О любви

Пожалуй, всё и закончилось на том, что в математической душе мистера В противно ёкнуло, стоило девушке-фотографу приспустить розовые очки в форме сердечек и подмигнуть ему кукольным бесцветным глазом. Рассказ подошёл к концу, не успев толком и начаться. Да и рассказ ли? Скорее эпилог длинной истории жизни, которая осталась за кулисами, ибо слишком одинаковая, слишком цикличная, цикличная настолько, что стоит описать всего лишь день из жизни мистера В, так всё о нём станет ясно. Каждое утро мистер В по-настоящему просыпался в закусочной C, ослеплённый вспышкой фотокамеры, направленной в его рыхлое лицо. До этого все действия — автоматизм. Открыть глаза в семь тридцать. Посчитать количество пятнышек на зеркале в ванной, сравнить зеркало с космосом и подивиться, выдавить на щётку Colgate пасту Oral B и подумать о котле в стоматологическом аду за такой акт межбрендового соития. Сорок движений щётки во рту. Ни больше, ни меньше. Затем сунуть костлявые ступни в тапки и сделать пятнадцать шагов до кухни. Поставить сковородку на плиту, а плиту на «семёрку»… Мистер В проснулся в закусочной C от вспышки фотокамеры. Не будь этой вспышки, он бы, наверное, так и продолжил ритмично жевать омлет, бессознательно прикидывая, сколько эмбрионов цыплят убивает каждый день человечество, и почему людям хватает наглости восклицать о запрете абортов. Вкуса омлета он никогда не чувствовал. Вспышка фотокамеры, сигаретный дым, чернильное бесформенное пятно одежды за фотокамерой. Мистер В просыпается и вонзает в объектив глаза, блеклые, как у мертвой рыбы. Белые паучьи пальцы сжимают надкусанное яблоко. Фотокамера опускается, распахивается в широкой улыбке рот, очерченный ярко-красной помадой, как мелком труп на дороге. Мистер В почему-то думает о тиграх. Ослепительные зубы в режиме слоу мо вонзаются в яблоко, а мистер В чувствует, как эти зубы сдавливают его поперёк туловища. Мистер В ненавидит девушку А. А приходит пугать его каждый раз. А упрямо возвращает его в реальность и мучает. Бесформенное облако плывет по направлению к нему, а он замирает. Древние инстинкты говорят ему замереть, притворившись мёртвым, — самое удивительное, именно в моменты стресса он чувствовал себя живым. Пять окон. Пять больших окон. Семь столиков, шесть человек, двадцать стульев. Шесть человек и А. Он отчаянно, торопливо считает всё вокруг, задыхаясь, но не смея показать этого. Он — таракан под её острым взглядом. Объектив потому и страшен — именно через него смотрят глаза. Мистеру В хочется стать центром земли, чтобы гравитация сдавила его со всех сторон до невидимой пылинки и выдула наружу сквозняком. Он не мог видеть её глаза, они прятались за непроницаемой броней розовых сердечек. Тигр притаился в кустах. Под видом яблока в очерченном помадой рту пережёвывались его внутренности. Сейчас А схватится белыми паучьими пальцами за дужку очков и спустит их на нос. Настоящая Медуза Горгона. А коснулась указательным пальцем края очков. — Сейчас вылетит птичка. Гарпии, тысячи гарпий вылетели из её глаз как из бездонных пещер и склевали, разорвав на части. Вместо этого мистера В ослепляют вспышкой. Целый год А терроризирует его так, целый год он позволяет ей, ожидая с детским волнением этих страшных минут. Бесформенное нефтяное пятно, чёрная дыра; стоит к ней прикоснуться, и затянет, уничтожит до молекул, до атомов, до наночастиц. Голова у неё горит дьявольским рыжим, А постоянно что-то жует большим и красным ртом, никогда не показывая, что же прячется за непроницаемыми розовыми очками-сердечками. Но сегодня что-то идёт не так. Мистер В прерывисто, судорожно отсчитывает три секунды, ни больше, ни меньше — именно такой промежуток времени она на него просто смотрит. Смотрит как на палку на дороге. Как на отдельно взятый лист дерева, как на сгорбленный над головой фонарь, окруженный каплями дождя. Почему-то последнее поражает, врезается в сознание так сильно, что мистер В едва не вскрикивает. Он видит А чёрным облаком с паучьими пальцами в карманах, а капли резво стекают по очкам, приоткрытым губам, фотоаппарату. Фонарь навис над ней как статуя, как мёртвый предмет, как он сам сегодня утром, изучающий галактику капельных брызг: просто и тупо. А смотрит на него четыре секунды. Заложило уши. Пять секунд. Мистер В превратился в сплошное бьющееся сердце. Ему стало казаться, что он всегда был сердцем, просто с ним случилось несчастье: из-за эксперимента сумасшедшего учёного у него отрасли ноги, руки, появился мозг и умение считать. Шесть. Семь. Восемь. Вселенная рушится. Он видит конец в каждом миллиметре декораций закусочной: у одного стула недостает ножки, у книжки меню отгрызен краешек, в салфетнице нет салфеток, у него самого пустая солонка. У бармена на полках есть пустое пространство, не заполненное бутылками. Как щель между зубами. — Сегодня вы ещё более сумасшедший, чем обычно. Голос А звучит как детское воспоминание. У него во рту пустыня. Мистер В молчит. — Вы очень красивы, — добавляет А. — Камера любит вас. Если она продолжит приходить сюда, в С, к нему, он больше не выдержит. Умрёт от нервного истощения. Облако наклоняется к нему, пожар растрёпанных волос вот-вот обожжёт лоб, мистер В отклоняется на стуле как можно дальше, мелко-мелко дрожа. Пятнадцать крошек. На его столе пятнадцать хлебных крошек. А затем он видит, как паучья рука накрывает его безжизненную серую ладонь. Девушка-фотограф приспускает с носа розовые очки-сердечки и отстранённо наблюдает, как тонкие пальцы гладят кости и мясо сквозь кожу. — Вы знаете, зачем вы живете? — За тьмой длинных густых ресниц он не видел радужки и зрачков. Она надвинула очки обратно на нос и взглянула на него. — Прекрати. Этого никто не знает. Он перешёл на «Ты» — говорить девушке А «Вы» не поворачивался язык. Дело не в том, что он не уважал её, нет. Сама причина была в слове «Вы», в том, что оно означало помимо вежливого обращения. «Вы» — так обращаются к скоплению людей, к множеству душ, личностей, или в чем там суть индивидуальности каждого. Говорить ей — «Вы» значит обращаться к коллективному сознанию, может быть, даже к Идее, а ведь именно этого в А он боялся до смерти. А обычный человек. О-быч-ный че-ло-век. Только Она. Не Они. — Вы в этом уверены? — произнесла А с нажимом на последнее слово. — Я ни в чем не уверен. — Может, чего-нибудь желаете? — Смерти. Она его доконала. До-ко-на-ла. Весь год А отворачивалась или исчезала, едва в нём просыпалась смелость заявить, что он НЕ НАМЕРЕН больше её терпеть. А сейчас здесь, перед самым его носом, стоит, выжидает. Он чувствует почти на физическом уровне, как она в ы ж и д а е т. В паучьих руках оказался поднос вместо фоторужья. Она склонила голову. Чёрное длинное облако с высоким воротом шевелится от порыва сквозняка. Сначала звенит колокольчик, затем колыхаются ближние шторы у окон, а потом уже нефтяной океан пускает штормовые волны. — Чего желаете, с э р? Он промаргивается и видит перед собой обыкновенную официантку. И даже ни капли не рыжую. Брюнетку. И губы у нее не кроваво-красные, а розовые. Мистер В не удивляется такому исчезновению. А на всё способна. После её исчезновения мистер В стойко ощущал во рту привкус ментола. Даже не совсем во рту, а где-то в глубине горла, где под колокольчиком-глоткой начинался пищевод, длинный мышечный тоннель. Он не пил мятный чай, не курил ментоловые сигареты, это была личная аномалия организма, вызванная разговором. Как будто девушка А пометила его, забралась в рот и надышала там отвратительной мятой. Сумасшедшая собственница. Мистеру В претило это клеймо, он со всех ног побежал домой, растолкав и распугав нерасторопное множество семейных пар с детьми, назойливых, шумных в своём иллюзорном домашнем счастье, в которое мистер В, кстати говоря, не верил. Пятнышки на зеркале в ванной исчезли. Всё исчезло на контрасте с последними событиями, обернулось пылью, такой же интересной, как философствования сантехника о смысле жизни. Недель, месяцев до сегодняшнего события в закусочной С будто не существовало, будто стрелки часов до этого момента вертелись со световой скоростью, останавливаясь лишь при ослепляющей вспышке фотоаппарата. Мистер В выпил литр горького кофе, съел пару чесночных бутербродов, но привкус ментола, эта унизительная метка, продолжала ощущаться в глубине горла. Мистер В даже позволил себе проблеваться, давя на склизкое основание языка. Хватит. Отстань. Надоела. Мистер В не может перестать себя спрашивать, зачем же ему жить и чего он желает. Он хмурился на отражение, пугаясь лица, которое улыбалось ему в ответ. Толкал стены, надеясь увидеть, как трещина рассечёт обои. Лежал на полу в комнате и наблюдал, как не светит люстра. Чего же он всё-таки желает? Не смерти. В соврал А, чтобы А потеряла к нему интерес, посчитав заурядным. В не был заурядным, В занятно боялся смерти. Ментол, вот чем пахнет безумие. Его ум, болезненный и несовершенный под стать организму, но оттого и чуткий, отчётливо понимал, что сегодня — день его падения, день, когда над ним разверзлась бездонная пропасть, и он потерял из-под ног землю. В бы не просыпался по утрам, если б не желал хоть чего-то в этом мире. Так в чём же разгадка? Тоска тянула нервы и разрасталась в груди, заполоняя собой сосуды, костный мозг, соединительные ткани. Он чувствовал, как разлагается изнутри, как тоска отравляет его, заползая через нос, рот и поры. Кожа, и без того серая, как у трупа, стала еще серее, стремясь к самому серому из всех серых оттенков, которые только может вообразить себе человек. Глаза больше не блестели. Он выцвел, как некачественное бельё после грубой стирки. Его постирали. Его постирала А. А сделала с ним всё, что только можно сделать с материей. А его постирала, А его съела и переварила, А его заклеймила, сфотографировала, вывернула наизнанку и выкрасила органы в серый цвет токсичной строительной краской. А проникла к нему в тело и улыбнулась из зеркала. Голова В вдруг неимоверно отяжелела, он без сил завалился на кровать, замерев, как игуана на солнце. Перед глазами мелькали вспышки фотоаппарата, фиксирующие время. Мистер В в исступлении считал ворон. Сердце билось о ребра с рвением птицы, трагически оказавшейся в неволе. Что же будет? Что же случится, когда оно все же проломит ребра и вылетит наружу? Он… вылечится тогда? Да, ведь? Одна ворона, вторая ворона, третья. Арифметика всегда спасала. Четвертая ворона. Его любимые числа, его любимая арифметика, его родные абстракции. Пятая ворона. Мистер В считал и считал, стараясь не задумываться о том, помогает это ему или нет. Две тысячи двести двадцать вторая ворона. Паника отступила. Осталось лишь чувство, которому человек не придумал названия, ибо ум не в силах постичь и классифицировать т а к о е. Мистер В не удивился б, если бы ему сказали, что такого чувства не существует в принципе, что никакой псих, а уж тем более нормальный человек, не испытывал т а к о е за всю историю цивилизации. В висках давило, ментоловый вкус холодил горло. Мистеру В то казалось, что он превращается в жидкость и впитывается в постельное белье и матрас, то он ощущал, как гравитация отказывает ему и кровать начинает вертеться колесом фортуны. Мистеру В смертельно захотелось спать. Утром ему смертельно захотелось проснуться. «Сейчас вылетит птичка…» Он ослеплен, сражен, и унижен. Почему унижен? Он чувствовал, что в этих фотографиях он р а с к р ы в а е т с я, как проститутка. Черное облако, пахнущее ментолом и яблоками, без церемоний подлетело к нему. А понимала, по-видимому, что после вчерашнего разговора между ними что-то изменилось, рассыпалось, потрескалось, растворилось. Мистер В тоже это понимал, поэтому он окончательно отбросил формальности и обратился прямо. — Я не знаю, чего я желаю. Моя жизнь ничего не стоит. А приспускает очки и смотрит на него искусственными кукольными глазами, которые отпечатываются вспышкой в сознании мистера В. Он наконец их увидел. В этих глазах вся суть мира, пустого, никчемного мира. В очарован ее безликостью. Эти глаза — ничто, прах, бессмысленность и отсутствие живого, они заворожили до подрагивающих пальцев, до сухости во рту, до расширенных как у кота зрачков. — Как вы думаете, чего желаю я? Дьявольский смех А звенит осколками разбитой посуды, она по-дурацки плюхается напротив него и кладет белые руки на любимую фотокамеру. Склоняет голову вбок, сканируя бесцветными пустыми глазами. Мистер В растерялся, услышав вопрос. Откуда он может знать? — Язык проглотили? Отвечайте на вопрос. — Ты… желаешь меня? Девушка А хохочет. Мистер В не понимает, почему. Разве это не было очевидно? — Верно, — А рассеяла нависший туман недопонимания. — С каждым днем одних фотографий становится все более и более недостаточно. Двумерное измерение для вас слишком узко. — Благодарю, — Мистер В надкусил омлет и внезапно почувствовал, как раздражающий ментол сменился знакомым когда-то вкусом. Ненавязчивым, нежным, как объятия матери. Кажется, цветы в вазе ожили. А снова нарочито добродушно смеется, утирая слюну рукавом черного одеяния. — Честно говоря, я понимаю, что со стороны это всегда выглядело по-дурацки, я будто сталкер, — взгляд ее, тараканом ползущий по серому лицу мистера В, на миг стал по-животному хищным. — Но у вас всегда такой потусторонний вид… меня до мурашек пробирает. Вы только не пугайтесь, но знаете чего мне ещё хочется? — мистер В вжался в спинку. Девушка А смотрела так, будто зубами хотела вырвать кадык из его горла. — Мне хочется сфотографировать вас в момент смерти. — Да ты в меня влюблена. А улыбнулась. Мистер В вздохнул. Он и подумать не мог, что иногда дни совершенно не похожи друг на друга. — Думаешь, все это время я тоже желал… тебя? — прокашлялся мистер В, чувствуя себя как на допросе. Он почувствовал, как мизинец девушки А накрыл его собственный. И это было в миллионы раз ярче вспышки фотоаппарата. Вопреки всем известным законам гравитации кровь прилила к голове и уничтожила серый цвет. Мистер В растерянно оглянулся по сторонам и впервые заметил, какая же закусочная С уютная. С глаз как будто сорвали пленку. Девушка А смахнула со стола крошки. И кому до них теперь дело? Затем она смахнула столы, стулья, выгнала с неба ворон, вычистила зеркало над раковиной и стерла с небосвода звезды. — Ты готов признать это? — прищурилась А, накручивая на палец огненную прядь. Наверняка у мистера В останутся серьезные ожоги, но его это больше не беспокоило. Он потянулся к волосам и погладил их.