На заре

      В три часа дня я сижу в этом кафе — кажется, оно называется «Морена», но мне все равно, правда, — и занимаю один и тот же столик на одного в углу, чтобы сложить руки и ждать. Я жду, потому что ближе к четырём уютное оранжевое солнце, пройдя через грязноватые стекла витрин, покроет твою макушку оранжевым платком. И я сразу приподнимусь над стулом, чтобы разглядеть поверх голов, какая же ты сегодня.       Ты каждый день практически одна и та же, но мне не надоедает. Мне нравится все, и неважно, зашла ты, ослепляя всех посетителей кафе улыбкой, или же уткнула нос в шарф, руку или телефон — я уже поняла, что ты так делаешь, когда готова расплакаться.       Ты всегда заходишь одна, и это даёт мне надежду. Ни разу я ещё не видела тебя в компании друзей, парня или — может, мои надежды не бесплодны, — девушки. Ты всегда одна, и ты всегда предельно вежлива, но держишь дистанцию. Ты так умело это делаешь, что почти никто и не думает навязывать тебе свое знакомство. Я тоже, к сожалению. Зато не ревную. Ну ладно, на самом деле, мне не нужен даже повод для того, чтобы поревновать. Ты ведь наверняка имеешь друзей, только их у тебя наверняка немного — небольшой круг самых близких, тех, кому ты точно можешь доверять, остальные же, не прошедшие твоей проверки, остаются за чёткой холодной гранью твоей вежливости, не сулящей ничего больше.       И я высматриваю малейшие детали твоего облика, почти играясь в Шерлока Холмса. Одета ты часто в дорогие белые блузки и чёрные штаны. Этим ты мне напоминаешь офисного работника, спустившегося из многоэтажного улья выпить кофе в перерыв. Может, ты действительно работаешь где-то здесь и ходишь в кафе «Морена» только потому, что не хочешь тратить время? А может, ты недалеко живёшь, но каждый день по пути с работы забегаешь сюда, потому что ну никак не сможешь без порции отменного пирожного? Ох, как мне жаль, что я ничего о тебе не знаю, но как же интересно придумывать разные версии и представлять тебя то в одной роли, то в другой.       Когда ты берёшь свой кофе, я замечаю, как у тебя много на руках украшений. Я не разбираюсь в камнях, но они играют на солнце, отбрасывая зайчиков и на секунду превращая кафе в волшебный театр, где на стенах сами собой проигрываются сюжеты. Кольца, браслеты и нитки — как же это завораживает! А среди всего этого я заметила давно уже потускневшее кольцо с темно-красным камнем. Оно выбивается из общего стиля, и я размышляю — почему же оно здесь? Оно досталось тебе от бабушки, почтенной гордой леди, бывшей модницы? Или, может, ты просто не смогла пройти мимо на винтажной распродаже? Больше у тебя винтажных вещей нет, но это могло быть небольшое приключение и эксперимент, на который вы решились с подругой, пойдя однажды на шоппинг… Ох.       Дорогая, ты сама заплетаешь себе эти чудесные косы? Если их тебе заплетает любящая девушка, я, конечно, буду сильно ревновать. Но если это твоя работа, я стану просить тебя каждый день плести мои волосы, потому что никто уже давно их не трогал, даже я.       Мы не можем быть вместе. Не злись, что я придумываю все это, пока смотрю из угла, как вопиющий в пустыне на бьющий радостно источник. Я знаю, что все сюжеты моего — нашего, общего — счастья невозможны. Но сидеть и, пока ты наслаждаешься кофе и пирожным, наслаждаться фантазиями о совместной жизни, о жизни, в которой мы самые близкие существа друг для друга, — это моя единственная радость. Ты не замечаешь моих взглядов, ты спокойна и собранна, так что я не боюсь, что причиняю тебе неудобства. ***       И все идёт своим чередом, как хорошо смазанный механизм, прокрутывающий кинопленку нашего летнего, невесомого счастья. Пока это счастье не становится тонким, как первый лёд на лужах.       Кажется, у тебя в жизни что-то произошло. Всё реже ты сияешь улыбкой, все так же реже готова расплакаться — большую часть времени на твоём лице каменная маска, почти мраморная, на которой уже не играет рыжими оладушками солнце. Всё чаще ты явно не спокойна, кому-то пишешь, о чем-то договариваешься, и ни следа не остаётся от той собранности, ауры покоя вокруг твоего столика. Да что там, всё чаще ты оставляешь на прилавке деньги, забираешь кофе и выходишь, даже не задержав ни на ком взгляда и не присев хоть на пару минут, чтобы отдохнуть. Куда ты так спешишь, постой, а как же я?       А как же я? — именно эта мысль заставляет меня однажды встать из-за стола и быстро пойти к выходу, чтобы перехватить тебя там. Мне плевать, я бы даже хотела столкнуться с тобой, ощутить тепло, пусть на то мгновение, когда мы соприкоснемся телами, дотронуться руками до всего того, что раньше пожирала глазами: до рубашки, до кос, до браслетов и колец. Кто бы знал, как я этого хочу.       Я успеваю добежать и возникаю внезапно перед тобой у самых дверей. Закрываю глаза, предвкушая, готовлюсь принимать тебя… но ты даже после столкновения уходишь дальше, улетев куда-то в свои мысли. А на моей рубашке расплывается темно-красное засохшее пятно, будто было пролито вино, и пятно это, пришедшее из прошлой жизни, напоминает мне, почему мы не можем встретиться.       В груди пустота обманутых ожиданий, но через какое-то время я могу в этой пустоте узреть пожар. Я уже и забыла, что могу чувствовать такой сильный, но в то же время беспомощный гнев, и он воплощается в одну мысль. ***       Мы встретим вместе зарю.       Вот здесь, в твоей квартире, в уютной спальне — честно, никогда не видела ничего более милого и в то же время простого, чем твоя спальня. Твоя квартира. Твоя жизнь.       Но чем-то же приходится иногда жертвовать, правда?       Из-за лёгких штор на ковёр падает призрачный оранжевый свет фонарей с улицы. Скоро их потушат, чтобы не мешали наблюдать рассвет.       Небо заволокло немного облаками, поэтому оно насыщенно-синее, но скоро придёт солнце и станет с ними бороться. И вот облака станут светлеть, голубеть, сереть и, наконец, розоветь. А может, они и вовсе расступятся перед могуществом солнца, позволяя его верным лучам выйти в мир, чтобы всем рассказать, что начинается новый день. А для тебя — и для нас тоже — начнётся новая жизнь.       Мне немного страшно в эту новую жизнь тебя переводить, но я дотрагиваюсь до твоих волос, и становится спокойнее. Ты и на ночь их заплетаешь в косы, это забавно, и я наконец-то увидела, что ты делаешь это сама, и что живёшь ты совсем одна, и что ты, должно быть, довольно одинока. Твоя квартира похожа на пузырь, в котором нет звуков, и твоё существование здесь сродни призрачному. Ты не мурлычешь себе под нос, когда готовишь, ты не ругаешься с техникой, ты даже телевизор не смотришь. Мне тебя жалко. Но я теперь здесь, и я помогу тебе.       Кажется, пора начинать — фонари притушили свою яркость, а потом и вовсе ушли спать. Я прикрываю глаза и небольшим усилием воли пропитываю всю эту уютную комнатку страхом и тоской. Хочу это все разрушить, чтобы ничего больше не связывало тебя с миром живых.       Тетради и учебники с полок — прочь. Лампу со стола — на пол. Занавески — содрать и свалить комком под окнами. Я приподнимаю руку, и, повинуясь её движениям, раскачивается люстра. Вот я и вижу уже проводку, а штукатурка сыпется сквозь меня на простыни. Напряжение заволокло комнату, набило стены, как вода, и скоро порвёт её. Обои сползают, комната старится, а люстра свисает все ниже и ниже, готовясь к поцелую с тобой.       Ты проснёшься, и первым, что ты увидишь в своём новом воплощении, буду я. И тогда ты заметишь меня, и тогда ты полюбишь меня, я уверена. Грань между миром живых и миром мёртвых мешала тебе все это время, но скоро она перестанет быть проблемой.       Ты проснёшься, увидишь меня наконец-то и полюбишь. И мы будем счастливы.       Навсегда.