй отвечает, инициативу перехватывает. Если раньше Намджун в его взгляде тонул, то сейчас в поцелуе тонет, от мягких, вкусных губ задыхается. Они мёда слаще, кружат голову лучше самого изысканного вина. Намджун в нём захлёбывается. Он целует его безумно, пылко, пухлые губы до крови кусает, от того, как острые зубки ему в ответ губы в красный окрашивают, шипит, не насыщается. Вопреки поцелую убийственному, Намджун его волосы, шёлка мягче, перебирает ласково, под линией роста волос нежно шеи касается, вверх по изгибу плеча скользит и на небольшие жабры за аккуратным ушком натыкается. Гладит осторожно, невесомо дотрагиваясь, иногда сильнее надавливая, заставляя русала вздрагивать и покрываться мурашками, крепче к его голой груди прижиматься. Намджун отрывается от него только спустя несколько долгих минут, дыша рвано, прерывисто, и, глядя в покрытые плёнкой возбуждения глаза русала, ладонями касается его щёк, поглаживая их большими пальцами. — Чимин. Чи-мин. Повторишь? — шепчет, тихо совсем, в самые губы. Русал голову к круглому плечику склоняет в непонимании, длинными, пушистыми ресницами быстро взмахивает, Намджун за один взмах этих ресниц ему весь мир подарить готов. Прекрасное создание мурлычет, пытаясь услышанные звуки повторить, но не получается. Смотрит на Намджуна обиженно, сердце ему взглядом своим разбивая. — Чи-нини? — ещё раз пытается, выглядя при этом таким сосредоточенным, как маленький ребёнок, пытающийся в первый раз собрать пазлы. Намджун не понимает, как в нём похоть греховная и ангельская невинность сочетаться могут. — Чи-мин, — повторяет Намджун, смотря внимательно, нежно, взглядом тонкие черты лица лаская. — Это отныне твоё имя. Чимин. — Чимин, — медленно проговаривает, застывает тут же, понимая, что получилось. Расширенными глазами в глаза напротив вглядывается, и, одобрение видя, в ладоши радостно хлопает. — Чимин, — уже увереннее, чётче, всё также хлопая. — Чимин, — говорит снова и смеётся. Смеётся громко, но мягко, шёпотом волн в штиль, пением соловьёв ранней весной, перезвоном голубых и белых колокольчиков летом, шелестом золота листьев в осень. Смеётся так, что не улыбнуться ему в ответ невозможно. Ластится кошкой к Намджуну, мурлычет, прижимаясь к широкой груди большого человека, и время от времени повторяет данное ему имя. Чимин, посмотрев на него, снова отчего-то смеётся, а Намджун, обнимая его в ответ, где-то в переливах этого смеха оставляет собственное сердце. *** В третий и четвёртый раз Намджун видит Чимина мельком, но знает, что тот всегда плывёт за кораблём и смотрит на него. Он может сидеть на корме, ожидая прихода Намджуна, и, стоит тому явиться, машет своей белой ручкой в приветствии, улыбается и прыгает в море. А может изредка выныривать из воды, прячась в волнах то с одной стороны корабля, то с другой, но так, что только Ким его успевает заметить, а остальные моряки — нет. Намджун скучает. Когда он впервые ловит себя на этой мысли, то застывает столбом, удивлённо смотря перед собой. Хосоку тогда пришлось постучать ему по плечу, чтобы он пришёл в себя. Провожаемый его обеспокоенным взглядом, Намджун спустился в трюм и не поднимался до самого заката. Во второй раз удивления нет. Он скучает. Скучает по хрупкому телу в своих руках, по чувственным, сладким губам, по хитрому взору больших серых глаз. Скучает по мягким, собирающим в себе лунное сияние, волосам, и маленькому носику кнопочкой. Скучает по тихому мурлычащему голосу, по звонкому смеху и объятиям нежных рук с острыми ногтями. Скучает даже по длинному сапфировому хвосту, которым русал бьёт его по ногам, когда не в силах контролировать эмоции. Намджун мечтает о собственном корабле, где был бы капитаном, и о жизни на далёком от людей острове, чтобы Чимин мог больше не прятаться. Он старательно гонит прочь чувство страха, которое иногда возникает рядом с русалом, стоит тому прижаться острыми зубами слишком близко к артерии или провести по ней острыми ногтями, и с каждым взглядом, брошенным на Чимина, эти эмоции выцветают, бледнеют. Скоро исчезнут совсем. Намджун не может спать и есть — мыслями о русале, о его чарующих лунных глазах поглощённый, он забывает о сне и еде. Он будто надвое разбит, и одна его часть у Чимина находится — только с ним он себя целым чувствует, только с ним ему, несмотря на мертвенный холод кожи Чимина, тепло. Намджун слабеет, и не замечает этого. Весь остальной мир будто туманом укрыт, а Чимин в нём — единственный, кто от него своим холодным дыханием, нежными прикосновениями спасает, тот, кто звёздным сиянием верную дорогу, в его же сети ведущую, указывает. Намджун, как и сотни моряков до, очарован. Намджун, как и сотни моряков до, в Чимине захлебнулся. *** Когда Намджун видит Чимина в пятый раз, он уже с трудом держится на ногах, болезненно худ и истощён. Вместо сильного голоса, раздававшего команды, из горла вырываются слабые хрипы, которые человеческому уху уже не разобрать. Но сделать это сможет Чимин. Русал, как и во вторую их встречу, сидит на корме, свесив красивый хвост вниз. На его манящих губах играет лёгкая, умиротворённая улыбка, а серые глаза с неизменной лаской и интересом смотрят на приближающегося к нему Намджуна, опирающегося на каждую встречающуюся на пути бочку, чтобы удержать равновесие. Последние метры тот преодолевает одним быстрым рывком, падая на колени перед Чимином и прижимаясь головой к ледяному сапфировому хвосту. Его большой человек совсем слаб. Русал обеспокоенно качает головой, зарываясь маленькими пальчиками в когда-то густые, ставшие редкими, волосы, ласково перебирает поблёкшие пряди. Грудь его человека слабо вздымается, будто ему трудно дышать, а пальцы, скрючившись, цепляются за его хвост, но постоянно соскальзывают. Чимину больно. Ему больно, потому что сейчас плохо его любимому человеку, но он ничего не может сделать, чтобы прекратить это, только негромко что-то мурлыкать, улавливая чужие тихие вздохи. Одинокая слеза скатывается по бледной щеке, застывая и превращаясь в крошечный драгоценный камень. Ему жаль, что всё сложилось вот так. Намджун не первый его возлюбленный, не первый, кто теряет от него голову и угасает, но он — первый, рядом с которым мёртвое сердце начало биться. Вечное проклятье прекрасных сирен и юных русалов. Тысячи душ могут пасть, очарованные их красотой, но одна душа, единственная из всех в мире душ, пробудит мёртвое сердце от вечного сна, заставив его снова биться и вновь гонять кровь по медленно теплеющему телу. Но они не в сказке, где всегда случается чудо — будущего у влюблённых детей моря нет. Когда-то давно Чимин был человеком. Из своей прошлой жизни он помнит лишь поглощающий его страх, когда что-то тяжёлое тянуло его на дно, не давая всплыть, яркие всполохи отражающегося в мутной воде пламени, и яростные и испуганные людские крики, а в новой — бескрайние воды океана, затонувшие сокровища и Намджуна. Его человек вдруг падает, заваливается на деревянную палубу, сгибаясь в приступе кашля. Чимин видит кровь, стекающую по чужим губам и подбородку, видит, как закатываются у Намджуна глаза. Чимин слышит, как сердце его человека заходится в бешеном ритме, и, бросив быстрый взгляд на тёмную глубину, поднимает своего слабого, но всё такого же любимого человека, и прыгает в воду. Ночной океан волнами закрывает их от глаз обеспокоенных людей, прибежавших на странный звук, прячет своё драгоценное дитя в своих водах вместе с его грузом, чувствуя его боль и отчаяние. Последнее, что видит Намджун — это испуганные серые глаза Чимина и яркие блики в тёмной воде. Намджун улыбается и из крупиц оставшихся сил сжимает в своей ладони тёплую руку своего чуда. Почему-то ему кажется, что когда-то он точно также держал его, что когда-то он тоже падал вместе с ним на самое дно — Намджун не знает, что за картинки мелькают в его голове, он уверен только в одном — сейчас он Чимина ни за что не отпустит. Чимин крадёт последний вдох своего человека, прикасаясь к его губам своими. Только что сердце Намджуна остановилось навеки, а сердце Чимина — раненой птицей стучит, бьётся так сильно и больно, будто вот-вот сломает грудную клетку. Чимин прижимает тело Намджуна — холодное, как море в ночи — к себе, укачивает, из раза в раз повторяя имя, данное ему человеком. Чтобы не забыть. Чтобы навсегда в памяти отпечаталось, чтобы в сердце, рядом с его именем, было выжжено, чтобы в израненной и сотни раз покорёженной, переломанной душе горящим клеймом осталось. Намджун в Чимине нашёл свою смерть, а Чимин в Намджуне — жизнь. Намджун, в лунном мареве чужих, но таких знакомых глаз ещё в первую встречу утонув, в тот же день умер. Чимин, впервые его заметив, был обречён. Обречён на жизнь в бескрайних водах ледяного моря и тысячи других очарованных и будущих мёртвых душ, но с одним лишь сохранённым в последнем прикосновении губ именем — Намджун. Именем его большого и сильного человека.