Молния

Бар на окраине планеты, бар на изнанке вселенной — Тору кажется, что он переворачивает все миры рубашками карт один за другим. Машинально, сосредоточенно, вгрызаясь зубами в каждый след. «Будь спокоен», — сказал Локи перед его отъездом безо всякого участия, словно бы не ему вручили вожжи управления всем тем, когда-то построил их отец. Король мёртв, да здравствует король. Тору думалось кисло и пресно, с привкусом плесени, пока внутри шевелился когда-то уснувший змей. Распутывался он в своих кольцах безумной мыслью, а те стучали в наковальни висков. Найди её. Найди её. Скинь цепи и найди её. «Я присмотрю за нашим делом», — сказал ему Локи. И Тор уверен: вернётся он к полнейшему хаосу, что учинит младший брат в стремлении захапать всё своими длинными да грязными руками. Достаточно лет минуло, а с ними и вода утекла — ложью, притворством, обозлённой и обнажённой завистью. Порой Тор смотрел в лицо брата, и видел то, другое. С искривлёнными губами, острыми скулами и чернотой подведённых глаз. У Хел они тоже зелёные, да только у Тора в подсознании — две чёрные дыры, что выпили его всего, не оставив ни капли. Какой тут мёд поэзии. В баре душно и темно, должно быть «лампово», но Тора уже тошнит от заведений такого порядка, отшампованных набором стен, налепленными на них постерами и вытертыми костерами под пивные кружки. У бармена наверняка идеально выстриженные усы, углы которых выверены транспортиром. И рубашка в крупную клетку. Тор в душе не ебёт, когда мир стал таким клишированным местом. Стены давят, будто куртка в плечах маломерит, впиваясь швами, как новые татуировки. Тор ключи от тачки в ладони подбрасывает, вглядываясь в ряды спин, выстриженные затылки и окосевшие глаза. Тяжесть его взгляда подобна удару молота по груди, заставляя тут же сойти с линии огня. — Я убью этого лысого гада, если он мне соврал, — он сам не замечает, как под нос себе рычит, и собственная злость покалывает кончики пальцев молниями. Голос тонет в гуле разговоров и нескончаемого ора да звона наполняемых кружек. То, что он не видит Хелу сразу, — его же сраная слепота. Она в углу сидит, в самом, конечно же, тёмном, и всю остальную темноту в себя втягивает, словно воруя свет с фигурных лампочек. Едва подаётся вперёд, выдыхая сизый дым, и облако расплывается в воздухе туманом из недр Хельхейма. Пепел с тлеющего кончика сигареты опадает снегом сожжённых небес. Тор видит сестру впервые за столько лет и двинуться не может, будто вернувшись обратно, в стылые пять утра и так и не сказанное «я уйду с тобой». Не вытолкнутое им, не выкрикнутое «останься, будь проклята!». Жалеет ли он? Вовсе нет. Хела, при всей свой чарующей мрачности — той, что Тора затягивала, заливаясь смолой в рот, не позволила бы ему и шагу самостоятельно сделать. Слишком жадная до контроля и власти. Своевольная, воинственная. Его ведьма, не изменяющая кожаным курткам и чёрному цвету да тёмным тонам помад. И выглядящая боле не угловатой девчонкой. Тор знает, что половина здесь сидящих — ею выстроенная армия, обгладывающая распахнутыми глазами ему затылок. Её жадно глотающий банду за бандой конгломерат. Стоило ли даже предполагать, что его сестра, чьи кости остры как лезвия мечей, будет вести себя тихо? Странно, как ещё не замуж не вышла за какого-нибудь босса, лишь бы инфарктом очередным к сердцу отца подобраться. У Тора был бы лишний повод сорваться и голову снести всякому умнику, кто бы потянулся к тому, что своим считает по праву. Великое наследие да строчка в Форбс меркнет с его внутренней темнотой, делающей его совсем не достойным (ли?). Он сам не может кичиться целибатом, но имя сестры у него высечено на костях. Сколько их было? Рыжих, брюнеток, блондинок, большеглазых, отменно фигуристых и наоборот, дико на неё похожих и совершенно противоположных — и не сосчитать, и не вспомнить. Но имя осталось. А осталось ли его эхо в памяти Хелы? Он не теряется как мальчишка, но шаг всё равно тяжёлый, словно тянущий в пучину болот. Не потому ли, что для него понадобилось восемь лет? Тору смешок щекочет стенки горла, когда Хела на него взгляд поднимает. Словно заметила тут же, почувствовала на периферии. У него припасено столько фраз. Колких, насмешливых, банальных. Вроде тех, что дороги всегда ведут к одному. Вроде тех, что её аура ненависти защекотала ему затылок на другом конце света. Вроде тех, что они могли бы... могли. Но не говорит ничего, прикипая взглядом к оскаленной морде волка на её груди. Она помнит. Конечно же, помнит. — Здравствуй, ведьма, — говорит Тор, останавливаясь рядом. Хела не охает, не замирает, не вскакивает и в объятья ему не бросается. Тор бы ни за что этому не поверил. Хела изгибом бровей принимает словно должное — все упущенные ими да пройденные годы. Отзеркаливает усмешку Тора, как он когда-то — её, впитавший до последней капли. — Привет, Симба, — и, боги, улыбается одними глазами. Лукаво, становясь похожей то ли на Локи, то ли на отца. — У тебя явно проблемы с пунктуальностью. Тор садится напротив. Салютует бармену, не отрывая взгляда. — Был занят, — отзывается хлёстко. — Разгрызал тридевять твоих замков. Чудища из бездны её имени довольно Тору скалятся. Урчат да ластятся зубастыми пастями. А Тор смотрит, как дурак последний, на Фенрира на груди сестры. — Знаешь, говорят, молния не бьёт в одно место дважды, — Хела глазами хохочет всей сворой своих гиен. Тор бы её себе под кожу впаял. Зависимость свою ненормальную. Приворожившую, волю сломавшую. Ведьма-ведьма-ведьма. Тор бы её сжёг, чтобы сгореть следом. — Я готов это оспорить.