Вечность

Огни кажутся мелкими точками с размывающимися краями и сливаются в одно пятно. Мир, ограниченный лишь зоркостью зрения, становится совсем маленьким, ничего не значащим. Тонущим в эйфории празднества. Хотя Цири помнит его совершенно иным, и воспоминания её разукрашенным инеем стеклом накладываются одно на другое. Она, стоя на балконе императорского дворца, вдруг ощущает вкус пряного и горячего вина на языке. Эхо чужого, но столь родного ей смеха разливается в ушах, и Цири не может сдержать улыбки. Позволяя себе окунуться в ту давешнюю атмосферу, коей нет в чуждом ей Нильфгаарде. Отторгающим её своим холодом, да только Цири лишь сильнее сжимает пальцы на его горле. Праздник здесь другой, более сдержанный, словно бы все эти люди в чёрных одеждах да с кожей выбеленной и от эмоций в том числе, по определению не могут радоваться. Но тем не менее, Цири сама видела зарумяненные щёки знатных дам и сдержанные улыбки сопровождающих их лордов. То был праздник, разбивающий оковы сдержанности. Но Цири всё равно ощущает себя чужой, ровно, как и годом ранее. Порой чувство настолько громоздкое, что и трон, предназначенный ей по праву рода, кажется слишком большим, поглощающим её, а имперская корона давит на виски. Будто стремясь раздавить ей голову, как гнилой орех. Если бы Йеннифер услышала её стенания, то непременно бы закатила глаза — так, как умела только она, вызывая в Цири необъяснимую ей самой стыдливость за свою же слабость. А потом непеременно потрепала бы Цири по пепельным волосам, как той маленькой девочке, угловатой и несносной своим характером. И всё же полюбившейся и отдавшей этой любви столько же взамен. Собственные размышления укутывают плотным одеялом, унося намного лиг от башни и дворца, подальше от обязанностей и собственного долга, что Цири не слышит шагов за спиной и вздрагивает от раздавшегося голоса: — И давно владычицы империй сбегают с праздника? Она оглядывается через плечо, и тиски, на мгновение сжавшие внутренности, расслабляются. Нет нужды надевать маски или держать удар. Холодная вежливость — броня каждой леди, а Цири положено быть и вооружённой, зная, что за каждым чванливым поклоном прячется отнюдь не фанатичная преданность. — То зло меньшее. В ином случае я могла бы сбежать из Нильфгаарда, — Цири отвечает безо всякой едкости, пожимая плечом. Кагыр посмеивается над привычной ему колкостью и подходит ближе, чеканя стуком каблуков каждый шаг. Но всё же останавливается на том расстоянии, кое не позволит передаваемым слухам добавить лишней остроты. Всякое судачат про императрицу и её рыцаря-предателя. Цири вздыхает, снова глядя прямо перед собой. — Оставь условности за дверьми, из которых вышел. Мне всё равно, даже если все решат, что я понесла от тебя только лишь потому, что ты постоял слишком близко. Она слышит, как Кагыр прокашливается, очевидно смущённый открытостью её выражений. И всё же становится рядом. Цири ощущает исходящее от него тепло, и пальцы, укрытые перчатками, почти касаются её собственных. Есть что-то дразнящее в том, чтобы сдвинуть мизинец ещё ближе. Цири пора бы привыкнуть видеть его не в броне и не с клинком наизготовку, не рявкающим приказы, но произошедшее с ними даже спустя долгие годы будет таким же ярким, как если бы противостояние за их жизни было только вчера. Словно давеча она помешала Лео Бонарту убить его. Рыцаря в шлеме с крыльями хищной птицы. Её кошмар, который растаял, стоило Цири увидеть его лицо. — Иногда мне кажется, что мы снова в замке Стигга. Или меня вот-вот настигнет Дикая Охота. — Не потому ли, что там вы чувствовали себя увереннее? Цири хмыкает. Была ли она уверена там, в логове проклятого чародея, настигаемая всеми врагами сразу? Была ли она уверена, сбегая от красных всадников? Но Кагыр прав. Там были битвы, совсем не похожие на те, что пишутся на страницах книг в дивных обложках. Пламя, кровь и калечащая плоть сталь — вот чем была война. И Цири, право, куда привычнее окунаться в этот водоворот лезвий и плясок со смертью, чем держать в руках вожжи, чтобы управлять империей, похожую на норовистую кобылу, так и стремящуюся встать на дыбы. — Возможно. — Здесь тоже идёт война. Пусть она не такова, как вы привыкли. Он смотрит на неё. И теплота этого взгляда греет Цири кожу заливающим румянцем. С такой преданностью на неё никогда не смотрели. Взбреди ей устроить настоящую войну, пошёл бы он за ней? Цири претит слепое поклонение, но Кагыр, стоящий рядом и готовый костьми за неё лечь, в следующее мгновение за закрытыми дверьми смело может оспорить её решение или пожурить за излишнюю несдержанность. Её рыцарь. Её тень, что на самом деле — свет. Мальчишка из Виковаро, ставший Чёрным рыцарем не её кошмаров, а карающей дланью именем нильфгаардского солнца. Цири внезапно ощущает тоску по тому времени, когда не было возвышенных титулов. Словно запертая в башне принцесса, ждущая своего принца, хотя Цири-то вернее быть драконом. И башен у неё слишком много. — Я бы был с вами, будь вы даже им, — говорит Кагыр, и устыдиться бы того, что она настолько задумалась и произнесла последнее вслух. Цири бросает на него короткий взгляд, ловя блеск в голубых глазах, и улыбается лукаво. — Обойдёмся пока без пламени, мой нильфгаардский рыцарь. Привычная издёвка мягко оседает на её губах. Кагыр точно раскрывает рот, но так и не произносит того, над чем всё время потешался Лютик. — С вами никогда нельзя расслабляться, Ваше Величество. — Верно. Но ты ведь не затаишь смертельную обиду и побудешь со мной ещё немного? Кагыр берёт её за руку, видимо, наплевав на все условности и злые шепотки, на всё чинное веселье, что стихает за их спинами, пойманное в вакуум, пока он прижимается губами к дрогнувшим пальцам. Прикосновение опаляет пламенем жаровни. Цири кажется, что останется ожог. Пусть останется меткой. Шрамом. Пусть будет вечным напоминанием, что она в этих стенах, во всём этом огромном королевстве никогда не будет одна. Кагыр вдруг улыбается, опустив веки и спрятав сапфировое за ресницами, что бросают длинные тени на скулы. Становясь тем самым мальчишкой из Виковаро, который после штурма Стигга не мог найти слов, чтобы обратиться к ней, чумазой девчонке, прошедшей через все изломавшие её геенны. Девчонке без короны, с безобразным шрамом на лице. А сейчас он стоит подле неё и целует руки, раз за разом принося свою клятву верности. — Всю вечность, Цири, — тихо произносит Кагыр. — Всю вечность.