И лед раскололся

Геральт широко расставляет перед собой напряженные ноги, удобнее размещаясь на большом расстеленном ложе. Долго сидит неподвижно, ближе придвигаясь к стене, всматривается в сырой потолок, который раз ухмыляется, трудно и продолжительно соображая. Мысли давят на череп, будоражат и тают на языке ядовитым осадком, бурно и обжигающе прокатываются по горлу в нутро. Негатив от собственной глупости скапливается в легких, мешая полноценно дышать и здраво соображать, скользит к низу живота и вспыхивает отголоском тягучего возбуждения. Ведьмак остро реагирует на собственное желание как на преступную дикость, которая приступом голода царапает воспаленную кожу. Ему вдруг становится стыдно от вспышки сознания, от отпечатка на подкорке и назревшего сгустка пристрастной потуги поддаться соблазну и взять, наконец, то, что хочется. Он давится гневом, ударяя кулаком о смятую простыню, прислоняется затылком к стене и шумно медленно выдыхает, восстанавливая самоконтроль. Немая борьба с собственным естеством и надуманной неприязнью к своим же позывам ломает кости, бестолково мучительно вороша в голове порывы к действию и попытки сопротивления. Геральт сжимает в руке необычную колбу с напитком. Золотистая жидкость маслянистой субстанцией лениво скользит по бокам, сладко омывая стекло и искрясь перед взором отражением света свечей. Чудо-сосуд холодит кожу рук, беспрепятственно проникая в сознание перспективой воздействия и внушая соблазн попробовать и ощутить, наконец, то самое, что наяву трудно — и невозможно вовсе — произнести вслух или, тем более, предпринять. Ведьмак мучается в прорывах нелепой тяги вскрыть пробку и осушить до конца, залпом вкусив возможность управлять собственным сном, возвести в нереальную правду желание, которое обгладывает его до костей. Можно просто продолжить обходиться воображением: вот так под покровом ночи сидеть посреди пустой комнаты, вытянув ноги перед собой, пару часов поборовшись с засевшей мыслью о неправильности и дикости, все-таки запустить руку в штаны и тут же закрыть глаза, отключившись. Потому что просто оставить без внимания и переждать становится невозможным. Ощущения будут неброскими: рваные движения на собственном члене, липкость на сжатой ладони, пара скупых картинок перед зажмуренными глазами и ожидаемая разрядка — малая доля того, что можно получить в зачарованном сне под действием зелья из колбочки. Геральту хочется большего. И в какой-то момент это желание начисто перевешивает мысли о дикости или неправильном поведении. Он живет через раз, натужно и глубоко погружаясь в низины ада и зловонья пугающих мест, дышит смрадом чудовищ и обмазывается по локоть в крови, гнили и постоянной грязи, с трудом выдыхая. Он давится проклятым миром жестоких существ, разрезая на части мирские оковы и мрак разрушающих бед, в бесконечном поту и усталости налетая на новый барьер. Он редко ложится в ванну, позволяя теплой воде приятно ласкать оголенное тело, редко отдается себе в полной мере и степени и редко — совсем никогда — не обеспечивает себя самым необходимым. Когда-нибудь появится человек, который тебя захочет. И ты когда-нибудь, может, захочешь кого-то. Геральт открывает глаза, осматривает пустую комнату, объятую тусклым светом нескольких низких свечей, еще раз концентрируется на неравной борьбе и стискивает колбу в руках. В воцарившейся тишине слышится звук вскрытой пробки. Во сне все должно быть натуральнее скупого воображения. По крайней мере, не имея возможности осуществить задуманное в реальности, Геральт очень надеется, что снадобье, и правда, поможет ему отвлечься от вечной гнили и получить то, что он хочет. То, что так сильно манит и не дает уснуть, поднимая среди ночи в холодном поту и неприкаянном понимании собственного бессилия перед влечением, которое накрывает любого вне зависимости от происхождения или образа мыслей. В соседней комнате слышится тихое копошение Лютика. Геральт плюет на все и залпом осушает сосуд, тут же спрятав опустошенную колбу под небольшую подушку. Сон не приходит совсем. Он будто издевается и дразнит, маяча где-то под потолком, нажимает на веки и тут же раздирает глаза, с противным смешком снова отступая обратно и удерживая Ведьмака в плену ядовитой реальности, заставляет сомневаться и мучиться последствиями собственного поступка. Геральт беспокойно ворочается, суетливо и без должного много раз повторяя одно и то же, будто боится, что волшебное зелье подействует как-то не так, и задуманное им сновидение обернется бредовым кошмаром. Он ждет неправдивой реальности, ощущения чужой кожи на собственных жарких руках и наивной податливости. Ждет события, которое вскроет его и изменит, но о котором никто никогда не узнает. Пелена накрывает с трудом, продираясь сквозь залпы взбешенного разума и постоянной нервозности, тихо прокрадывается в нутро и медленно усыпляет, мягко и осторожно обвивает по рукам и ногам. Комната плавится в тусклом свете низких свечей и запахе предвкушения. Геральт открывает глаза, быстро и с жадностью шаря взглядом перед собой, не имея намерения пропустить какую-либо деталь и на что-то не посмотреть, зазевавшись. Лютик опускается рядом. Ведьмак чувствует, как он сбоку приминает постель. Геральт медленно, катая на языке вожделение и волнение, поворачивается и застревает на нем, теперь открыто и густо рассеивая любопытство по чужому лицу, жадно и голодно вбирая в себя каждую мелочь. Он давится нежностью, нехарактерной для него, потому что во сне имеет право не притворяться и не закрываться от себя самого маской заученной беспристрастности. Тянется ближе и гладит по щеке, раскрытой ладонью вбирая в себя мягкость кожи, скользит пальцем по нежной улыбке и неторопливо раскладывает Лютика под собой, правильно и требовательно раздвигая его ноги. Лютик с готовностью подставляется, обвивая его лицо. Так преданно заглядывает в глаза, прижимаясь, изгибается в позвоночнике, чтобы достать до кожи, выдыхает в раскрытые губы и сам настаивает на поцелуе, кружа в миллиметре от его рта, что Геральт срывается окончательно. Поцелуй получается рваным, мокрым и жадным. Ведьмак подчиняет себе, нависая и пригвождая к постели, шарит руками под широкой рубахой и тянет наверх, пока сам парень жадно и трепетно ласкает пальцами его спину, гуляя подушечками по позвоночнику. Это несравнимо со скупым вожделением и картинками в голове, сухой дрочкой в пустом одиночестве и глупым осадком от быстрой разрядки. Это вспенивает и душит, холодит и сжигает, стреляя изнутри и снаружи, сталкивает снаряды друг с другом и врезается в голову разрывными гранатами невозможного ощущения. Геральт хочет его себе целиком: так долго и по-садистски зарывал глубоко в себе, что сейчас не может насытиться и остановиться на чем-то одном. Сжимает мальчишку в крупных руках, считая пальцами ребра, мокро и пошло целует рот, вылизывает и кусает подставленную шею, с упоением ловя его тихие стоны. В голове не укладывается, но пугающе хорошо ощущать его под собой: осязаемого, живого и относительно настоящего. Геральт глупо пытается вспомнить такую же негу, разливающую магму по позвоночнику, но натыкается на сейчас и неуверенно признает, что так никогда раньше не было. Так — только с ним в зачарованном сне под действием чудодейственной жидкости. Геральт не может утолить голод: то страстно целует, кусая припухшие губы, то лижет ключицы, больно царапая ребра, то мажет по бедрам, шире разводя ноги и доставляя себе наивысшее удовольствие ответной податливостью и ответным желанием все это продолжать. Он жадно заглядывает парню в глаза, натыкаясь на разрешение, на пожар и озноб. Лютик обвивает его за шею, ближе притягивая к себе, с готовностью отвечает на поцелуи и ласки, обвивая ногами бока, ласкает ладонями спину и задыхается под сильным, могучим телом, всем своим естеством открыто прося о большем. Когда они оба голые, сталкиваются кожа о кожу и растапливаются в едином порыве, все как-то сразу теряет смысл. Все сужается до размеров измятого ложа и сиплых стонов мальчишки, так открыто и страстно подставляющегося под чужую… любовь. Геральт чувствует ответную тягу, остро и взбудоражено глотая его порыв, переворачивается на спину и прикрывает глаза, томно и несдержанно выдыхает. Лютик нежно скользит руками по могучему телу, собирая с кожи насевшую влагу, целует шрамы и полосы от сражений и драк, скользит по широким бедрам и застывает внизу живота, вдруг жарко и оглушительно опаляя головку набухшего члена долгим и шумным дыханием. Он берет в рот неумело. Несмотря на опыт в интимных вопросах, Лютик вряд ли сливался с мужчинами и вот так красиво смотрелся между их разведенных ног. Хотя, мальчишка — это всего лишь сон Ведьмака, и возможно, подсознание податливо рисует его таким неловким, неопытным, но обжигающе лучшим. Геральт зарывается пальцами в мягкие волосы Лютика, рыча через сжатые зубы, расплавляется долго и трепетно, разносясь частями по комнате. Ни одна девушка из борделя и бара, искушенная в этих делах, не сравнится с тем, что творит этот парень, наверно, именно потому, что это делает именно он. Ведьмак давит ему на плечо, второй рукой глубже зарывается в волосы, получая и ускоряя толчки, глубоко и несдержанно толкается в рот, отчего-то упрямо не открывая глаза и не позволяя насладиться себе в полной мере, будто Лютик способен испариться и развеяться в воздухе. Но он так реален и так прекрасен, что перед глазами Ведьмака вспыхивают настоящие искры, а не пустая аллегория из глупых женских книжонок. Лютик не отстраняется, что-то мыча, когда Геральт предупредительно треплет его за волосы, на пике истомы толкаясь в чужое горло. Сокращения глотки сводят с ума, расплавляют и восполняют опять, лютым порывом тревожа возбужденную плоть. Его семя на подбородке Лютика приводит Геральта в неописуемый восторг, будто вот оно — наивысшее чудо: видеть, как медленно, без пренебрежения или брезгливости парень стирает ладонью с кожи чужие следы. Геральта гонит соблазн и неприкрытое возбуждение парня. Его омывает и гладит по спине и плечам желание прикоснуться к нему столь же интимно и также порадовать, запечатлеть собственную любовь и привязанность, послав к черту привычную беспристрастность. Все равно никто никогда не узнает. И это лишает оков, развязывая руки. Ведьмак опрокидывает его на спину, большим и могучим очагом нежности нависая сверху, снова жадно и голодно касается искусанных губ, пылко и влажно опускаясь к изнывающему от напряжения члену и без раздумий, без привычной борьбы «за» и «против» насаживается ртом, скользя языком по длине и массируя кончиком венки. Никто не узнает. Утро прорезает сквозь веки солнечный свет, назойливо и торопливо вынуждая проснуться, мажет по окнам и скользит по стенам, перекрывая тусклый отсвет свечей. Геральт отирает лицо, будто, отняв ладонь от кожи, надеется накинуть на себя маску непроницаемого спокойствия и скупого запала каждодневной рутинности дел. Мелко потягивается и садится на ложе, когда дверь скрипит под давлением, и в комнату тихо проходит Лютик, как-то по-особенному улыбаясь и заговорщически заглядывая в глаза. Геральт от его вида напрягается сразу же. Но совсем выпадает в осадок, когда парень мягко опускается на постель — та проминается под его телом, как в затопленном снадобьем сне, — целует в уголок губ, доверительно трется носом о щеку и шепчет на ухо до того, как Ведьмак набросится на него с кулаками: — Геральт, ты знаешь, зелье действует не только на того, кто его принял, но и на тех, кто является к нему во снах. Так что я сам мог контролировать свои действия. Лютик предпочитает исчезнуть раньше, чем Ведьмак осознает все до конца и сокрушится в порыве уничтожения. С тихим смешком прикрывает за собой дверь и медленно выдыхает, с улыбкой прислоняясь к стене, закрывает глаза, с восторгом и в деталях пронизанный их сновидением. Геральт заторможено мыслит и не может припомнить, чтобы такую деталь ему озвучили при покупке чудодейственной жидкости. Кажется, все-таки не стоило доверять чародею. Или… Все-таки стоило?